Антистерва - Анна Берсенева

— Видимо, теперь понял мамины резоны, — засмеялась Лола. — Подожди, Ваня, не уходи — выпей чаю. Ты же, наверное, и домой не успел зайти. Или ты торопишься? — спохватилась она.

В самом деле, на дворе почти ночь, его, конечно, семья дома ждет, а он тут чаи будет распивать! Лола поняла, что совершенно утратила ощущение реальности.

— Спасибо, — кивнул он. — Выпью.

Несмотря на идеальный порядок на кухне, электрический чайник оказался сломан.

— Если подождешь немного, я починю, — предложил Иван.

— Нет-нет, — торопливо отказалась Лола. — Я в кастрюльке воду вскипячу. Еще с чайником будешь возиться!

Но тут выяснилось, что вскипятить воду в кастрюльке тоже затруднительно: плита была газовая, но при этом в квартире почему-то не было ни спичек, ни зажигалки. Правда, Матвей не курил, но газ зажигал же как-то!

— У тебя тоже зажигалки нет? — поинтересовалась Лола.

— Тоже, — кивнул Иван. И, словно оправдываясь, объяснил: — Курить еще в школе бросил. То спорт, то космос. Я сейчас в киоск схожу.

— Хорошо я тебя пригласила чайку попить! — расстроилась Лола. — Может, и вода из крана не идет? Подожди! — вдруг вспомнила она. — Есть у меня зажигалка.

Зажигалка, сделанная из старинной ружейной гильзы, была папина. Вернее, она принадлежала еще его отцу, а папа не пользовался ею по назначению: она была чем-то вроде талисмана, и для Лолы тоже. Правда, она чистила ее и заправляла, но все-таки не сразу сообразила, что ею можно зажечь огонь.

Лоле понравилось, как зажигалка легла в его руку тусклым медным боком — так, словно из этой руки и вышла. И разобрался он в ее устройстве сразу, как будто всю жизнь пользовался зажигалками, сделанными из гильз Первой мировой войны. Лола вдруг вспомнила, как он выбил пробку из бутылки коротким ударом по донышку, и незаметно улыбнулась. Похоже, он чувствовал любые предметы, и любые предметы слушались его.

Она заваривала чай в прозрачном французском заварном чайничке, расстилала салфетку, расставляла чашки, искала в посудном ящике ложки. Иван молча следил за тем, как происходят перемены на маленьком кухонном столе, в тихом свете низко висевшей лампы.

— Это красиво? — бросив на него быстрый взгляд, догадалась Лола.

— Да! — Он вздрогнул от неожиданности. — Что, очень глупо тогда сказал, раз до сих пор помнишь?

— Я не потому помню, что глупо. — Она вдруг с удивлением поняла, что сама не знает, почему помнит все это так ясно, и торопливо пригласила: — Давай чай пить.

Ей почему-то казалось, что с ним можно молчать — просто пить чай, думая о чем-нибудь своем. Что-то в нем было такое, что делало общение простым, как дыхание. Но вместе с тем ей не хотелось молчать, а хотелось, чтобы он говорил с нею, и интерес к жизни, сейчас почему-то погасший, горел бы в его глазах.

— А про космос ты мне тогда ничего и не рассказал, — вспомнила она. — Только то, что станция большая.

— Космос тоже большой. Такой, знаешь,., абсолютный. Лола видела, что он произнес это как будто бы нехотя. Но как только он это произнес, глаза его сразу сверкнули — если и не жизнью еще, то все-таки дальним ее отсветом.

— Ты давно оттуда вернулся?

— Три месяца назад. Только что на работу вышел. Сначала в клинике восстанавливался, в Институте медико-биологических проблем, потом в Черногории — там спорткомплекс оказался хороший. Лола, — сказал он, — меня совсем не обязательно развлекать беседой. Я сейчас поеду, не буду тебе мешать.

— А я не развлекаю. Мне как-то… тревожно, вот я у тебя про космос и выспрашиваю.

Лола сначала сказала это и только потом поняла: она говорит ровно то. что чувствует. Это происходило уже не в первый раз: обращенными к нему словами она легко называла то, что наедине с собой было неуловимо даже в виде бессловесной мысли.

— Тогда пожалуйста, — улыбнулся Иван. — Что тебя интересует? Расскажу как на пресс-конференции.

— Не надо как на пресс-конференции! — Лола невольно улыбнулась тоже — таким тоном он это предложил. — Можно попроще. В первый раз ты летал?

— Во второй. В первый еще не на МКС, а на «Салют». Ты, скорее всего, не знаешь — была такая станция, ее затопили потом. Я на ней полгода провел.

— Почему — знаю. Раньше ведь все космосом интересовались и всех космонавтов знали в лицо и по именам. Тебе, наверное, обидно, что сейчас всем все равно? Ну, не всем, конечно, — спохватилась Лола.

— Не обидно, — пожал плечами Иван. — Я и сам удивляюсь, но мне не обидно. Хотя вообще-то… — Он помедлил, бросив на нее короткий взгляд, и сказал: — Вообще-то и не удивляюсь. Об этом не стоило бы говорить, потому что получается, будто я эфирный ангел, а это, мягко говоря, не соответствует действительности. Ну ладно! Просто я же с самого начала ни о чем… постороннем в связи с космосом не думал. Поэтому мне не обидно. Я хотел полететь и полетел. А престижно это на чей-то взгляд или не престижно, меня не беспокоит. Меня другое беспокоит…

— Что — другое? — тут же спросила Лола.

— Еще хочу, вот что!

Тут она не выдержала и расхохоталась. Его подавленность развеялась совершенно — так же, кстати, как ее тревога; глаза зажглись знакомыми яркими огоньками. Даже лицо как будто посмуглело — конечно, от того самого огня любопытства, который снова разгорелся у него внутри.

— Сколько тебе лет, Ваня?

Она в самом деле не могла этого понять. Седина мелькала в темных волосах, но это ничего не значило: мама рассказывала, что у папы седина была уже в двадцать пять. А когда глаза Шевардина загорались этим вот мальчишеским блеском, определить его возраст и вовсе было невозможно.

— Тридцать шесть. Многовато, конечно. Но если повезет, могут и еще разок послать. Все-таки опыт… Да и, может, НАС А замолвит словечко. Я же у них хоть и не национальным, но героем числюсь. Мы в этот раз отлично вместе слетали, даже без внештатных ситуаций почти, — похвастался он. — Видно, я за первый полет все свои внештатные ситуации исчерпал.

— Это какие? — насторожилась Лола.

— Да разные. В последний день и то влип. Нам радиотелескоп прислали, а у него антенна — огромный такой сетчатый зонтик, очень красивый. И в конце полета нужно было телескоп от станции отстрелить. Мы отстрелили, но он вот этой своей сеткой зацепился. И все, к станции, получается, уже ничего пристыковать невозможно. То есть само ее существование находится под угрозой.

Полчаса назад ей и дела не было до существования какой-то космической станции, а теперь, когда он рассказывал об угрозе этому существованию, Лоле вдруг показалось, будто это угроза ей лично. Что и говорить, увлеченный Иван Леонидович Шевардин производил сильное впечатление!