Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

Секунды было достаточно, чтобы понять: в его взгляде сквозит неприязнь не к нам троим — он нас видел впервые, а к КГБ в целом. Такие вещи я научился различать с ходу и не ошибался.

И разговор-то получился удивительно неприятным: Ненашев сразу «оседлал» беседу, начав ее с того, что надо, дескать, работать в ведомстве, а не просто числиться, что надо то, надо это и прочее. Он порассказал немного и о Госкомиздате, но чисто для вежливости. Я терпеливо ждал, что Юрий Владимирович представит меня должным образом и развеет опасения моего будущего шефа — ведь от такой беседы зависело многое. Но он молчал до конца разговора — то ли стушевался, то ли тоже почувствовал негативные флюиды, источаемые Ненашевым.

Разговор закончился на какой-то дряблой ноте, все пожелали мне успехов на новом месте, и мы покинули негостеприимный кабинет госкомиздатовского вождя.

От ВААПа до Госкомиздата пешком 15 минут. И в работе этих двух ведомств было немало общего, хотя Госкомиздат был практически головой целой отрасли, включавшей сотни издательств, учреждений книготорговли, типографии. ВААП же — небольшое Агентство, которое, строго говоря, представляло собой юридическую контору с отделениями в республиках и представительствами в некоторых странах. Казалось, два ведомства должны, дополняя друг друга, сотрудничать, дружить на пользу книжного дела страны, ан нет. Между руководством Агентства и Госкомиздата установилась прочная глухая вражда. К ВААПу перешли из издательств внешнеторговые сделки по уступке и приобретению прав, Госкомиздат, будучи одним из учредителей Агентства и имея своего представителя в Правлении, лез в вааповские дела и не давал санкции то на то, то на это. Страдало, конечно, дело. Таким образом, под новой «крышей» меня ожидал вдвойне «теплый» прием — и как сотрудника КГБ, и как патриота ВААПа.

Вскоре я уже обживал вожделенный кабинетик, знакомился с людьми, структурой ведомства, с руководством. В таком же кабинете рядом работал другой «подкрышник» — сотрудник ПГУ Леша Морозов. Нас было двое на огромную отрасль, а в маленьком ВААПе с момента основания трудилась целая группа чекистов.

На коллегии Госкомиздата меня должны были утвердить в должности заместителя начальника УМС: в просторном зале собрались все ее члены, директора издательств и масса ответственных работников. Ненашев коротко представил меня, сообщил, что раньше я работал в ВААПе, и с неприязнью добавил: «Ну, в ВААПе объем работы не такой, как здесь…»

И правда: объем его, скажем, работы, был несравним с объемом работы Четверикова, но вот относительно объема моей он вряд ли имел представление.

После ВААПа, где каждый день приходили и отправлялись телексы, письма, приезжали авторы, принимали делегации, жизнь в Госкомиздате показалась мне тихой заводью: по коридорам медленно, степенно двигались какие-то полусонные люди, дела и бумаги перемещались из комнаты в комнату, из подразделения в подразделение не спеша, «отлеживаясь» в промежутках.

С трудом я привыкал к новому оперативному хозяйству, доставшемуся от предшественников. Я давно привык работать только с агентами, которых сам привлек к сотрудничеству, а теперь имел дело с теми, кто был завербован не мной. Медленно, не как в ВААПе, я знакомился с людьми и «притирался» к ним. Здесь было гораздо меньше молодежи, с которой всегда работалось легко, гораздо ниже — общий образовательный и интеллектуальный уровень. Это было ведомство классического застойного образца, которое Ненашев с редкой энергией пытался расшевелить.

Я вдруг оказался какими-то краями причислен к номенклатуре, и мне позволено было вкусить некоторых привилегий: одна из них меня привела в восторг — «пристегнули» к книжной экспедиции. Каждый месяц я получал тоненькую брошюрку, в которой выбирал из списка книги, оплачивал их и почти без очередей выкупал. Я все еще много, хотя и беспорядочно, читал, и это был ежемесячный «праздник, который всегда со мной». Кроме того, я имел возможность приобретать книги для друзей, что облегчало вечную проблему с подарками. Тираж этой ежемесячной брошюрки тогда был 9 тысяч экземпляров; я стал одним из 9 тысяч, имевших возможность покупать и читать почти любую книгу, выпущенную в стране.

