Бобы на обочине - Тимофей Николайцев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Ему вдруг сделалось совсем тоскливо…
Извлекли ли мы какие-то уроки из произошедшего? Вряд ли… Он вздохнул — глубоко и горько… Ох, вряд ли…
Вряд ли… — подумал он, и зашевелился — обочина была слишком жёсткой для его усталой побитой плоти.
…Да, не получилось у нас разговора по душам… — будто согласился кто-то… совсем не из-под гитарного чехла.
Он удивился этим словам — так явно прозвучали они… вовне его раскалывающейся надвое головы. Бобби-Синкопа даже оглянулся…, но вокруг, разумеется, не было ни души.
…Не вышло… — снова сказал этот кто-то другой… и в переносице у Бобби-Синкопы странно защипало.
Он подпёр гудящую голову ладонью, пытаясь хоть немного унять боль и вслушаться.
…А мне так этого хотелось… — добавил этот кто-то, долго и каменно перед этим помолчав.
— Хотелось? — вслух переспросил Бобби-Синкопа… Переспросил без всякого умысла — только чтоб услышать собственный голос, поколебать чем-то эту тишину…
Дрогнуло и мерно всколыхнулось вокруг — словно кто-то, бесформенный и огромный, беззвучно пожал плечами…
…Всегда хочется… чего-то нового… Чего-то красивого. Чего ещё не было… Сложных узоров на песке или изящных линий, неважно… Хочется мелодий, которые можно сыграть… Ты же — сам знаешь, как это бывает… Хочется звучать, звучать… и ты — маешься, придумываешь историю, потом выбираешь место под облаками, мочишь землю дождём…, а потом ищешь… долго-долго ищешь по свету три подходящих бобовых зерна…
— Бобовых? — вслух спрашивает Бобби-Синкопа. — Почему обязательно бобовых?
…Не обязательно, — отвечает кто-то. — Совсем необязательно. Пусть — не бобовых… Или, пусть — не три… Какая, в сущности, разница?
Бобби-Синкопа молчит, не зная, что и сказать.
…Плохо… — говорит кто-то, придвигаясь так близко, что едва не касается уха Бобби-Синкопы. — Плохо то, что результат никогда не соответствует замыслу. Сколько значительного и прекрасного не случилось и никогда уже не случится из-за этого нелепого правила. Задуманное — всегда видится грандиозным, а выходит… так, как выходит…
Бобби-Синкопа слушал ошеломленно, но этот кто-то — больше не произнёс ни слова… отстранился от его уха, развернулся и побрёл прочь, невидимый в рассветном сумраке. Только трава беззвучно расступалась, пропуская его. Он отошёл довольно далеко — спутанные стебли травы перестали слаженно содрогаться от его шагов… и, как показалось Бобби-Синкопе, вдруг оттолкнулся от земли обеими ногами, оторвался от неё, поплыл…
Почти сразу же зашелестели кроны деревьев, посыпался сверху скрученный лист, воздух тронулся с места и помёл вокруг, шелестя и кружа…
Бобби-Синкопа увидел, как размазались облака на небе, как всплеснула в высоте растопыренными перьями стая спешащих куда-то чёрных ворон, пытаясь удержаться выбранного направления…
Этот кто-то был прав — всё опять сделалось, как было…
Бобби-Синкопа снова стоял на коленях среди метущейся травы, и гитара молча лежала у его ног. С неба он выглядел маленьким и ломким: волосы его мелись, отвороты балахона трепетали, и вся трава вокруг него мелась и трепетала, точно так же, как он — делая его похожим с высоты на травяной клок, чуть более отросший и разлапистый, чем все остальные. Очень скоро он уменьшился настолько, что даже самый внимательный взгляд, нарочито отыскивающий этого бродячего чудака-музыканта среди травы и деревьев — не смог бы его отыскать. Одно зелёное и пёстрое марево колыхалось внизу. Словно сапожная щётка стояли торчком несгибаемые деревья. Летела впереди ветра сбитая с них листва. Осиновый подлесок клокотал и пенился в складках настоящего леса. Небо над ним опять запахло дождем. Ветер пуганул пузатые облака, разогнал их… и полого спустился к шоссе. Асфальт федеральной трассы номер пятьдесят четыре был светел и сер, словно застывшая неподвижная река… только по твёрдой её поверхности волнами шла световая рябь — упрямый тупоголовый бус настойчиво ломился сквозь полумрак, прожигая его фарами.
Ветер увидел это и разогнался, что есть мочи — и прыгнул вниз, к самой дороге, к асфальтовой тёрке, такой шершавой, что обдирала даже его щёки.
Гранитные крошки, облаком катящие вдоль шоссе вместе с бусом — подпрыгнули ещё выше и заплясали вокруг, отрывисто щелкая. От обочины теперь мела настоящая каменная пурга, колючая и злая. Ветер задержал дыхание и зло прищурил веки, подбираясь ближе…
Колеса буса, такие неуклюжие в состоянии покоя…, но сейчас, на этой сумасшедшей скорости — они рубили воздух, как вентиляторные лопасти. Ветер не смог бы приблизиться к ним, даже если бы захотел — каждое касание стремительной жесткой резины словно обдирало с его боков квадратный фут невидимой плоти. Он слабел и терял силы, даже просто находясь рядом с ними сколь-нибудь долго. Поэтому он поднялся повыше, напряг все силы и уровнялся с бусом в скорости, а затем лёг на него плашмя — прямо на покатую крышу. Здесь он смог отдышаться, наконец — на крыше было полным-полно выступов, за которые можно зацепиться… раковины люков и шишковатые шнорхели воздуховодов, скобки и лесенки технических трапов, цепкие усы антенн… Ветер заклубился среди них, подхваченный за брюхо, и улёгся, наконец, ничком…
Даль, неимоверный глубокий простор — проносились мимо него так быстро, что зрение не всегда успевало распознать их полузнакомые очертания.
…Они стали слишком стремительны — эти бусы, изобретённые людьми… — подумал ветер, терзаясь невнятной, но уже привычной ему тоской. — Слишком быстры и слишком неутомимы. Такие огромные колёса, и такие горячие моторы… Я уже сейчас не могу долго с ними соперничать. Меня хватает пока на резкие порывы, но так как они, целыми сутками мчаться и мчаться вперёд — я уже не могу.
Он притих, скорчившись на крыше буса, и стал думать — глядя, как меняется над ним рисунок звёзд и облаков.
Что же будет дальше?
Как будет выглядеть этот всё усложняющийся мир ещё через пару человеческих поколений?
Наверное, ещё шире и ровнее станут дороги, ещё мощнее и стремительнее станут населяющие их механические существа.
…Да куда уж ещё… — горько спросил он и вздохнул — осторожно, чтобы его ненароком не сорвало с крыши. — Я и так — уже больше не самый быстрый на земле.
…Я больше не покровитель путников. Я не могу больше надувать ничьих парусов — морские корабли теперь столь тяжелы, что не обращают на меня никакого внимания. У них герметичные крытые палубы… и ещё эти гиростабилизаторы в трюмах. Самые мои лучшие волны — только в изнеможении отлетают прочь, когда эта махина врезается в них… А Бусы… стали столь быстры, что я просто не поспеваю за ними. Ещё немного, и мне самому придётся покупать билет до нужной станции… Даже погнаться за
