Дело Варнавинского маньяка - Николай Свечин

— Еще рано! — заявил лысый, не слушая заказа. — Буфет откроется в одиннадцать, сейчас же нет решительно ничего!

Не обращая на него внимания, Алексей взял со стойки замызганную карту:

— Ого! Восемьдесят семь блюд!

— Не верьте этому, Алексей Николаевич, — пытался опять замахать руками Панибратов, но вовремя осекся. — Это их старая шутка. Для отвода глаз написано, а на поверку и десяти блюд не наберется!

Буфетчик пытался вырвать карту, но безуспешно.

— Цыц! — скомандовал ему Лыков. — Слушать приказ!

И бросил на прилавок «синенькую». Лысый стразу встрепенулся.

— Вы позволите вас угостить со знакомством? — вежливо поинтересовался у попутчика Алексей. — Благодарю. Значит, сейчас принесешь во вторую каюту чаю с пирогами и графинчик «вдовьей слезы». Ну и там что полагается к нему: балычок, икорка, артишоки.

— Последних нет, ваше благородие!

— Высокоблагородие. Неси, что есть. На стоянке купи еще рыбных пирогов. А на ужин спроворь уху из стерляди.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие! Сей же момент самовар поставлю!

Лыков с Панибратовым вышли на прогулочную площадку между первым и вторым классами. Уже рассвело. По реке неслись в большом количестве пароходы, перебрасываясь, как приветствиями, короткими свистками. Сверху, сколько захватывал взор, сплошной лентой тянулись плоты. Кое-где между ними, словно плавучие острова, возвышались беляны. Аккуратные домики козьмодемьянских обывателей жались по горе, окруженные пышными садами. А у самой воды бурлил, как осиный улей, лагерь бурлаков.

— Красиво… — прошептал было Амилий Петрович, но тотчас же закашлялся и ушел в каюту. Пришлось и Лыкову вернуться с ним.

— Вы случаем, извините, не с кумысного лечения возвращаетесь? — спросил сыщик сочувственно.

— Это так заметно, да? — скривился статистик. — Оттуда. Третий год езжу. У меня горловая чахотка. Говорят, с ней надо в Швейцарию, в горный санаторий. А на какие шиши?! Вот… Кумыс много дешевле, а все одно помирать скоро…

— Ну, кому когда помирать — это не нам решать, а Богу, — решительно осадил Алексей Амилия Петровича. — А нам — бороться и надеяться. Вы в Крым не ездили? Цены скромные, и воздух в горах не хуже, чем в Швейцарии.

— Нет, даже не думал об этом, — заинтересованно ответил собравшийся уже помирать статистик. — А это мысль! Правда, там так недорого?

— Крымские татары берут сущие копейки. И лечебницы уже появились.

Тут вошел лысый буфетчик с подносом, и разговор переменился. После двух рюмок «вдовьей слезы» Амилий Петрович перешел на местные новости, более похожие на сплетни. Воспользовавшись этим, Алексей в паузе задал статистику интересовавший его вопрос:

— Скажите… я вот чем обеспокоен… Сыновья мои в поместье проживают, но иногда наведываются и в Варнавин. Что у вас там творится? Говорят, кто-то детей убивает?

Панибратов сразу поставил недопитую рюмку на стол, положил трясущиеся руки себе на колени и покосился настороженно:

— Это вам господин Титус рассказывал?

— Да. У него тоже дети; он обеспокоен, как и я.

— Ян Францевич задавал мне весной этот вопрос. И с точно такими же интонациями. Странно, право…

— И что же вы ему на это ответили?

— То же, что сейчас отвечу и вам. Я ничего не знаю об убийствах. Ничего! И вам копаться в них не советую.

— Почему?

Но статистик уже закрылся. Лицо его сделалось отчужденным, подозрительным. Он демонстративно взял газету и отвернулся. А Лыков надел шляпу и пошел наблюдать погрузку основной массы пассажиров. Тех, от кого он оборонялся персидской ромашкой…

В десять часов дополудни «Боян» вошел в устье Ветлуги. Река впадает в Волгу двумя рукавами. Тот, что ближе к Нижнему Новгороду, более широкий, но и более мелкий. Пароходы используют второй рукав, ближний к Козьмодемьянску. Он тоже неглубок да еще и поделен надвое островом. Одну протоку заняли идущие сверху плоты, «Боян» стал медленно подыматься по другой. Здесь в устье прятался самый первый и самый опасный перекат, ежегодно намываемый сильным течением. Одного его достаточно, чтобы парализовать все летнее ветлужское судоходство. Пара землесосов могла бы поправить дело, но ни у кого не доходят руки до решения этой важнейшей местной проблемы…

