Вверх тормашками в наоборот-3 (СИ) - Ночь Ева

Их ждали. Несколько магов взяли в кольцо непонятное приспособление, готовые атаковать. Но кто-то увидел Ренна и удивлённо вскрикнул. Кто-то понял, что они не опасны. Ни один из них не запомнился Геллану и не привлёк внимания.

– Твой отец, – сжала его руку горячая ладонь Дары. Но он уже и так видел. На прибрежной скале стоял тот, кто дал ему жизнь. Высокий. Широкоплечий. Могучий. Белоснежные волосы трепал морской ветер. Поблескивал металлом обруч на высоком челе. С такого расстояния черты лица не разглядеть . Но было то, что не позволяло спутать этого человека ни с кем другим. Белые крылья – полурасправленные и огромные – трепетали перьями и отражали солнечный свет.

– Здравствуй, отец, – негромко сказал Геллан, вглядываясь в одинокую фигуру. И он мог поклясться: его услышали.

Нулай

Прошлое его догнало и поставило подножку. Выбило дух и усмехнулось. Он не ждал. Он не знал. И даже не чувствовал ничего. А может, собственный запрет оказался куда сильнее голоса крови или любви. Он совершил ошибку когда-то – очень давно. Почти четверть века назад. И теперь должен расплатиться сполна.

– Здравствуй, отец, – прошептали губы юноши, но если б он не сделал этого, Нулай догадался бы. Без голоса крови, без уникальных золотых волос, которых, считай, нет ни у кого на Зеоссе. Только у потомков северных драконов. И то больше белые. Золотистые, с жёлтым отливом, наверное, одни. Но и без них он узнал бы и догадался.

Нулай не стал использовать крылья, хотя больше всего на свете хотелось ему расправить их и взлететь. Оказаться рядом с сыном как можно скорее. Вместо этого он не спеша спустился вниз и томительно долго вышагивал по неровному берегу. Увязал в мокром песке, обходил острые камни.

Он делал всё те же телодвижения, что и всегда. Наверное, внешне он выглядел обычным. А внутри дрожало, тряслось в ознобе нетерпения, как руки у любителей драна.

– У тебя её глаза, – первое, что произнёс, когда достиг цели. Странная компания, так много людей и нелюдей. Кровочмак в истинной ипостаси. Когда он видел нормальных кровочмаков? Столетия назад. Не о том он сейчас думает, не о том…

Нулай смотрел на сына и понимал: он не сказал главного.

– Здравствуй, сын.

И словно мир стал светлее. Небо чище. Море спокойнее. А его мальчик стоял, не шевелясь. Не кинулся навстречу. Не утонул в объятьях, хотя Нулай открылся для него.

– Я бы никогда не искал тебя, – что может быть больнее этих слов? – Я даже не знал, кто ты и жив ли. Не думал, не интересовался

– Значит, Амабрамма не вспоминала обо мне? – слова давались с трудом. Воздух застревал в лёгких, а в груди растекалась боль. Наверное, он это заслужил.

– Если и вспоминала, – покачал сын златоволосой головой, – то молча. Я знаю: она любила тебя. Мне было видение. И, может, поэтому я здесь. Мама умела любить. И не стала бы нести в сердце чувство к человеку, который стал просто мужчиной, подарившим ей ребёнка.

Если вырвать сердце, наверное, не будет так больно, как сейчас. Но это такой большой разговор, что не стоит вести его на берегу.

– Прошу в обитель, – делает он жест рукой, но никто не сдвинулся с места. Что ещё? Нулай ловит взгляды людей и нелюдей на магах, что обступили сошедших с неба со всех сторон.

– Все ли будут нам рады? – у сына вид человека, который взял на себя обязанности заботы о других. Взрослый и очень серьёзный мальчик. Надо же.

– Вас примут, и никто не тронет. Вы под моей защитой, – наверное, доверие нужно заслужить. Его сын не склонен верить безоговорочно отцу, который не сделал ничего, чтобы доказать весомость собственного слова. – Я старший маг. Главный, – добавил он тихо и пошёл вперёд не оглядываясь. Уж коль они здесь, значит никуда не денутся. Такой путь не проделывают ради того, чтобы посмотреть в глаза.

Их разместили в обители по маленьким комнатам. По двое и трое, а иногда и больше: чужаки не спешили расставаться друг с другом и чувствовали себя неуютно. Именно тогда Нулай заметил ещё кое-что. Он думал, не может быть ещё больнее. Оказывается, ошибался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

– Умойся, переоденься с дороги. Я жду тебя в библиотеке, – так трудно сохранять спокойствие. Так нелегко вести себя с достоинством, когда на тебя выжидательно смотрят не только чужаки, но и те, кто живёт с тобой бок о бок.

