Том 3. Орлеанская дева. Эпические произведения - Василий Жуковский

Книга десятая

Рустем

Рустем пришел обратно; той поройОни уж мертвого покрыли.Была кругом тройная ночь:На небесах, в душе отцаИ в скинии пустой,Где так недавноДуша Зорабова сияла.Подняв в молчании покров,При слабом звезд сияньеОтец увиделУмершего лицо:Оно от темноты,Как бледный призрак, отделялосьСвоею смертной белизной;И холод ужаса в него проник;Покров на мертвого опять он наложилИ шепотом, как будто разбудитьЗаснувшего остерегаясь,Сказал: «Я часто смертиГлядел в глаза, и никогдаМне не было пред нею страшно,И никогда она не представляласьМне столь прекрасною, как здесь,На этом образе прекрасном…Но я теперь дрожу. О горе! гореТебе, Рустем! Всей славою своеюНе выкупишь ты этой милой жизниУ смерти, ею завладевшей.Что подвиги твои теперь?Все прежние последний опозорил.О милый сын мой, сын моей души!Такую ль встречу твой отецТебе был должен приготовить?Тебя с младенчества прельщалПогибельный, неверный призрак;Рустемовы делаВ твою гремели душу;Они к отцу тебя стремили;Твоею гордостью, надеждой,И радостью, и жизнью былоУпасть на грудь отца… ты на нее упал,Но об нее расшибся; ты насильноВ мои объятия ворвался —И был в них задушен.Тебе я, как врагу, дивился,Завидовал… слепой безумец!Обманом я разжалобил твоюБесхитростно-доверчивую душу,Чтоб у тебя украсть из рукОстаток дряхлой жизни,Мне самому теперь презренной,И чтоб потом разбойнически младостьТвою убить в союзе с темной силой.И наконец я за тебя, мой сын,Пошел на стыд и униженье,Пошел упасть к ногам надменным шаха,Но тем от рук железных смертиТебя не спас я… О! пусть будет этот стыдМирительной уплатою за все,Что сотворил тебе в обидуОтец твой… так решили звезды;Я возмечтал до неба вознестися —И было мне, в урок смиренья, небомНиспослано сыноубийство».

Так сетовал Рустем во тьме ночной,И все вожди и все вельможи,С ним вместе сетуя, сиделиКругом его, забывши о вечернейТрапезе. Их РустемНе замечал; он мертвыми очамиНа сына мертвого гляделИ, роковую стиснувВ руках повязку, такЕй говорил: «Ты, золотая,Холодная, коварная змея!Ты сокровенностью своею,Как жалом смерти ядовитым,И сыну грудь пронзилаИ грудь отцу разорвала.О! если бы для нашего спасеньяТы вовремя сама разорваласяИ выпала передо мноюИз-под одежды роковой!Зачем, зачем так осторожноТебя таил он на груди?Зачем и ты сама емуТак крепко обнимала грудь?Увы! зачем и я с такоюНеумолимостью отвергнулЕго горячие молитвы?Зачем я так безжалостно покинулМою жену и вести никакойНи о себе ей не давал,Ни от нее иметь не мыслил?О! для чего она самаС такой упорностью таилаРожденье сына от меня?А ты, мой конь, мой верный Гром!Ты первая всему причина:Зачем меня ты спящего оставил,И в руки туркам отдался,И тем дорогу указал мнеК погибельному Семенгаму?Когда б туда я не входил —Я никому не даровал бы,Ни у кого б не отнял жизни.Ах! конь мой, конь мой, в черный деньМеня понес ты на охоту —В добычу нам досталася Беда.Теперь твоя окончилася служба;Отныне ты меня не понесешьНи на веселую охоту полевую,Ни на кровавую охоту боевую».

Так сетовал во тьме ночной Рустем.Настало утро. Сам тогдаЯвился шах. РустемуХотел сказать он слово утешенья,Чтоб свой отказ жестокий оправдать;Но было холодней морозаЕго бесчувственное слово.«Зачем, — он говорил, — ты здесь,Ирана пехлеван великий,Лежишь в пыли и сокрушеньюТакому душу предаешь?Мы никакою нашей силой —Хотя б могли с подошвы гору сдвинутьИли шатер небесный повалитьНа землю — не воротимНи одного ушедшего с земли.За нашей жизнью — дичью легконогой —Гоняется охотник смерть;Проворна жизнь, но смерть проворней;Она ее догонит наконец:Последний час всегда врасплох нас ловит.Я сам издалека́ дивилсяЕго великой силе,Его плечам широким,Его могучим членамИ исполинской красоте;И думал я: не уроженецТурана этот богатырь;В нем кровь царей. Но мог ли кто из насПодумать и во сне,Чтоб был он сын Рустема,Судьбой назначенный погибнутьВ Иране от руки отца?Теперь ему не нужен болеМой жизненный бальзам; но дорогимиЯ ароматами покроюЕго безжизненное тело;Великолепным погребеньемЕго почту и в нем тебя, великийИрана пехлеван; и будет в ИстахареНадгробный памятник емуИз золота и мрамора воздвигнут.Теперь мне дай лицо его увидеть».

