Секретный сотрудник - Хуан Мирамар

– Г-н Эджби передает вам благодарность от имени Службы. Террористов арестовали. Он просил передать, что скоро с вами свяжется.

Пока Кузниц думал, что сказать, турок попрощался и исчез.

«Секретный сотрудник, «сексот», – противное какое слово, – размышлял он, когда самолет заходил на посадку. – Уж «шпион» и то лучше. Но, слава богу, ко мне это вроде не относится. Ну сообщил о своих подозрениях – выполнил, так сказать, свой долг цивилизованного человека, но я же не собираюсь на них работать». Но неприятный осадок все же остался.

Потом самолет сел, была обычная и обычно неприятная процедура на таможне, которая вытеснила все мысли, а потом был дом и друзья, и следующие поездки в Стамбул, и не в Стамбул, и Кузниц обо всем забыл и никогда не вспоминал бы больше, если бы не началась война и не возник снова в его жизни борец с международным терроризмом Эйб Эджби.

3. Карасс

– «Все критяне лжецы», – сказал критянин, – Константинов выпил рюмку и, картинно занеся вилку над тарелкой, несколько секунд размышлял, чем бы закусить, хотя выбор был невелик – между соленым огурцом и соленым же грибочком, наконец огурец победил и исчез во рту Константинова. Фраза была вызвана к жизни репликой Кузница:

– Накрылся Стамбул, теперь на Крит будем ездить.

Такой он был, Константинов. Вольф Шварц спросил: «Крит – это Кипр?». Ефим воскликнул: «О, Крит!». Вадим Дорошенко сказал: «Надо же… А горячее будет?». Дамы не сказали ничего, а Константинов: «Все критяне лжецы», – сказал критянин». И теперь ждал реакции. Реакция последовала незамедлительно.

– Это силлогизм, Вова? – спросила Константинова.

– Ложный, – после приличествующей паузы, ответил Константинов.

Этого уже не мог выдержать Шварц:

– Ну, док, ты даешь! Какой же это силлогизм. Это же очевидный оксюморон!

– Что за зверь? – спросил Ефим. Ему ответил Дорошенко:

– Оксюморон – не знаю, а силлогизм – это про медведку. Мол, медведка – насекомое и имеет хитиновый покров, – и опять спросил о горячем.

– Будет, будет, – ответил ему Шварц и спросил Константинова:

– Скажешь, не оксюморон?

– Скажу, – ответил Константинов, – ты в словаре посмотри.

Все с интересом следили, как Шварц, поставив одну на другую две табуретки, лез за словарем на верхнюю полку доходящего до потолка книжного стеллажа.

Кузниц поймал сочувственный взгляд Инги и подмигнул ей.

«Карасе, – почти с нежностью думал он, – сколько уже лет». Все остальное, что его окружало в жизни: и армейские сослуживцы, и друзья-переводчики, с которыми он уже лет десять ездит синхронить в разные страны, и преподаватели на кафедре в университете – все это гранфаллоны, а здесь карасе, и никакому объяснению это не поддается.

Эти определения их компания взяла у любимого ими всеми Курта Воннегута – у него карассом называлось необъяснимое духовное объединение людей, в отличие от гранфаллонов – объединений внешних и искусственных: профессиональных, национальных и прочих.

Действительно, их многолетнее объединение можно было назвать только карассом – у всех были разные профессии и увлечения, и, казалось, ничто не объединяло их, кроме, может быть, чувства «защищенной спины», по крайней мере, это чувство было у Кузница и за него он был благодарен карассу.

Обычно они собирались у Константиновых, в их просторной квартире, но в этот раз карасе собрался у Шварцев на какую-то особую окрошку, которую собственноручно приготовил Вольф из известных только ему экзотических компонентов. Все устроились в студии и ели эту экзотическую Вольфову окрошку, сначала с опаской, а потом без, потому что, кроме окрошки, были еще разнообразные настойки.

Студия Шварца комфортом не отличалась. Посредине стоял большой мольберт с вечно незаконченным портретом Иры, красавицы-жены Вольфа, по крайней мере, Кузниц помнил, что он стоял на этом мольберте уже лет пять, а то и больше. Перед портретом на хилом чурбачке неизвестного назначения сидел оригинал – хозяйка квартиры Ира Калинкина, фамилию мужа она не принимала, не без основания опасаясь, что ее коснется скандальная слава авангардиста Шварца, – в окружении остальных дам, которые, как птички на проволоке, устроились на длинной садовой скамейке без спинки и, как птички же, чирикали. В руках у дам были разнокалиберные тарелки и плошки с экзотической окрошкой.

Мужская часть карасса устроилась поближе к длинному столу-верстаку, на котором компьютер мирно уживался со старинной ручной прялкой и макетом памятника жертвам Чернобыльской аварии – сложной конструкции из металлических пластин, увешанных колокольчиками; колокольцы звенели при малейшем прикосновении, и беседа шла, как в буддийской молельне, под аккомпанемент тихого перезвона.

Константинов устроился у самого стола и даже нашел на нем место для тарелки, остальные тоже сидели возле стола – кто на чем. Ефим принес из кухни два стула и на одном устроил для себя стол – там стояли его тарелка и рюмка. Теперь он тратил немалые усилия, чтобы предупредить поползновения хозяина дома, Вольфа Шварца, который расхаживал между гостями с тарелкой и рюмкой в руках, с размаху усесться на его «стол» – две попытки он уже пресек и был начеку. Кроме хозяина дома, на его импровизированный стол зарился хозяйский кот Минус – любимец хозяйки и потому особа священная и неприкосновенная, – поэтому Ефим чувствовал себя во враждебном окружении, как государство Израиль, и все время нервно озирался.

Дорошенко тоже сидел возле стола, но места для его тарелки на столе уже не нашлось и он время от времени пристраивал ее на книги над головой Кузница; сам Кузниц устроился прямо на полу под стеллажом и как «человек глубоко военный» – так говорила одна его знакомая – чувствовал себя, если не комфортно, то уверенно – надо было только следить за котом и был один опасный момент, когда Вольф лазил за словарем, но обошлось.

Словарь не помог, хотя листали его долго, и спор увял сам собой, и теперь ругали правительство. Ругали дружно и однообразно, и опять отличился Константинов. Он рассказал притчу.

– Как-то, – сказал он, – бог дал лягушкам в цари чурбан, и стали лягушки чурбан высмеивать: «Ну что это за царь?! И глуп, и говорить не умеет, и собой некрасив». Бог послушал их и поставил над ними царем вместо чурбана цаплю.

– Ну Вова, – сказала, выслушав притчу, Константинова, – ну Вова, зачем же впадать в крайности?!

– Ты, старик, экстремист, – заявил Шварц.

– И за это надо выпить, – добавил Дорошенко.

Выпили и, наверное, оттолкнувшись от реплики Шварца, заговорили об экстремистах, ну и, конечно, о последнем случае с перерождением танков в старинные броневики. Об этом уже говорил весь город.