Он пришёл не один, а с девочкой – чужой, не зеосской. Это чувствовалось сразу. Кто она ему? Откуда взялась? А ещё он не знал имени своего сына. Как много он упустил, оказывается.

– У нас нет секретов друг от друга, – заявил сын с порога.

Что-то неудобное ворочалось внутри взрослого мальчика. Затаённый страх. Он не хочет оставлять её одну – главная причина, почему они сейчас вместе. Нет ничего такого, чего эта чужачка не знает или не сможет узнать потом.

– Ты не дашь мне шанса оправдаться, сын? – лучше спросить об этом сразу. Нет сил выносить его холодность.

Нулай видит, как ладонь девочки сжимает руку сына. Голубые глаза теплеют, становятся глубже. Он помнит эти озёра, правда, на другом лице. Как бы сейчас он хотел её увидеть. И, кажется, уже нет ничего невозможного. Будто и не прошло четверть века.

– Геллан. Меня зовут Геллан, – отвечает сын на невысказанное вслух желание. – Наверное, я не стал бы тебя слушать. Раньше. Но сейчас… всё по-другому. Я хочу знать. Не судить и не обвинять. У тебя есть шанс, отец.

Нулай смотрит в окно. Там, на поле, кипит обычная жизнь. Маги оттачивают мастерство. А он уходит глубоко-глубоко. Туда, где когда-то осталось его сердце.

– Я вернулся, чтобы забрать своё – Верхолётный замок. Жилище моих предков. Утраченное гнездо, откуда вылетали птенцы северных драконов. В чём-то жестокий, а в чём-то наивный, переполненный чушью семейных легенд. А встретил её – юную властительницу Аму. Это… долгая история, сын. Мы были молоды. Совершили немало ошибок. Вдвоём. Но я так и не смог признаться, кто я. Не рассказал сразу, зачем появился в Долине. А потом стало невозможно сделать это.

Мы соединились тайно. Я… страшился, что она однажды узнает и оттолкнёт. Не поверит, что мне нужна она, а не этот шараканов замок. Всего лишь стены – зачем мне они без неё?

Я отпустил её и исчез – это было условием сохранности моей тайны. Хотел остаться в её глазах любящим мужем, а не охотником за родовым замком. Это был самый дурацкий поступок в моей жизни. Я жалею о нём все эти годы. Но Нулай из рода северных драконов держит своё слово. Я променял его на молчание того, кто знал обо мне слишком много.

Невнятный гневный вскрик – Нулай обернулся, чтобы увидеть, как пылают синей яростью глаза сына. Как успокаивает его девочка – гладит беспрестанно по предплечью. Кажется, она поражена, растеряна. Наверное, никогда не видела его таким.

– Ты бы мог поговорить с ней! Не молчать! Не бежать, как трус! Она любила тебя больше жизни!

– Я попрошу прощения у Амы, если смогу, – Нулаю нечего сказать. Он даже не хочет сейчас оправдываться молодостью. Тогда жизнь казалась ярче и выпуклее, понятнее в своих провалах и взлётах.

– Не сможешь. Её больше нет, Нулай. Она умерла из-за твоего шараканового замка. Знаешь ли ты, что твои предки наложили проклятье на всех, кто владеет им, но не является драконом по крови?

Нет. Он этого не знал. Никогда не слышал, хотя перечитал все байки и легенды, сказки и выдуманные истории. Слишком яростно его отец хотел вернуть своё. Вдалбливал свои идеи, горел фанатичным огнём.

– Именно поэтому она осталась одна – юная и неопытная владетельница Верхолётного. Все, кто владел замком, уходили топтать Небесный Тракт. Слишком рано, чересчур страшно. Мама угасала. Медленно. Годами. И ты мог бы её спасти, если бы остался рядом.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Ему хочется закрыть лицо руками. Спрятаться от этого безжалостного голоса. Но Нулай стоит и слушает. Наверное, он заслужил гнев сына.

– Того, что случилось, не вернуть, – голос его звучит глухо, теряется среди стеллажей, ныряет между книг, зависает под потолком. – Я бы искупил вину, если б смог. Поступил бы по-другому сейчас. Но колесо времени не открутить назад. Я… жалею. Мучаюсь. Скорблю. Если тебя могут утешить эти слова. Я бы сделал для Амы невозможное, и как жаль, что я ничего не могу изменить.