Ангел Возмездия - Юрий Петухов

Висящие тихо пели – хором, слаженно, будто подчиняясь палочке невидимого дирижера. А может, они просто гудели в такт чему-то, гудели от переизбытка чувств – понять было невозможно.

– А им тут неплохо, – сказал вдруг Иван смуглянке, – хочешь туда, в вечное блаженство?

Смуглянка обожгла его ненавидящим взглядом. Отвернулась.

Они выпрыгнули из гамака, пошли вдоль стены, оглядывая висящих. Смуглянка, сама того не замечая, тихонько подвывала им. Вид у нее был совершенно обалделый.

Иван искал русоволосую. Но ее не было здесь.

Он бы узнал Лану, как бы она ни выглядела сейчас, он бы ее сразу выделил... а может, он уже прошел мимо? Сомнения терзали Ивана. Он теперь не хотел, да и не мог шутить, какие там шутки! И помимо всего в мозгу маятничком колотилось от виска к виску: «под колпаком! под колпаком! под колпаком!» А вдруг вернется этот самый, тот, о ком говорил вертухай, если он вообще существует, если это не бредни? Нет, не бредни! Сейчас Иван постоянно ощущал на себе чей-то взгляд. И ощущение это было необычайно сильным, словно следящий стоял в двух шагах от него, за спиной.

– Вон она! – вскрикнула смуглянка.

Иван подался вперед. Он еще не видел лица висящей, одни лишь густые русые волосы волнами падали вниз, скрывая ее, Лану. Это были ее волосы, таких не сыскать нигде больше! Иван заглянул снизу, позвал тихо:

– Лана! Пробудись, я пришел за тобой! Висящая приподняла голову, волосы рассыпались по верхней части мохнатого грушеобразного тела. Нет, это была не она! Иван даже отшатнулся.

– Кто там копошится? – ворчливо проговорила висящая, почти не размыкая губ. – Кто смеет прерывать мой сон?! А-а, это ничтожные смертные пожаловали к нам, понятно. И кто же вас сюда допустил, слизняки?! Кто посмел нарушить инструкции и рискнуть своей тупой башкой! Эй, охрана!

Иван поднял лучемет. Сказал тихо, но твердо:

– Будешь пыль поднимать – продырявлю, поняла?!

Висящая в бессильной злобе зашипела на Ивана, Но он не отвел взгляда.

– Вот и поглядим тогда, – продолжал он, – кто из нас смертный и кто может раньше на тот свет отправиться. А сейчас отвечай, где новенькая?

– Я ничего не знаю и знать не хочу, – прошипела висящая. – Ищи сам!

Ивану стало горько и обидно за всех этих... он даже не знал, как их называть теперь. Ведь были же нормальными здоровыми земными женщинами, может, и матерями, наверняка – любимыми и любящими. И на тебе! Такое превращение! Такая метаморфоза! Нет, наверняка их обрабатывали психотропными препаратами или еще чем-нибудь, недаром же их выдерживали в карантине, готовили, ждали, пока «созреют». Он был убежден, что дело здесь не чисто. Но у него была определенная цель. Он не мог всем помочь, да они и не желали его помощи. Но он был обязан вытащить из этого безвременного родильного дома ее, русоволосую!

И они снова побрели вдоль стены, мимо ряда, бесконечного ряда висящих маток. По дороге Иван решил все-таки разузнать, что двигало смуглянкой, почему она оказалась на особом положении.

И та выложила. То ли от безысходности, то ли будучи в шоке от увиденного, но она сказала:

– Я стала на этих трехглазых работать вовсе не потому, что все мне на Земле осточертело, это ты перегнул! У меня было два пути: или на подвески, или – в садик. Да любая дура на моем месте выбрала бы то же самое. И то-ведь не навечно же, не до смерти! Это просто оттяжка, отсрочка лет до сорока, от силы, сорока пяти, а там... они все равно бы меня приспособили! Только я бы была и не против – после сорока какая жизнь?! Лучше уж висеть вечно. Но не сейчас! Нет, только не сейчас, потом!

– Все ясненько, – заключил Иван.

Они дошли до решетчатой преграды. Крайняя висящая, полностью утратившая человеческий облик, наверное, одна из первых подвешенных здесь, принялась рычать на них, скалить зубы, плеваться. Вид у нее был безумный. Иван не верил, что так выглядя, можно испытывать блаженство. Нет, их просто одурманивали! На них нельзя было всерьез сердиться, их можно было только пожалеть.

– Для тебя пока что свободного места нет, – сказал он с улыбкой смуглянке.

– Хреново шутишь! – зло ответила та. – Все равно мы влипнем! Мне наплевать на тебя, ты сам заварил эту кашу. Но я почему должна страдать, а? Иван отпустил ее руку.

– Ладно, не страдай, – проговорил он раздраженно, – иди, гуляй!

Смуглянка рванулась было от него. Но тут же остановилась.

– Куда это я пойду? – растерянно пролепетала она не своим голосом.

– А куда хочешь!

– Ну уж нет! Сам заманил, а теперь бросаешь! Хватит! Хорошенького понемножку, меня и так многие бросали, хватит!

Теперь она сама вцепилась Ивану в локоть.

– Отпусти меня! – рявкнул он. – Мало того, что цепи таскать приходится, так еще и тебя. Отпусти, кому говорю!

– Иди!

– Нет!

– Ну, как знаешь, – смирился Иван. И на всякий случай проверил – на месте ли парализатор.

В решетке были широченные прямоугольные дыры. И они пролезли через нее, пролезли, не зная даже – куда, зачем.

Им пришлось пройти через трое дверей люков, прежде чем они попали в какую-то большую комнату, забитую непонятными станками-роботами с длинными гибкими манипуляторами, присосками, привесками, вращающимися дисками, прыгающими в залитых маслом цилиндрах шарами и прочим, прочим, прочим.

Для чего все это было нужно, Иван не имел ни малейшего представления. Может, это было какой-то подсобкой, придатком обеспечения того самого зала с матками, может, что-то другое. Во всяком случае, готового продукта всей этой кипучей машинной деятельности Иван не видел – казалось, все шло по замкнутому кругу, по внутреннему циклу.

– Чего стоишь дураком?! – процедила на ухо смуглянка.

– В смысле? – переспросил Иван.

– Ну и туп же ты, братец! Ты что, вечно собираешься с этими обрывками таскаться?

До Ивана дошло. Он подошел к ближайшему вращающемуся диску, подставил под иззубренный торец кольцо. Руку отбросило. Но Иван приспособился. Ему разодрало всю кожу, задело кость, но от одного обрывка цепи он избавился. Со вторым кольцом расправлялся осторожнее, без поспешности – умудрился даже не оцарапаться. Одно его только мучило во время всего этого процесса – вот сейчас освободится, ладно, пускай... а кто знает, может, через десять минут, через миг, или через три дня он снова окажется болтающимся в темнице на цепях? Нет, его уже не хватит тогда! Он лучше тогда захлестнет себе горло этими цепями, удушится! Лучше уж смерть, чем такая житуха развеселая с бесконечными подвешиваниями! Но тут же его рука непроизвольно легла на грудь, прижала к коже крест. Иван освободился от тирании чувств. Нет, он человек, он должен терпеть! Самоубийство-смертный грех! Он не позволит им довести себя до этой крайности. Терпеть, надо терпеть!