Люблю тебя, мама. Мои родители – маньяки Фред и Розмари Уэст - Нил Маккей

Мы не переставали думать о том, куда она могла уехать, но не находили ответа. Казалось, у нас не осталось выбора, кроме как принять, что мы больше никогда ее не увидим.

Мы уже потеряли одну сестру. Теперь помимо Хезер мы потеряли еще и Луиз.

Глава 16

Лучший человек

В этом письме мама просто вне себя. Она пишет, что мне обязательно нужно найти кого-то, кому я смогу доверять, потому что весь этот кошмар должен наконец показать мне, что так больше нельзя. Мне нужно принять правильные решения ради себя и Эми – и отпустить прошлое. Сложно всерьез воспринимать ее совет, ведь она сидит в тюрьме и хранит очень много собственных секретов. Она и есть мое прошлое, жестокое и ужасное. А часть меня никак не хочет отпустить ее: с ней связаны все мои воспоминания.

Королевская даремская тюрьма

ТЕБЕ нужны люди в жизни, которым ты сможешь доверять, И раз тебе самой можно доверять, то и другие автоматически начнут доверять тебе. И ценить это! Например, при случае одолжат тебе денег.

Позже я поняла, что основную роль в разладе с Луиз сыграла мама: это она была тем, кем была, и это ее действия в результате разделили нас, но раньше я этого не понимала. Я винила себя. Мне по-прежнему тяжело было злиться на маму. Иногда я чувствовала, что во мне поднимаются эти эмоции, но когда я в конце концов писала ей, звонила по телефону или навещала, обычно гнев сходил на нет и сменялся жалостью.

В чем-то она неплохо приспособилась к тюремной жизни, однако мне все еще больно было думать, что она заперта там до конца жизни. Я продолжала регулярно ее навещать – обычно не реже раза в один или два месяца, – хотя наскребать деньги на поезд и иногда на дешевую гостиницу, если приходилось переночевать, часто бывало трудно. Каждое свидание начиналось и заканчивалось слезами, и ее слезы казались такими же искренними, как и мои. Распорядки в Дареме, особенно для заключенных категории A, могли разниться по прихоти тюремного начальства. Иногда они ощущались как относительно мягкие. А порой, из-за обнаруженных в камере наркотиков или общего подъема недовольства среди местной публики, распорядки ужесточались. Я была уверена, что временами, хотя мама была жесткой и ненавидела проявлять слабость по отношению к властям, ей было труднее, чем она мне рассказывала.

По тону некоторых ее писем об этом нельзя было догадаться; бывало, она писала о своей работе по изготовлению игрушек. Иногда, читая описание ее дня, можно было представить, что она находится не в тюрьме, а на некой фабрике или в далекой коммуне:

Время так быстро бежит, я встаю утром, принимаю душ, быстро выпиваю чашку чая и иду на работу. Возвращаюсь в свой блок около двенадцати дня, обедаю, забираю почту, пью кофе и курю с девчонками. Иногда пробую добраться до стиральной машины (это удается не всегда), но не успеваю и глазом моргнуть, как нужно возвращаться на работу! Прихожу обратно я в четыре, снова пью кофе, снова курю с девчонками, узнаю все последние новости, завариваю чай. Потом иду в зал с 17:15 до 18:15, затем еще одна чашка и сигарета (может, еще кто-то что-нибудь смешное расскажет), и до отбоя остается всего час!

Она ходила слушать разные лекции, по воскресеньям посещала церковь, «благодарила Бога за своих чудесных детей и прекрасных внуков!» и даже говорила со священником. Однако я часто думаю, что тон этих писем она выбирала, чтобы нарисовать красивую картинку ради моего спокойствия, а может, чтобы убедить себя в том, что все хорошо. Я знала, с каким успехом она может игнорировать реальность происходящего, и определенные нюансы, раскрывавшиеся во время свиданий или чтения других писем, создавали совсем другой образ. Через несколько лет ее заключения тюрьмой стал заведовать новый начальник, при котором режим стал еще строже, а вдобавок мама почувствовала к себе особенное отношение со стороны работников тюрьмы:

Ко мне относятся с еще большим презрением, чем всегда, в основном потому, что я так и буду настаивать на своей невиновности и никогда не соглашусь с этими обвинениями. Я не смирюсь, не стану сидеть и мило болтать с ними, не буду плохо себя вести, не буду доносить на других… Они не знают, что еще сделать со мной. А так как мне сказали, что я никогда не выйду на свободу, то они не могут угрожать мне тем, что увеличат мне срок или не выпустят! Им не удается наказывать меня за непослушание, потому что я просто всегда выполняю все правила, и поэтому они поступают со мной единственным способом, который у них остался, – проявляют полнейшее презрение! Совсем недавно меня подвергли ужасающим обыскам, вот поэтому мне и пришлось отправить все свои вещи тебе. Большую часть вещей я отдала после первого обыска, и в результате за мной установили круглосуточную слежку. Они сказали, что я странно себя веду. Это я-то веду себя странно?!

Из-за того, что она была заключенной категории A, ее камера подвергалась особо дотошному обыску, собаки обнюхивали все ее вещи, ее это очень расстраивало и злило. Однажды, пока шел этот обыск, ей пришлось ночевать с другим заключенным, а этого до тех пор никогда не происходило у тех, кто получил категорию A. Она сказала, что ей даже пришлось выпустить попугайчиков, потому что тот обыск был очень страшным. По сути, это звучало так, что при новом начальнике изменилось очень много правил, и вся тяжесть этих перемен легла на ее плечи, а ей это не нравилось – раньше она чувствовала себя в тюрьме гораздо спокойнее.

Мои визиты к маме обычно происходили довольно часто и регулярно, и