Брик-лейн - Моника Али

Она свернула в район Бернерс. Здесь у каждого есть надежда на дешевое жилье, дома здесь — один большой памятник призрачной экономии. Вдоль бетонных спусков сгорбились, как подбитые чудовища, пологие дороги. В овражках за твердую почву отчаянно держатся подделки под пляжные бунгало, побитые и изношенные неведомыми штормами. Унылое здание с выпученными белками объявлений в окнах: «Сдаются квартиры». Назнин посмотрела вверх на балконы. Женщина в темно-синей бурке повесила коврик для молитвы на поручни и ушла. Ребенок катает по балкону красный пластмассовый грузовик, взад-вперед, взад-вперед. На том конце дома в болезненно-оранжевом свете фонаря за балконной решеткой сидят два чернокожих малыша, смотрят на свой новый мир. Откуда они приехали? От чего они сбежали? Назнин научилась узнавать детей-беженцев по искаженным, застывшим лицам; им нужно снова учиться играть.

Вышла на Коммершал-роуд, мимо оптовых магазинов одежды поднялась по Адлер-стрит, свернула влево в маленькую зеленую передышку Альтаб-Али парка, где стоит аккуратный бледный многоэтажный дом с венецианскими окнами и воротами у входа, откуда, наверное, столичный люд отправляется на работу. Назнин сбежала по склону и на перекрестке Уайтчепел сразу попала на зеленый.

Самое начало Брик-лейн загородили полицейские фургоны. Сразу за ними отряд полицейских: руки на груди, ноги широко. Обе стороны улицы склеены этой мандариново-белой лентой.

— Пустите меня.

— Мадам, улица закрыта. Возвращайтесь назад, — ответил полицейский дружелюбно, но решительно. Наверное, он решил, что разговор на этом окончен.

— Мне нужно в кафе «Шалимар», там моя дочь.

Полицейский смотрел прямо, как будто она ничего сейчас не сказала. Ряд одетых в черное людей, обхвативших друг друга перед невидимой угрозой. Что происходит на Брик-лейн? Они что, перекрыли улицу только из-за марша «Бенгальских тигров»? Кажется, их предполагаемый маршрут заканчивается здесь. Но уже темно, поздно. Какие марши в это время?

— Почему я не могу пройти? — спросила Назнин. Она заглянула полицейскому прямо в лицо. А так вы меня видите? Так вы меня слышите?

— Беспорядки, — ответил полицейский.

Она почувствовала тепло его дыхания и отстранилась:

— Там моя дочь.

Полицейский покачал головой:

— Нет, мадам, там ее нет. Мы вывели отсюда всех, кто захотел уйти. Остались только официанты и владельцы ресторанов. Они не пожелали уходить. Ваша дочь наверняка уже ушла, если только сама не принимает участия в беспорядках. Предлагаю вам поискать ее дома.

Он не пошевелился, но Назнин невольно отступила.

Нет, домой Шахана не пошла. Что она первым делом подумала, когда увидела полицейского, идущего к ней и ко второй беглянке? Что сделала?

Назнин заглянула через кордон на Брик-лейн. Ничего не видно. Магазины электротехники закрыты, на витрине магазина бутербродов только пустые подносы и голый стеклянный прилавок, свет горит только на ступеньках гостиницы «Капитал сити» под навесом.

Поток мыслей в голове то спадал, то возобновлялся. Шаханы давно уже здесь нет. Она сейчас на вокзале, покупает билет до Пейтона. Шахана сейчас в кафе, ее держит какой-нибудь вор или собственный страх, и она с Ниши съежилась где-нибудь в туалете. Если она сейчас на вокзале, то уже поздно. Но если она на Брик-лейн…

Паника накрыла Назнин, как приступ астмы. Вот-вот она испустит дух и упадет полицейскому на сложенные руки.

К кордону подошла белая пара и что-то спросила. На лицах у них разочарование. Они хотели поесть карри. Подошли еще люди, они тоже хотели лагера и карри. Полицейский, говоривший с Назнин, теперь отвечает женщине с морщинистой шеей и резким голосом:

— Мадам, могу предложить вам заглянуть в ресторанный справочник.

Назнин проскользнула у него за спиной. Подоткнула сари повыше, перебралась через оранжево-рыжую ленту. Кто-то похлопал ее по спине. Она обернулась, но никого не увидела. Сердце шалит. Держась поближе к стенам, проскочила вену переулка, и — в главную артерию Брик-лейн.

Через дорогу — полукруг щитов из плексигласа, за щитами дугой — полицейские в дутых куртках. На тротуаре и на самой улице — парни с поднятыми капюшонами, шарфы на лицах, как мужская паранджа. Тихо.

Назнин прошла мимо парней. На нее никто не обратил внимания. В освещенных ресторанах стоят официанты, прислонившись лбом к стеклу. Рядом — неподвижные хозяева ресторанов, от переживания их важные лица дергаются. Все кипучее смешение кровей на перекрестках этой улицы пересохло. По артерии теперь плывет один большой пузырь.

