Да, я там работал: Записки офицера КГБ - Е. Григ

По поводу многочисленных «сигналов» не могу не процитировать кусочек из переведенной мною маленькой книги Ле Карре «Этот невыносимый мир»:

«…На пасмурных рынках, где… приторговывают информацией, такие сигналы, как и деньги, отмываются самыми различными путями. Они могут быть искажены, подправлены, изобретены. Их можно взорвать, чтобы привести вас в оцепенение от ужаса, или подогреть, чтобы утвердить вас в вашем благодушии. Они выгодны тому, кто торгует информацией не меньше, чем тому, кто ее покупает, а иногда и больше. Они поступают без указания источника и без рекомендации к употреблению. Они могут разрушить жизнь или карьеру — умышленно или случайно. Но у них есть одна общая черта — они никогда не являются тем, чем кажутся…»

Вот такие-то дела с «сигналами»: я разбирался за долгие годы службы с десятками их, может быть, с сотнями и могу полностью подтвердить слова Ле Карре.

Одна за другой сыпались на страну чудовищные катастрофы: взрывались или ломались атомные реакторы, гибли в мирных водах подводные лодки и пассажирские корабли, на реках сталкивались друг с другом и врезались в мосты речные суда, разбивались самолеты и везде гибли и гибли люди… Напрасно некоторые твердили о знамениях свыше — никогда бы не поверил, что небеса могут быть так жестоки. Я твердо верил в другое — дебилизация нации переступала с одной ступени на другую, находя свои конкретные выражения во все более страшных несчастьях. Нет никаких оснований надеяться, что их перечень прекратится — заверения военных в абсолютных гарантиях охраны ядерного оружия, посулы строителей АЭС в их полной надежности — нигде не чувствуется твердой уверенности в говоримом и надежности производимого. Каждая из катастроф порождала горы лжи, недомолвок, замазывания истины, нелепых обещаний. Ну кто тянул за язык Президента СССР заявить после землетрясения в Армении, что через два года последствия будут устранены? Вскоре выяснилось, что только изыскательские работы в таких местностях после землетрясений занимают от трех до четырех лет… А под эту болтовню уже начали строительство — в самых сейсмоопасных зонах, кстати.

Как и в ВААПе, мне хотелось стать хорошим госкомиздатовским работником — по чекистской классике этого требовала моя основная работа. Но скоро выяснилось, что требования относительно невысоки, а объем работы совершенно неопределенный. Я мог спокойно не принимать во внимание издательства, так как все они находились под надзором Управления по Московской области или его районных отделов, за исключением двух-трех. Практически я сталкивался с издательствами и их работниками, когда они оформляли выезд за рубеж или когда их посещали зарубежные делегации и специалисты (опять-таки с нашей санкции). То же самое — с типографиями и прочими предприятиями. Состав Госкомиздата был перепроверен моими предшественниками досконально — я лишь время от времени изучал отдельные «сигналы». Делегаций по линии ведомства принималось — по пальцам пересчитать.

Я обрастал контактами, знакомился с людьми, намечал кандидатов на вербовку, прикидывал, какие из моих вааповских зарубежных контактов могут заинтересоваться сотрудничеством с Госкомиздатом.

Нужно было укреплять и отношения с руководством — особенно часто мне приходилось работать с первым заместителем Ненашева журналистом и общественным деятелем Дмитрием Федоровичем Мамлеевым и заместителем, курировавшим УМС, Василием Антоновичем Сластененко. (Общаясь с последним, я всегда улыбался про себя: в своем докладе о поездке в СССР Хупс когда-то описывал его как возможного сотрудника КГБ.)

В сравнении с моими предшественниками я выглядел довольно прилично — у них не было опыта работы с зарубежьем, какой был у меня; довольно быстро я доказал, что зарплату получаю не зря. Все были приятно поражены, когда через простенькую коммерческую операцию я обеспечил Госкомиздат факс-машиной — тогда большой редкостью, и Комитет обрел положенную солидному ведомству международную связь. Да и во время переговоров и встреч с делегациями я не отсиживался по углам, а переводил для руководителей Госкомиздата либо участвовал в беседе. Так же старательно работал и Леша Морозов — он, кстати, организовал и первое СП в системе ведомства.

