Восстановление Римской империи. Реформаторы Церкви и претенденты на власть - Питер Хизер

Во-первых, сначала у dux’а римского, а затем у центральной имперской власти в Константинополе начали иссякать деньги, и папская власть взяла на себя их функции, а религиозный компонент папских служебных обязанностей волей-неволей уменьшился. Организация снабжения продовольствием и водой, благотворительность, общественные строительные работы, затем оборона и, наконец, ведение политики и дипломатии на территории дуката – все это оказалось очень серьезным делом даже при наличии увеличенного чиновничьего аппарата. Папы, разумеется, по-прежнему находили время для религиозных вопросов. Григорий II и Григорий III (715–741), которые вступили в должность один за другим и руководили жизнью нового государства, также предоставляли широкую поддержку англо-саксонскому миссионеру Бонифацию. Но политическое положение нового государства требовало постоянного внимания. Большой налоговый кризис 720-х гг. породил волну местничества по всей византийской Италии, когда начали сказываться его последствия. За пределами Рима император сумел заново утвердить свою власть, но, как оказалось, лишь временно. По крайней мере, на севере отношения между местными сообществами землевладельцев и Константинополем стали очень напряженными, а ряд лангобардских королей – Лиутпранд, Ратчис и Айстульф – быстро воспользовались возможностью отхватить клочки византийской территории. Этот процесс растаскивания по кусочкам достиг своего апогея, когда Айстульф в 751 г. решительно оккупировал Равенну и Пентаполис, что сократило владения Византии в Италии до ограниченной территории на юге. Тем временем дукат Перуджи примкнул к Римской республике, расширив ее политическую основу, но общее стратегическое окружение осталось угрожающим. Вместо того чтобы найти защиту под имперским зонтиком, республика скромных размеров теперь сама отвечала за свою оборону в раздробленной Италии, где ее соседями были чуть более крупные по размерам независимые лангобардские герцогства Сполето и Беневенто и гораздо более крупное Лангобардское королевство на севере (карта 12, с. 295). Самооборона в конечном итоге заставила пап римских обратиться за поддержкой к франкам (глава 5), но суть их целей проста. Все непосредственные соседи республики были относительно сильными, и все имели хищнические намерения в отношении по крайней мере окраин республики Святого Петра. С момента ее рождения папам римским приходилось тратить гораздо большую часть дня, беспокоясь об армиях, доходах и дипломатических отношениях[272].

Однако главная роль Рима на развивающемся пространстве латиноговорящего христианского мира уменьшилась не только таким образом. Так как нам известно, что развитие папства на долгосрочную перспективу позднее будет связано с утверждением религиозной власти Рима в противовес претензиям средневековых императоров, и так как римские императоры сами осуществляли такую сильную религиозную власть, легко не заметить ту степень, в которой позднеримское папство фактически зависело от позднеримских структур для выполнения той главной роли, какой оно сумело добиться для себя в рамках западной церкви в тот период. Папские декреталии не только вторят формам законотворчества Римской империи, но и вся их эффективность зависела от существования империи. Хотя все дороги и вели в Рим, он был расположен чертовски далеко от большинства мест даже на римском Западе. Самый короткий срок, за который было совершено путешествие из Англии в Рим в те времена, составлял около шести недель. Это делало процесс доведения чего-либо до сведения папы римского не только тягостным, но и чрезвычайно дорогим, так как людям приходилось на несколько месяцев оставлять свою обычную деятельность. Однако ввиду того, что церковь была частью Римского государства, церковнослужители часто имели возможность пользоваться имперской транспортной системой – cursus publicus, чтобы ездить по империи. Это не сильно ускоряло процесс, но здорово сокращало расходы на доставку прошения в Рим. А затем, хотя это и не совсем так, эффективность папских решений в действительности зависела от поддержки императора. В 445 г. папа римский Лев I даже пошел на то, чтобы получить от императора Валентиниана III четкое постановление, применявшееся во всей Западной Римской империи и гласившее о том, что «ничто не должно делаться вопреки или без разрешения римской церкви». Властной конструкцией, которая делала Рим все более важным для западной церкви в позднеримский период, был императорско-папский двойной акт, опиравшийся на материально-техническое обеспечение и юридические структуры империи[273]. И то и другое исчезло с крахом Западной Римской империи, а то, что мы видим вместо них, – новые властные структуры, которые создала раннесредневековая западная церковь, сильно понизил роль, которую мог играть любой папа римский.