Вторая привилегия повергла меня в смущение: я принялся было столоваться в душной и грязной госкомиздатовской столовой, выстаивая долгие очереди, и начальник Управления Станислав Остапишин спросил — почему я не обедаю в столовой для руководства? Я и не знал, что такая существует, но меня бросило в краску — как это я, всю жизнь презиравший и ненавидевший спецстоловые и спецраспределители, потащусь туда? Я принялся обзванивать своих предшественников: ходили ли в спецбуфет они? Оказалось, ходили, как и все заместители начальников других управлений. Более того, использовали эту возможность для встреч с руководством ведомства и решения каких-то второстепенных дел.

Короче говоря, вскоре я уже привык обедать в небольшой столовой человек на 20 на втором этаже: еда была лучше, хотя ничем особенным, конечно, не кормили, а времени на обед больше получаса не уходило никогда. Одним словом, предлогов и самооправданий для этого грехопадения нашлось достаточно.

Познакомился с неизбежным в советских ведомствах 1-м отделом, убедился, что технических секретов в отрасли нет: все передовое, новое и просто хорошее привозилось из-за рубежа, монтировалось, ремонтировалось и профилактировалось иностранцами. Ненашев пытался побудить наших производственных монстров заняться изготовлением типографских и вообще полиграфических машин и механизмов, но втуне. Эта техника с невероятной быстротой усложнялась, и мир ушел от нас так же далеко, как, наверное, во всех остальных областях… Для примера замечу, что известных во всем мире машин для цветной печати «Магнавокс» в СССР было семь или девять; в Вене (не в Австрии) их в то время было более 200.

В Госкомиздате я быстро и с немалой горечью понял, что экспортно-импортную работу там по-прежнему представляют себе как продажу и покупку тиражей, о чем цивилизованный мир давно забыл. Печатать книги в одном конце света, упаковывать и переправлять их на другой выглядело совершенным абсурдом: приобретя права на издание чего угодно, вы размещали заказы на типографские работы либо где-нибудь через улицу, либо на Тайване и получали тираж на такой бумаге, с такой обложкой и напечатанной таким шрифтом, каким вы хотели, и тогда, когда вы хотели этого.

Основная внешнеторговая работа велась по приобретению бумаги, материалов, оборудования или продажи их в такие страны, как Индия, Вьетнам. Для некоторых стран печатались деньги.

Таким образом, было за чем понаблюдать. Кроме того, Управление оформляло все выезды за рубеж и занималось приемом делегаций, приезжавших в Союз по линии Госкомиздата. Опять пошли бесконечные проверки по учетам всех и вся, изучение личных дел и т. д.

Достаточно было и «сигналов», до которых охочи некоторые из резидентур ПГУ. В первые же недели моей работы я столкнулся с одним из таких творений нашей разведки в США. В нем сообщалось, что имярек, работавший в Нью-Йорке в одной из международных организаций, подозревается в сотрудничестве с американскими спецслужбами, плохо ведет себя в семье и даже будто бы поддерживает интимные отношения с американкой — то ли агентом ЦРУ, то ли чуть ли не офицером одной из американских спецслужб. Подтверждений не было. Резидентура в Нью-Йорке смолчала, когда по окончании командировки имяреку выдали весьма приличную характеристику. Управлению «К» ПГУ было, конечно, не просто работать за рубежом, а особенно в странах с жестким контрразведывательным режимом — США, Англии, Канаде. Не просто там получить документальные свидетельства или документы, подтверждающие подозрения, но если их получить нельзя, то стоило ли так драматически расписывать эти подозрения?

Я покопался в личном деле имярека, порасспросил о нем, кого мог, подвел к нему толкового агента. Потом нашел возможность посмотреть на него — это так и осталось у меня со времени «семерки» — обязательно посмотреть.

Имярек показался мне типичным среднерусским вахлаком, нескладным и некомпетентным (так оно и оказалось впоследствии). Мне думалось, если у ЦРУ все агенты такие, то вряд ли они что-либо путное могли бы узнать в СССР. Я собрал несколько «шкурок» — так на сленге назывались характеризующие материалы. Ничего особенного — после возвращения из США, правда, развелся, но жил и работал тихо, спокойно, на работе характеризовался прилично. Так и закрыли этот сигнал. Это вовсе не означало, что имярек не был агентом ЦРУ, но доказать это спустя несколько месяцев после его возвращения в Союз можно было, только вцепившись в него по-настоящему, взяв в глубочайшую разработку.

По поводу многочисленных «сигналов» не могу не процитировать кусочек из переведенной мною маленькой книги Ле Карре «Этот невыносимый мир»: