Там, где меняют законы - Юлия Латынина

Сначала Елене показалось, что в саду она одна, но, обогнув пышный, усыпанный желтыми цветами куст рододендрона, она увидела, что у фонтана сидит человек и смотрит на плавающих в нем разноцветных рыбок. Человек обернулся на стук каблучков Елены по мрамору и неторопливо встал. Человеку было лет тридцать пять, он был высок и худощав. Лицо его можно было бы назвать красивым, если бы не странное сочетание высокого лба мыслителя и твердого подбородка гангстера. У человека были грустные серые глаза и полные, изящно очерченные губы, и темно-русые волосы его, по старой привычке, были коротко подстрижены. Немного прищурившись, Елена увидела, что человек не один — где-то за деревьями маячили две кожаных куртки.

— Сергей, — сказал человек, — Вырубов.

Он улыбнулся, показывая белые искусственные зубы. Собственные зубы бывшему боксеру Вырубову выбили еще лет пятнадцать назад.

— Елена.

Она протянула руку, как она обычно протягивала, чтобы поздороваться по-мужски, Вырубов на секунду удивленно замешкался, а потом пожал ей руку. Запястье у Вырубова было узким, а ладонь — широкой и холодной, словно он только что пришел с мороза. Их руки соединились на мгновение, и внезапно Елене захотелось вырвать свою.

— Красивый домик, — сказал Вырубов, — мне нравится. И бабки Витя срубил немаленькие.

— Правда? — удивилась Елена. — А я думала, вам нравится, когда пухлые агнелочки на стенах и букет в стиле бидермейер… Елена запнулась, сообразив, что слова «бидермейер» ее собеседник, скорее всего, не знает, и прибавила — знаете, такой, пышным веником…

— Почему вы так думаете?

— Это вкус всех бандитов.

— Ну какой же я бандит, — усмехнулся Вырубов, — черт-ти знает что про меня в городе говорят…

Вырубов помолчал секунду, потом, прищурившись, взглянул вокруг.

— Красивый сад, — проговорил он, — как настоящий… опа! Даже мыши есть!

— Где?

— Да вон же! — Цепкие пальцы Вырубова схватили Елену и развернули к одной из яблонь. Там, у ствола, сидела серенькая мышь-полевка. Видимо, ее так и привезли вместе с землей. Мышь слепо щурилась на людей и на фонтан, а потом опомнилась и прыснула вдоль дорожки.

— О господи, — сказала Елена, — какая гадость! Она же все корни поест!

Хватка Вырубова мгновенно ослабла. В воздухе мелькнуло что-то серебристое. Мышь замерла у самого ствола яблони. Над ней раскачивалась наборная рукоятка брошенного ножа. Вырубов неторопливо шагнул с дорожки на землю, поднял нож и снял с лезвия нанизавшуюся на него мышь. Нож он сунул куда-то в рукав, а мышь бросил на землю.

— Надо же, — сказал Вырубов, — а она еще живая.

Мышь дергалась и смотрела на Елену черными бусинками глаз.

Елена поскорей отвернулась. Вечернее платье внезапно показалось ей слишком узким, и Елена пошатнулась — наверное, виноваты были слишком высокие каблуки замшевых, украшенных стразами туфелек.

— У меня есть этот универмаг… в центре, — шевельнулся за спиной Вырубов. — Я его перестраиваю. Хотели бы заняться интерьером?

Елена понимала, что надо отказаться, но вместо этого кивнула.

— Заезжайте ко мне завтра в офис.

Они договорились на два часа.

Елена и Семин вернулись домой поздно ночью, около двух. Квартира была двухуровневая и шикарная, тоже выстроенная фирмой, принадлежавшей Семину. Елена, собственно, и познакомилась с Семиным, когда тот приехал осматривать декорируемую под него квартиру.

Вместе с Семиным была тогда какая-то длинноногая девица в белой шляпке с вуалью. Девица была младше Елены лет на семь. Девица хихикала и грызла орешки, несмотря на свою белую шляпку, а Семин посмотрел на Елену, которая ползала вдоль стен с рулеткой, и сказал:

— Детка, позови Елену Сергеевну.

Елена встала и представилась.

В квартире было темно и уютно пахло домом, и охранники почтительно распрощались с ними у порога. Елена сразу ушла в свою ванную и там долго оттирала лицо от парадной косметики. Когда она пришла в спальню, Семин уже лежал в постели и рассеянно щелкал «ленивчиком», ловя припозднившиеся спутниковые каналы. На его высоком, рано облысевшем лбу лежала мясистая складка, и под зелеными глазами набрякли мешки, как обычно бывало, когда он чересчур мало спал и чересчур много работал.

Елена юркнула к нему под одеяло.

— Ты грустная, — сказал Семин. — Что случилось?

— Не знаю. Они все какие-то… одинаковые там были. И одинаково завистливые. Говорили глупые комплименты и думали: «вот стоит баба Семина, и поэтому она была главным архитектором. А моя баба сделала бы не хуже..»

— Глупости, — сказал Семин, — ты лучшая в крае. Я бы не заказал отделку своей квартиры никому, кроме самого лучшего художника по интерьерам.

Он засмеялся и начал целовать ее, все нежней и настойчивей, как будто не было ни поздней ночи, ни длинного, отупляющего вечернего празднества.

Спустя час они еще не спали: Елена лежала, прижавшись к Семину, и круглая, как сыр, луна светила через кисейные занавеси спальни, освещая уголок старинной вазы и использованный презерватив, скинутый куда-то на ковер. Им было так хорошо, как только может быть хорошо двоим беззаветно влюбленным друг в друга людям.

— А как Вырубов попал на прием? — вдруг спросила Елена.

— Малюта? Офис, наверное, снял. У нас штуки три компаний, в которых он значится в членах совета директоров, я даже внимание обратил. А ты что, с ним знакома?

— Сегодня познакомилась. Он предложил мне заняться реконструкцией универмага.

— Какого?

— Наверное, центрального. У него же центральный универмаг? Мы договорились завтра на три часа.

— Тебе не стоило договариваться, не посоветовавшись со мной, — сказал Семин.

— Почему?

— Потому что теперь тебе придется отказаться от встречи.

— Я не откажусь, — сказал Елена.

— Почему?

— Потому что если я буду переделывать универмаг Малюты, мне уж точно никто не скажет, что это твоя протекция…

— Дура, — равнодушно сказал Семин.

— Ты с ним когда-нибудь сталкивался?

Семин не ответил.

Уже ночью, когда Елена заснула, Семин долго ворочался из стороны в сторону, а потом нашарил халат и спустился вниз, в большую и темную кухню, освещенную белым заоконным светом от мерцающих во дворе фонарей.

Ты когда-нибудь с ним сталкивался?

Впервые Семин и Малюта столкнулись осенью 1989 года. Тогда у Семина был кооператив «Крепь». «Крепь» занималась тем, что по желанию жильцов навешивала общие двери в многоэтажных панельных домах. Еще она ставила домофоны и индивидуальные двери, но чаще всего заказы приходили на общие двери, ведущие в отсек, где находилось по пять-шесть квартир. Общие двери выходили жильцам дешевле частных. Семин уволился из университета, где он шесть лет преподавал экономику, и занимался только дверями.

У него было шесть рабочих и один партнер, — Игорь Тахирмуратов, двадцатисемилетний преподаватель физики из того же университета.

За лето и осень Семин и Игорь хорошо заработали. Семин купил себе первую в жизни машину — синюю «Девятку», и подумывал куда вложить деньги.

18 октября 1989 года Семин вышел из панельной многоэтажки на северо-западе, где он в то время жил.

Когда Семин завернул за угол, он увидел, что возле его «Девятки» стоит старенький «Мерс» вишневого цвета. На боках «Мерса» пузырилась краска, и вообще Семин впервые видел «Мерс», который так походил бы на довоенный «Запорожец». В «Мерсе» сидели четверо. Семин прошел мимо них спокойным шагом, почему-то ожидая выстрела в спину.

За спиной хлопнула дверца.

— Виктор Иваныч?

Семин обернулся.

Ребята вышли из «Мерса». Их действительно было четверо, и главный у них был парень лет двадцати пяти с бледным, очень красивым лицом и раскосыми никелированными глазами.

— Садись в машину, Виктор Иваныч, потолкуем.

— О чем нам толковать?

— Ты, говорят, много денег зарабатываешь?

Семин помолчал.

— На этот счет разные мнения. Кому много, а я так считаю, что мало.

— Если я говорю — много, это значит — много. И, говорят, не делишься ни с кем.

— Неправда.

— Если я говорю — правда, это значит — правда. Будешь делиться с нами.

— Я если я уже делюсь?

— Тогда пусть те, с кем ты делишься, приедут завтра к двенадцати к магазину на Брешковской. Если приедешь один, привезешь бабки.

Молодой человек усмехнулся одними зубами и нырнул в теплое нутро «Мерседеса». Машина сорвалась с места, обдав Семина бело-рыжим снегом из-под колес.

Забравшись в свою «Девятку» и включив зажигание, Семин долго смотрел, как дворники ходят туда-сюда, очищая от свежевыпавшего снега два выгнутых, словно брови, полукружия на стекле. Он думал, что никогда и никому не отдаст того, что он заработал.