И де-факто, и де-юре короли государств-правопреемников на подвластных им территориях унаследовали вид религиозной власти, которая раньше принадлежала римским императорам; по крайней мере, как только они обратились в католическую веру. Короли франков (а значит, и все, кого они завоевали) официально были католиками со времен Хлодвига, а вестготы – со времени III Толедского собора в 589 г. Англосаксонские короли начали становиться добрыми католиками-христианами начиная с 597 г., и приблизительно к 660 г. все уже были ими. Лангобарды были приверженцами решений Никейского собора начиная с VII в. Все эти короли быстро переняли римскую имперскую идеологию силы. Все они были назначены Богом, как объяснялось, и правили на основании особых отношений с Ним. Сочетая эллинистическую королевскую власть и модели Ветхого Завета, как это делали римские императоры в позднеримскую эпоху, они становились гораздо больше чем просто мирскими правителями, – избраны и назначены Всевышним[274]. И как это было с их позднеримскими предшественниками, с идеологической точки зрения это давало им возможность действовать в своих владениях как главам церкви.

Если взять все тот же перечень, которым мы пользовались раньше, то можно увидеть, что в эти годы на Западе не было большой активности в отношении вероучения – когда старые римские образовательные структуры уступили своим менее интенсивным (то есть в основном непрофессиональным) раннесредневековым преемникам, так что это, наверное, неудивительно. Но все это демонстрирует ту же самую модель, посредством которой королевские планы теперь господствовали в том решающем месте, где пересекались вероучение, Вселенские соборы и принуждение. Самые яркие примеры нам дает Вестготское королевство VI в. Король Лиувигильд (568–586), восстановивший политическое единство королевства после ряда поражений от франков, попробовал проделать то же самое на религиозном фронте и втолковать решение доктринального вопроса, которое могло послужить компромиссом между арийско-вестготской элитой своего королевства и испано-римским большинством, вставшим на сторону решений Никейского собора. Эта инициатива провалилась, но это была королевская инициатива по классическому позднеримскому образцу. В следующем поколении аналогичным образом поступил сын Лиувигильда Рекаред (586–601), решения и инициативы которого лежали в основе официального принятия королевством никейского христианства на III Толедском соборе в 589 г. В англосаксонской Англии на синоде в Уитби в 664 г. именно вмешательство короля Освия, по рассказу Беды Достопочтенного, сыграло решающую роль в том, что королевство Нортумбрия стало следовать римскому, а не ирландскому методу при вычислении даты Пасхи.

Когда обе стороны представили свои аргументы, слово взял король Освий: «И тогда король заключил: „И я говорю вам, что [святой Петр] – небесный привратник, которому я не буду противоречить, но буду, насколько умею и могу, во всем повиноваться его решениям, чтобы, когда я приду к вратам в Царствие небесное, было кому открыть их, так как у него от них ключи”». Безусловно, здесь роль папской власти более чем проходная, так как авторитет папства – это то, что в конечном итоге склонило короля к такому решению, но тем не менее мы видим его, присутствующего на синоде, который, выслушав, как церковнослужители обсуждают формальности, сам принял ключевое решение. Это мелкомасштабная копия римской имперской модели всеохватной религиозной власти[275].

В области назначений на высшие церковные посты королевский приказ тоже играл первую скрипку. Наш самый колоритный раннесредневековый источник – исторический труд Григория Турского. Он включает многочисленные рассказы о деятельности франкской церкви, которые ясно дают понять, что слово королей франков имело большой вес при назначении епископов в своих владениях. Множество факторов могло оказывать влияние при принятии индивидуального решения, но, когда доходило до дела, именно от короля зависело назначение, и кандидат без одобрения короля не проходил. Григорий часто сетует на это, но тут же проговаривается, что он тоже обеспечивал себе королевское одобрение – в его случае им являлся король Сигиберт, – чтобы побить притязания конкурента на его Турскую епархию. Но опять-таки разве не Черчилль сказал, что последовательность есть признак посредственности? Нам не хватает аналогичных повествовательных источников из католического Вестготского королевства, но, несмотря на случайный пример обратного, я уверен в том, что королевское влияние на назначения епископов было так же выражено и там (каким оно и осталось после исламского завоевания, когда эмиры и халифы унаследовали право по крайней мере одобрять кандидатов, прежде чем они были официально рукоположены). В англосаксонской Англии аналогичным образом всегда оказывалась проблематичной ситуация, если при короле находился епископ, ему по какой-то причине неугодный, как ясно дает понять Беда в «Церковной истории народа англов», и тогда королевская воля обычно брала верх[276].