Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов

– Дети мои, – произнес он трагическим голосом, – ваши жизни полностью доверены мне. Я теперь для вас и мать, и отец, и царь, и бог, и воинский начальник. Поэтому я первым поеду через Ладогу. Вы остаетесь здесь. Машины еще придут, и я вас, дети мои, заклинаю быть сознательными и дисциплинированными.

Впервые я видел человека, который говорит одно, а делает другое. Это был наглядный урок человеческой подлости, полученный в самом начале самостоятельной жизни. После пламенной речи «бог и царь» подал команду для отправки, и машина укатила на другой берег Ладоги. Мы стояли в строю и смотрели ей вслед, слабо соображая, что же происходит, где же забота командира о подчиненных. Ребята свято верили в порядочность своего командира, учителя, наконец взрослого человека. <…>

Подходили машины. Посадкой руководить было некому. Все лезли в кузов кто как мог. Наконец очередь дошла и до нас. Шофер полуторки посмотрел на хаос, творившийся при посадке, сел за баранку, резко тронул с места автомобиль и поехал. Кто был в кузове и не успел сесть, попадали. Я упал на дно кузова. Сил изменить положение, т. е. сесть или встать на ноги, у меня не было. Так всю «Дорогу жизни» я и провалялся в кузове, катаясь по полу и подпрыгивая на каждом ухабе.

Сколько ехали, не помню, но ехали долго и медленно, тяжело перенося этот путь. Часто подолгу останавливались, стояли, трогались и ехали дальше. Слышались какие-то команды, ругань.

Судя по голосам, наша автомашина объезжала полыньи, образовавшиеся от разрывов снарядов и бомб. Что за полыньи, каковы их размеры, мы, валявшиеся в кузове, не видели.

О движении судили по толчкам и броскам, которые особенно ощущались при резком торможении. Вокруг стояла темнота, сколько было времени, никто не знал. Где-то рвались артиллерийские снаряды, мы слышали звук от их разрывов, но это было где-то там, вне опасности для нашей колонны.

Путь казался бесконечным. Ноги от мороза и неудобного лежания онемели и потеряли чувствительность. Наконец переехали Ладогу. При движении по лесной дороге, где корни деревьев делали дорогу похожей на крупную стиральную доску, нас разбросало по полу кузова.

Любые горести когда-нибудь заканчиваются. Завершилась и переправа через Ладогу. Мы прибыли в Жихарево и остановились. Из кабины вышел водитель и сказал:

– Приехали, ребята, вылезайте.

Мы лежали на полу кузова без признаков жизни. Тогда он открыл борт и стал сгружать нас на снег, как мешки или дрова.

Когда наша машина встала, я не мог двигаться. Меня стащили на снег. Подняться и встать на ноги самостоятельно не смог. Помог кто-то из спецов. Я еще не знал, что при переезде через озеро обморозил пальцы на обеих ногах. Постепенно все куда-то пошли, вытянулись в цепочку по едва заметной узкой протоптанной в снегу тропинке. Шли долго, тяжело переставляя отекшие ноги. В конце концов мы оказались в бараке с пунктом питания.

6 февраля 1942 года

Был в райкоме. На фронте неопределенно. Эпизоды уничтожения фашистов не производят впечатления. Важно сообщение Информбюро. Где-то наши семьи. Представляют ли они, что наша жизнь такова. Ленинград – это борьба за честь Родины во всем: живем без света, топлива, воды, уборных, в холоде, без удовлетворения голода. О трамваях никто даже не думает. Ленинградец походит на охотника, потерявшего оружие, – почти каждый вооружен посудиной для воды и порции супа, закутан, кто во что горазд – на внешний вид никто не обращает внимания. Жизнь теплится в глазах и только [М. К.].

7 февраля 1942 года

Вечером по просьбе больных прочитал лекцию о морали и нравственности. Остались признательны. РК прислал 100 г табаку на каждые шесть человек курящих.

А на рынке произвол: пачка «беломорканала» – 75 руб. случайно, а нормально – за 300 г хлеба. Хлеб иногда можно купить 100 г за 30–40 рублей. Продают и меняют продукт на продукт, а деньги почти бесполезны, за них можно купить только у мародеров. У меня уже полтора месяца более 100 руб. в кармане не бывает. Живу на 20–30 рублей. Граммы скоро не буду иметь возможности выкупать [М. К.].

«Зам. Председателя Ленгорисполкома

тов. Андреенко от академика архитектуры

Котова Григория Ивановича

Находясь в крайне трудном положении, обращаюсь к Вам с просьбой оказать мне возможную помощь продовольствием.

Сам я в настоящее время лежу – врачи прописали мне усиленное питание, крупу, сахар, муку. И для поддержания сил крепкое вино и шоколад…

Между тем положение мое и моей семьи очень тяжелое – недавно скончалась жена моя, дочь моя, ухаживающая за мной, тоже крайне истощена. Продуктов у нас никаких нет.

Ввиду всего это, я решаюсь обратиться к Вам с этой просьбой, надеясь, что Вы не откажете мне в помощи.

7-II-42».

«Дорогой Иосиф Виссарионович!

Мой муж Владимир Софроницкий находится в Ленинграде. Я уже три месяца о нем ничего не знаю. Сегодня пришла телеграмма от его сестры с призывом о помощи. Я наводила справки о муже через Комитет искусств – мне ничего не сделали.

Я Вас умоляю спасти их от неминуемой смерти. Каждая минута дорога. Я верю, что вы мне поможете.

Е. Софроницкая.

7-II-42 г».

8 февраля 1942 года

Вчера упорно говорили о прибавке хлеба. Пока ничего. Купил пачку табаку за 100 рублей. Рад, как ребенок! Изголодался по куреву. Начинаю ежедневно откладывать хлеб для обмена на табак. Пачка приравнена 400–500 г хлеба. <…>

Подтверждаются случаи людоедства и трупоедства. <…> На улице у трупов вырезают мясо. Среди рабочих нашего завода вскрылись два случая. Один рабочий пытался убить жену, другой – жиличку. Оба мотивируют свои проступки нестерпимым голодом и желанием употребить плоть своих жертв в пищу [М. К.].

9 февраля 1942 года

Завтра заканчивается пребывание в стационаре. Мне везет. Вернулся Николай Иванович Виноградов. У него остались январские продовольственные талоны. Васса Павловна Д. организовала встречу старых друзей на квартире. Там была организована прекрасная обстановка. Нас трое, есть ужин. Я принес 100 г хлеба, у В.П. – 300 г хлеба, ананасового варенья взамен сахара получено 150 г. У Ник. Ив. четыре котлеты и две порции каши, 200 г масла. Затоплена печь, шумит самовар, горит керосиновая лампа, играет радио, передает оперу Гуно «Фауст». Мы пируем и наслаждаемся. На каждого получилось: на первое каша с маслом по 100 г, кусочек хлеба с маслом и котлеткой, из варенья сладкий ароматный кисель по чайному блюдцу и затем настоящий чай из самовара с сахарным песком. Воспоминания и разговоры до 23 часов. Спали с Ник. Ив. вдвоем