Нет, опасения Михаила Федоровича не оправдались — оба чекиста трудились добросовестно. Мало того — моя физиономия надолго повисла на Доске почета…

В Госкомиздате не было масштабных долгосрочных программ с участием зарубежных партнеров, которые интересовали бы КГБ, — сотрудничество с финнами, например, осуществлялось через постоянную рабочую группу финских и советских издателей. В ВААПе я был членом этой группы от Агентства, в Госкомиздате один из сотрудников нашего УМС являлся ее рабочим секретарем, и я по-прежнему был в курсе всех ее дел, да и финские участники были хорошими знакомыми, приятелями, а то и друзьями. Канал «кошмарного шпионажа» со стороны Финляндии был перекрыт (во всяком случае, так мне казалось).

Выдавали новые удостоверения КГБ. Фотографировались в наших мастерских: сниматься надо было в форме, а ее почти ни у кого не было, хотя и полагалось иметь всем, даже «подкрышникам». На этот случай в фотомастерской был набор кителей, рубашек, галстуков военного образца и погонов с любым количеством звезд и звездочек. За день рубашки, галстуки и прочее надевали десятки, а то и сотни человек, ощущение было не из приятных. Потом фотограф (обычно это была женщина) аккуратно клала вам на плечи нужные погоны и предлагала посмотреть, как сейчас вылетит птичка.

На обложке удостоверения последнего образца слово «КГБ» было жирно подчеркнуто, и я пророчески назвал эти удостоверения «У последней черты»…

Все чаще мои знакомцы, а то и близкие приятели из «Дома» отправлялись в командировки «по просторам Родины чудесной»… Как всегда, много не рассказывали, но и то, что удавалось услышать, не радовало. Армения, Карабах, Чечня, Осетия, Азербайджан, Грузия — такова была география этих командировок, то одиночных, то групповых, то руководства с малым или многочисленным сопровождением. Судя по тому, как складывалась обстановка в стране, в КГБ, МВД, на местах и в местных органах безопасности и внутренних дел, можно было составить некую неясную, но приближенную к действительности картину.

Красиво именуемый теперь мафией преступный мир в южных наших республиках и областях небывало сросся с партийной и административной верхушкой. Видимо, согласие было достигнуто полное. Однако жертвы и оставшиеся еще в структурах власти немногие порядочные люди посылали гонцов в Москву, звонили туда, писали письма с жалобами и разоблачениями местных преступников. Чтобы нейтрализовать их, гарантировать невмешательство Москвы, нужно было заручиться поддержкой — и прочной — не рядовых милицейских работников, а руководства. Так же обстояли дела и по партийной линии… Только до КГБ не могли пока дотянуться липкие пальцы местных баев и басмачей разного калибра и мастей.

Они понимали, что с ослаблением международной напряженности и улучшением отношений СССР с Западом и Востоком у КГБ, милиции, армии будет гораздо больше возможностей, сил и времени разобраться, наконец, в кровавом клубке хлопковых, конопляных и каких там еще гешефтмахеров.

КГБ на местах, как правило, был прекрасно осведомлен об оперативной обстановке. Всем возвращавшимся из командировок, с кем удавалось поговорить, я задавал один вопрос — знал ли КГБ о готовившихся беспорядках, вылазках, погромах? Информировал ли местные партийные и административные органы? Ответ был всегда один и тот же: знал, информировал. Реакции никакой.

Да и какая могла быть реакция, если местная верхушка была намертво повязана с бандитами? Информация, полученная из КГБ, тут же передавалась главным преступникам. Ну а уж организовать «межнациональные конфликты» всегда было парой пустяков — мешок анаши, десяток ящиков водки, полсотни подростков, торчащих в подворотнях и пяток горластых крикунов — обычный, но не дававший сбоя рецепт.

Горели магазины (под это дело списывалось украденное), переворачивали и сжигали автомобили, били витрины, фонари, срывали флаги и погоны с военных, разбивали окна в домах и головы намеченных заранее жертв.

Информация с мест в Москве кем надо причесывалась, приглаживалась и попадала на высокие столы настолько видоизмененной, что и умные-то головы не разобрались бы.

Дело доходило до совершенно отвратительных гримас: на одном из заседаний Верховного Совета СССР «личный Рафик» Горбачева в ответ на запрос об очередной резне заявил, что «подрались на рынке из-за цен на клубнику»… Это сошло ему с рук, об этом промолчала перестроечная пресса, не последовало никаких дополнительных запросов и расследований…