Так говоря, он подошел,Чтоб мертвому лицо открыть, но тяжкойРукой прижал к лицу покров Рустем;И, головы не подымая, шахуСказал он: «Видеть КейкавусРустемова не будет сына. Удались,Державный царь; окончен пир, гостямЗдесь места боле нет; а сына сам яПохороню. Туранское же войскоПускай назад пойдет свободно:Его душа исчезла. ТакжеИ ты, могучий Кейкавус,Не медли здесь; иди в свой ИстахарИ расскажи, когда там будешь,Какую легкую победуЗдесь одержал и как разбито былоЗдесь войско целое, когда убил я сына.Идите все; меня здесь одногоС моим оставьте сокрушеньем».Он замолчал и от покроваРуки не отнял, головы не поднялИ не взглянул на шаха; на землеБлиз сына он лежал, не отводяОт мертвого очей. ОборотясьК вельможам и вождям, сказалИм Кейкавус: «Его желаньеИсполнить мы должны; прискорбно видеть,Как сетует Ирана пехлеван, —Но мы ему помочь не в силах; он желаетОстаться здесь один; пойдем». И шахПошел; и все пошли за ним,Храня молчание; и в полеРустем один остался с мертвым сыном.И вскоре все пришло в движенье войско;Шатры попадали, и стан исчез —Как будто мир какой великийРазрушился. И все заколебалось;Знамена развернулись,Заржали звучно кони,Задребезжали трубы,Тимпаны загремели,В обратный путь пошли дружины.

С земли поднявшися от сына,Рустем увидел вдалекеЛишь только пыль, подъемлемую войскомНа крае небосклона; поле,Где был разбит иранский стан,Уж было пусто, одинокоСреди его стоял зеленыйШатер; а в стороне шатры Сабула,Где полководствовал Зевар.Рустем, к себе призвавши брата,Ему сказал: «Теперь всему конец.Иди, Зевар, и от меняТурану мир с Ираном объяви.Хеджиру возврати свободуИ власть ему вручи над Белым Замком,Примолвив: «От ЗорабаВ награду за твою правдивость».Потом ты скажешь Баруману:«Зораб тебя за добрые советыИ за любовь к царю АфразиабуОтсюда с миром отпускает».И сам его до рубежей ТуранаС отборною сабульскою дружинойПотом ты проводи; когда ж проводишь,В соседний город СеменгамПоди и дочери царяТемине эту золотуюОтдай повязку; но смотри,Чтоб кровь с нее не стерлась:То матери единственный остатокОт сына. Также ей отдайИ все Зорабовы доспехи —Пускай они печаль ее насытят;А ты, увидя, как онаБез утоленья будет плакать,И рваться в судорожном горе,И сына тщетно призывать, —Скажи в отраду ей, какимМеня ты здесь оставил…Ты день пробудешь в Семенгаме;Потом сюда о ней живую вестьМне принесешь. Иди ж немедля;Я день и ночь тебя здесь буду ждать.Когда же возвратишься,Свое сокровище тебе я вверю,И ты его в СабулистанОтсюда с честью понесешь,Рустемовым сопутствуемый войском».

Немедленно Зевар пустился в путь.Тогда сказал оставшимся Рустем:«Принесть сюда зеленый мой шатер!От места, на котором мноюБыл сын убит, я не пойду.Но он живой хотел, чтобы над нимСтоял шатер отца — пускай над ним и мертвымСтоит он». И шатер воздвигсяНад юношей, спокойно погруженнымВ непробудимый смерти сон.Его отец на пурпурный ковер,Меж ароматов благовонных,Своими положил руками,Накрыл парчой, потом всегоЦветами свежими осыпал —Так, окруженный прелестями жизни,Он там лежал, объятый хладной смертью.Потом Рустемом похоронныйБыл учрежден обряд:Соединив перед шатромВсю рать Сабулистана,Он повелел, чтоб каждый день она —И поутру, когда всходило солнце,И ввечеру, когда садилось солнце, —Торжественно, в порядке боевом,Знамена распустив,При звуке труб, с тимпанным громом,В сияющих доспехах проходилаПеред шатром; и были гривыКоней обстрижены; тимпаныИ трубы траурною тканьюОбвиты, луков тетивыОслаблены, и копья остриямиВниз опрокинуты. РустемНе ехал впереди; над сыномСидел он, скорбию согбенный,И с мертвым, как с живым,Беседу безответно вел.Он утром говорил:«Зораб, мой сын,Звучит труба… ты спишь».А вечером он говорил:«Зораб, мой сын,Уж землю солнце покидает;И ты покинешь скоро землю».Так девять суток он провелБез сна, без пищи,Неутешимой преданный печали.