Вода держалась еще достаточно высоко, и пароход прошел перекат без помех. Тут же удар судового колокола собрал всю команду на молитву — таков обычай на Ветлуге. Бурлаки за компанию тоже перекрестились и опять уселись распивать водку. На палубе яблоку негде было упасть. «Боян», рассчитанный на 150 человек, принял на борт 500! Каюты первого и второго классов никто из адуев, конечно, не занимал — билеты туда стоят по восемь с полтиной да по пять рублей. А бурлаки платят рупь двадцать пять и едут всю дорогу стоя. Зато уж делают они при этом что хотят, осознавая свое количественное превосходство. Чистая публика в своих хоромах оказалась словно в осаде и побаивалась лишний раз выходить на палубу. Крепкие бородатые мужики в красных, синих и суровых рубахах забили все свободные пространства и в трюме, и на корме, и на прогулочной палубе. Пароходное начальство сидело в рубке за картами, стараясь ни во что не вмешиваться. Бурлаки были пьяны все поголовно и поэтому вели себя нагло: горланили неприличные песни, дерзко заглядывали в окна кают, мочились у всех на глазах прямо через борт. Играли гармошки, люди, почесываясь от паразитов, резались в трынку. Пустые косушки озорники кидали в проплывающие мимо плоты, стараясь угодить своим менее везучим коллегам в голову. Те в ответ матерились и грозили баграми. Лыков с Панибратовым заперлись изнутри и мирно читали. К теме маньяка Алексей больше не возвращался.

В первой на пути деревне — Сутыри — пароход остановился для забора дров. Топливо на ветлужские пароходы грузят крестьянские женщины. «Боян» ткнулся носом в берег, с борта полетела чалка с пешней, а следом за ней матрос. Он закрепил конец и установил доску, по которой тут же забегали замотанные в темные платки бабы. Они сбрасывали охапки поленьев в трюм. Помощник капитана стоял возле люка, записывал прием, а заодно щипал носильщиц, что помоложе, за задницу. Буфетчик принес в каюту купленные в деревне полуаршинные пироги с запеченными в них целиком лещами.

Лыков решил сходить за новым графинчиком и зарекся. Весь буфет был занят пьяными в стельку мужиками. Лысый крутился как белка, нарезая печенку и подавая водку. Бутылка дрянного полугара — восемьдесят копеек, и отбою нет от покупателей! Хмельные бурлаки недобро косились на барина, и Алексей счел за лучшее побыстрее убраться к себе в каюту.

Вдруг через час из коридора послышался резкий женский голос: это их соседка кого-то высокомерно и запальчиво отчитывала.

— О, боже! — ахнул Панибратов. — Опять дура Самопальщикова скандализирует! В прошлом году было то же самое. А когда адуи огрызнулись, она в крик! Волостной писарь Сажин за нее вступился, так ему все зубы повыбили! Вот поверьте, сейчас на помощь позовет. Дура, ах дура…

И точно: послышались грубые мужские голоса, ругань, а потом истеричный крик:

— Помогите! Команда, капитан, на помощь!

Лыков встревожился и подошел к двери.

— Ах, Алексей Николаевич, ради бога, не вмешивайтесь! Ведь их там пятьсот человек, и все пьяные! Дурака бьют, а умный не суйся. Пусть сама выкручивается!

Лыков хотел послушаться очевидно правильного совета, но крик перешел уже в дикий визг; послышались и шлепки. Алексей повернул ключ в замке и выскочил в коридор. Титулярная советница, прижатая к стенке, верещала; полуоторваный вуаль лоскутом свисал с ее шляпки. Два сильно хмельных бурлака со зверскими рожами засучивали рукава. Издали на них испуганно косились помощник капитана и матрос, не решаясь вмешаться.

— Это что такое! — рявкнул Лыков и энергичным толчком выбил обоих хулиганов на палубу. Самопальщикова воспользовалась этим и быстро скрылась в своей каюте, запершись изнутри.

— А ты ешшо хто? И чево пихаешься? — удивился белобрысый адуй.

Второй, что повыше ростом, не медля ни минуты, крикнул через плечо:

— Робя! Наших бьют! А ну вали все сюды!

На этот призыв с кормы тут же прибежала толпа таких же пьяных бурлаков. Мигом они обступили сыщика со всех сторон. Положение его становилось угрожающим. Отбиться от такой своры было положительно невозможно, а до каюты ему добраться уже не дадут… Какой-то бородач с благоразумным лицом обратился к мужикам с успокоительной речью:

— Не трогайте его, ребяты, расступитесь! Дайте уйти человеку. Вам же потом боком выйдет: вместо штоб домой барыши везти, в кутузке все отберут!

Но возбужденная толпа не слушала его и угрожающе все теснее смыкалась вокруг Лыкова. Что делать? Эх, зря он не послушал доброго совета Амилия Петровича… Приходилось выдумывать какой-нибудь эффектный трюк в расчете на свою силу: публика любит подобные обороты.