Полицейская машина под сумасшедшим углом, передние двери распахнуты, внутри никого нет. Машина раскачивается. Хлопает дверца. Снова раскачивается. Ее толкают парни. Они работают быстро и тихо, словно им задали это сделать и они хотят справиться с заданием как можно лучше. Машина перевернулась, вдруг отовсюду вспыхнул крик и лизнул улицу язычками пламени.

— «Бенгальские тигры», зиндабад!

Да здравствуют «Бенгальские тигры».

Назнин бросилась бежать. Темная высокая фигура палкой выбила окна полицейской машины. Другая что-то швырнула. Это что-то засвистело и с приглушенным хлопком взорвалось. После этого простого слабительного из-за черных муниципальных мусорных контейнеров, из дверей, из-за углов и капотов повалили люди. Назнин пробежала мимо машины. Возле заднего колеса на земле согнулась фигура в белом. Назнин обернулась. Фигура с большой и тяжелой головой выпрямилась и снова согнулась. Это Главный по межкультурным связям, он молился. Назнин бросилась к машине. Схватила его за широкий белый рукав и потянула на себя:

— Пожалуйста, вставайте.

Он поднял на нее лицо, белки глаз сияли в темноте ярче, чем белая рубашка.

— Скажите, сестра, сколько молитв читается вечером?

— Вы что, с ума сошли? Вставайте. Бегите отсюда.

— Что? Я молюсь Аллаху, чтобы он спас всех этих мальчиков. Я не могу встать.

— Аллаху, — и Назнин потянула его за воротник, — сейчас не нужны ваши молитвы. Ему сейчас важна ваша жизнь.

Ткань треснула, и рука у нее резко ушла вверх.

— Черт, — сказал Главный по межкультурным связям и поднялся с колен. — Вот дерьмо. Из-за вас я выругался.

— Помолитесь позже. Бегите отсюда. Немедленно. Бегите.

Небо разорвал вопль сирены. Они бросились бежать. Назнин бежала так быстро, что топот отдавался в зубах. На углу Хэнбери-стрит она остановилась и обернулась. Полицейская машина изрыгнула клубочек черного дыма и превратилась в огненный шар.

— Если я пойду и долиною смертной тени…

До «Шалимар» оставалось три квартала.

— Бежим, — крикнула Назнин, — скорее.

Главный по межкультурным связям поднял руки:

— …неубоюсь зла. Потому что Ты со мной.

— Я не могу вас ждать.

— Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня[89], — он посмотрел на Назнин, — в такой ситуации не до сожалений, живым бы остаться.

И посмотрел на небо.

Назнин бросила его и кинулась ближе к магазинам, вытирая стены плечом. Впереди возле мусорного контейнера человек восемь-десять парней. Большой черный бак им по плечо. Двое выскочили из-за него и что-то кинули. Снова спрятались за контейнер, все остальные пригнулись. Назнин остановилась. Сзади вспыхнуло окно. Оказаться бы сейчас где-нибудь в другом месте, а не участвовать в этих безумных прятках. Ни одного белого здесь нет. Эти парни дерутся друг с другом. У нее закружилась голова, она прислонилась к стеклу. Сколько, сколько времени я уже здесь.

На дорогу посыпались снаряды. Пустые бутылки, полные банки, кирпич, стул, просвистела палка. По ноге Назнин ударило бутылкой. Она снова решилась бежать. Но куда? К «Шалимар», откуда летят эти снаряды? Или обратно, чтобы спрятаться? Она повернулась на сто восемьдесят градусов, и еще раз и еще и вдруг поняла, что не знает, в какой стороне кафе. Ничего не узнает. Чьи-то очертания на дороге, они не толще тени, но твердые — разбивают окна. Сгорбленные силуэты, вращаются руки, бледная жилка кроссовок на черной земле, размякшей под ногами. Здания вьются куда-то вдаль, сжимаются на озлобленном тротуаре. Красные огни со свистом вертятся в воздухе, распарывая темноту, но не освещая ее, как будто дьявол танцует по улице с горящим фонарем в руках. Назнин смотрит на окно, хочет успокоить глаза на белом чистом свете, но они тут же начинают болеть. Посреди дороги извивается в приступе злобы змея из горящих шин и скидывает вверх кожу, черную, толстую, удушающую. Взжи-взжи-взжи. Сигнализация в магазинах визжит скорее от страха, чем для предупреждения. Вдалеке упрямо крадется «скорая», бешено скачущий голубой ее глаз издает жуткие, резкие стоны.

Назнин заставила себя сдвинуться с места. Она шла, вытянув перед собой руки, словно не верила своим глазам. Постепенно пришла в себя. Такое ощущение, что она упала в обморок, а теперь мир постепенно обретает формы. Свет перестал прыгать. Назнин поняла, что за очертания ее окружают, поняла, что тени в темноте — это людские силуэты. В асфальт врезался машинный двигатель. Она пошла мимо горящих шин, и на несколько секунд глаза ее снова перестали видеть. Когда дымовая завеса осталась позади, она увидела посреди дороги человека. Лицо его закрыто мегафоном, но даже в этом мерцающем свете он бросает сдержанные взгляды вокруг себя. И ни одного бессмысленного. Пиджак висит на нем, как на вешалке, вместо плеч — одни кости, ни грамма ненужной плоти.