Вудсток, или Кавалер - Вальтер Скотт

Я видел, какой вы были веселый, когда на закуску у нас оставался только сухарь да пучок салата. Так не унывайте же за рейнским вином и дичью!

— Дорогой Луи, — сказал Альберт, стараясь подбодриться и слегка стыдясь своего молчания, — я спал хуже вас и встал раньше.

— Пусть так, — возразил его отец, — но, по-моему, это все-таки недостаточное извинение для твоего угрюмого молчания. После такой долгой разлуки, когда мы так волновались за тебя, Альберт, ты встретился с нами почти как чужой, а ведь ты вернулся цел и невредим, ты в безопасности и сам убедился, что у нас все благополучно.

— Вернулся, это правда, но безопасность, милый отец.., это слово пока еще не подходит для нас, вустерцев. Впрочем, я беспокоюсь не о своей безопасности.

— Так о ком же ты еще беспокоишься? По всем введениям, король благополучно «избежал пасти этих псов.

— Но он все-таки был в опасности, — пробормотал Луи, вспомнив о своей вчерашней встрече с Бевисом.

— Конечно, был, — согласился баронет, — однако, как говорит старый Уил:

Власть короля в такой ограде божьей,

Что, сколько б враг на нас ни посягал,

Руками не достать.

note 43

Нет, нет, слава богу, главное свершилось: король, наша надежда и наше счастье, спасен — он отплыл из Бристоля, это подтверждают все сведения; если бы я в этом сомневался, Альберт, я был бы так же печален, как ты. Однажды я целый месяц скрывался здесь, в замке и знал, что если меня найдут, мне несдобровать. Это было сразу после восстания лорда Холленда и герцога Бакингема в Кингстоне, и черт меня побери, если на лбу у меня хоть раз появились такие скорбные морщинки, как у тебя сейчас. В пору невзгод я всегда заламывал шляпу набекрень, как и подобает дворянину.

— Если бы мне позволили вставить слово, — сказал Луи, — я бы заверил полковника Альберта Ли в том, что король, наверно, счел бы свою судьбу еще более горькой, если бы знал, что она приводит в уныние его лучших подданных.

— Вы смело отвечаете за короля, молодой человек, — заметил сэр Генри.

— Ну, ведь отец-то мой частенько бывал у короля, — ответил Луи, вспомнив свою роль.

— Тогда неудивительно, — сказал сэр Генри, — что вы развеселились и вновь обрели хорошие манеры, как только узнали о спасении его величества.

Да, теперь вы так же мало похожи на чудака, который пришел к нам вчера, как кровный скакун — на ломовую лошадь.

— О, здесь много значит отдых, корм и уход, — ответил Луи. — Вы едва узнаете усталую лошадь, с которой слезли накануне, когда ее выводят на следующее утро и она гарцует и ржет, потому что отдохнула, поела и вновь готова скакать, — особенно если в ней есть хоть немного благородной крови: хорошая лошадь мигом восстанавливает силы.

— Вы правы; ну, а раз уж ваш отец был придворным и вы, я думаю, тоже кое-чему там научились, расскажите нам что-нибудь, мистер Кернегай, про того, о ком мы любим слушать больше всего, — про короля: все мы здесь верные люди и умеем хранить тайну, бояться нечего. Юношей он подавал большие надежды; наверно, цветок теперь распустился и обещает прекрасный плод?

При этих словах баронета Луи опустил глаза и вначале, казалось, не знал, что ответить. Но он прекрасно умел выходить из подобных положений и потому возразил, что, право, не смеет говорить на эту тему в присутствии своего хозяина, полковника Альберта Ли, который гораздо лучше его может судить о характере короля Карла.

Тут баронет, а вместе с ним и Алиса, стали осаждать Альберта просьбами описать характер его величества.

— Я буду говорить только на основании фактов, — сказал Альберт, — тогда никто не сможет обвинить меня в пристрастии. Если бы у короля не было предприимчивости и военного таланта, он никогда не решился бы на вустерский поход; если бы у него не было личной храбрости, он не мог бы так долго бороться за победу — ведь Кромвель уже решил было, что сражение проиграно. О его осторожности и терпении можно судить по обстоятельствам его бегства; и ясно, что он пользуется любовью своих подданных — ведь его, несомненно, узнают многие, но никто не предал.

— Как тебе не стыдно, Альберт, — возразила его сестра, — разве так настоящий дворянин должен описывать характер своего монарха? Ты подтверждаешь примером каждое его достоинство, как уличный торговец мерит полотно своей меркой. Полно! Не мудрено, что вас разбили, если вы сражались за своего короля так же равнодушно, как ты сейчас говорил о нем.

— Я постарался вложить в это описание все то, что видел и знаю, сестрица, — возразил ее брат. — Если ты хочешь, чтобы портрет был ярче, ты должна найти художника с более богатым воображением.

— Я сама буду этим художником! — воскликнула Алиса. — И на моем портрете наш монарх предстанет таким, каким должен быть человек со столь высоким призванием, таким, каким он обязан быть перед своими великими предками, таким, каков он, я уверена, и есть на самом деле и каким его должно представлять себе каждое верное сердце в его королевстве.

— Молодец, Алиса! — воскликнул старый баронет. — Взгляните, вот портрет, и вот другой. note 44 А наш молодой друг будет судить. Ставлю своего лучшего коня — то есть поставил бы, если бы у меня еще оставался конь, — что у Алисы выйдет искуснее.

Но сын мой по-прежнему мрачен, наверно, все из-за поражения; из Альберта, видно, до сих пор еще не вышел дым вустерской битвы. И не стыдно тебе?

Молодой человек — и повесил нос из-за одной взбучки!

Добро бы тебя били двадцать раз, как меня, тут еще можно было бы приуныть! Но продолжай, Алиса, краски на твоей палитре уже смешаны — начинай, и пусть твой портрет будет совсем как живые портреты Ван-Дейка рядом со скучным, сухим изображением нашего предка Виктора Ли.

Надо заметить, что Алиса была воспитана своим отцом в духе величайшей, даже преувеличенной преданности королю, которой отличались дворяне того времени, и в самом деле была восторженной роялисткой. Но, кроме того, она радовалась благополучному возвращению брата и хотела продлить веселое расположение духа, в котором за последнее время редко видела своего отца.

— Ну хорошо, — начала она, — хоть я и не Апеллес, я попытаюсь изобразить те черты Александра, какие — я твердо верю — воплотились в лице нашего изгнанного государя, который, я знаю, скоро вернется на престол. И я буду искать образцы только в его собственной семье. В нем воскресла вся рыцарская храбрость, все воинское искусство его деда, Генриха Французского; эти качества помогут ему вернуть трон; он унаследовал все милосердие деда, любовь к своему народу: как и дед, он терпеливо выслушивает даже неприятные советы, жертвует своими желаниями и удовольствиями для общего блага, и все будут благословлять его при жизни, а после смерти так долго будут помнить о нем, что даже по прошествии веков дурное слово о его царствовании будет считаться святотатством. И через много лет, если в живых останется какой-нибудь старик, видевший его собственными глазами, даже если это будет простой слуга или поденщик, в старости его будут содержать на общественный счет и его седые волосы будут внушать большее почтение, чем графская корона, потому что он будет помнить Карла Второго, монарха, дорогого каждому сердцу в Англии!