В одни из этих суток — был уж близкоРассвет зари — как неподвижныйЖелезный истукан, сиделРустем во глубине шатраНад сыном, сонный и несонный; полыШатра широко былиРаздернуты; холодным полусветомЕдва начавшегося утраЧуть озаренное пустое небоМеж ними было видно… вдругНа этой бледной пустотеЯвился белый образ; от нееОн отделился и бесшумно,Как будто веющий, проникВ шатер… то был прекрасный образ девы.Увидя мертвого, онаУ ног его простерлася на землюИ не вставала долго,И слышалось в молчанье ночиЕе рыдание, как лепет тихийРучья. С земли поднявшись,Она приблизилася к телуИ, сняв с лица покров,Смотрела долгоНа бледное лицо,Которым (безответноНа все земное) обладала смерть:Зажаты были очи, немыУста, и холодно, как мрамор,Чело. Она его в чело, уста и очиПоцеловала, на голову свежийВенок из роз и лавров положила,Потом, лицо опять одевПокровом, тихо удалиласьИ в воздухе ночном,Как будто с ним слиянная, пропала.И стало пустоОпять в шатре, лишь на востокеБагряней сделалося небо,И одиноко там горелаДенницы тихая звезда.Рустем не знал, что виделось ему;В бессонном забытьи сидел онИ думал смутно: это сон.Когда ж при восхожденье солнцаОн снял с умершего покров,Чтоб утренний привет свойЕму сказать, — на голове егоУвидел он венок из роз и лавров.

В десятый день из СеменгамаЗевар с дружиной возвратился.Вступив в шатер, увидел он,Что там сидел над мертвым сыномРустем, приникнув головоюК его холодному челу, —И волосы его седыеЛежали в диком беспорядкеНа бледных мертвого щеках.При входе брата приподнялОн голову. ЗеварНа тело молча положилОкровавленную повязку.При этом виде содрогнувшись,Рустем спросил: «Зачем, мой брат Зевар,Принес назад мою повязку?»Зевар ответствовал: «Там никомуОна уж боле не нужна». ПонявЗначенье этих слов, в молчаньеПрижал опять лицо свое РустемК челу Зораба. И никтоНе смел его ужасного покояНарушить. На другое утро,Когда, с зарей поднявшись,Все войско стало в строй, Рустем,Всю ночь без сна проведшиНад сыном, так сказал Зевару:«Зевар, мой брат, теперь шатер зеленыйНад головой моею опрокиньтеИ от меня возьмите прочь Зораба;Но прежде привести сюдаЕго коня». Когда же коньБыл приведен, — как будто от недугаШатаясь, сокрушенный, бледный,Он вышел из шатра…И он заплакал взрыд,Когда коня без седокаПеред собой увидел. ПолыШатра отдернув,На господина мертвого конюОн указал. В шатер взглянувши быстро,Могучий конь оторопел,Его поникла голова,И до земли упала грива.Обеими рукамиОбнявши голову его, РустемЕе поцеловал, потомКоню, сложив с него узду,Сказал: «Отныне никомуТы не служи, Зорабов конь;Ты волен». Понял конь разумныйЕго слова: он жалобно и грозноЗаржал, ужасно прянулВбок от шатра, и вихрем побежал,И скрылся — и его с тех порНикто нигде не встретил.Рустем, оборотяся к брату,Ему сказал: «Тебе, мой брат Зевар,И войску моему я сынаПередаю; в СабулистанНесите сына моего;Там на кладбище царском,Где я охотно лег бы, если б могТем пробудить его от смерти,Пусть будет с предками своимиОн в землю положен.А нашей матери, так частоЖелавшей внуков от Рустема,Скажи, Зевар, что я прислал ей внука,Что в красоте души и тела,В отважности и в силе богатырскойЕму подобного земляС созданья не видала;Что был бы он во всем по сердцу ей,Когда б в нем только одногоПорока не было — кинжала,Ему во грудь вонзенного отцом.Идите. Я останусь здесь —Зачем останусь? Что со мною будет?О том узнать никто не любопытствуй.Поклон прощальный от меняОтдайте царству и народу.Тебе, Зевар, я поручаюМое исполнить завещанье; сам жеВ Сабул я не пойду: я не могу увидетьНи матери, ни сродников, ни ближних; здесь,В пустыне, самого себяХочу размыкать я и зме́я —Грызущее мне душу горе —Убить. То будет мой последний,Мой самый трудный подвиг: змейСвиреп, он дышит пламенем и ядом.Идите ж; добрый путь вам, будьтеВсе счастливы и не крушитесь,Что, вслед за мной сюда пришедши,Назад пойдете без меня,Так должно быть. Простите;Когда же о РустемеТам станут говорить и спросят:Куда пошел Рустем?Ответствуйте: не знаем».

Илиада*