Избранное - Николай Райвич

Вот я возвращаюсь домой. Я купил щенка для Дейзи. Я знал, что Дейзи любит маленьких собак, поэтому я купил ей самого маленького щенка. Калитка скрипнула, и Дейзи услышала. Она меня ждала. Она выбегает на улицу в одном халате. Я говорю — скорее пойдём в дом, на улице мороз. Я обнимаю её, и мы идём к камину. На столе ужин и бутылка вина. Я достаю из-за пазухи щенка. Дейзи в восторге. Она целует меня и щенка и наливает ему молоко в блюдечко. Щенок очень маленький и смешной. Он хочет бегать и всё время падает…

Я вспоминаю это и начинаю плакать. Приходит доктор. Уже поздно.

Он дал мне лекарство. Я ложусь спать.

6 сентября.

Мне снилось, что я шёл по мосту. То есть, меня вели. Человек, идущий сзади, всё время подталкивал меня в спину. Я не мог обернуться, я устал, и у меня очень болело плечо, я даже не мог поднять руку. Мне было трудно идти, ноги скользили по холодным камням. Тот, кто шёл впереди, тоже не оглядывался. Я плохо видел его: было темно, и к тому же, казалось, что-то застилало мне глаза.

На мосту было много людей. Они спешили. Я не видел их, но слышал их шаги и дыхание.

Дурацкое имя. Джон Хопкинс. Но что поделаешь, это моё имя.

И фотография моя. Какое ещё может быть имя у человека с таким лицом? Немудрено, что эти права — всё, что у меня осталось. Я даже не хочу, чтобы ко мне вернулась память. Может, я специально её потерял? Но она возвращается. И мне грустно. Мне почти сорок лет.

Волосы на висках уже поседели. Я так и не женился. У других к этому возрасту уже по нескольку детей… С моей работой… При чём тут работа? Я сам выбрал эту работу. По девять часов каждый день считать чужие деньги… Когда я уставал считать чужие деньги, я считал свои, и это было приятно. Ведь я их почти не тратил. На что?

Зачем-то я купил машину… Ах да, чтобы ездить в город. По вечерам.

В кино. Чтобы не быть дома. Я хотел…Я ничего не хотел. Я боялся.

Да, вот именно, я боялся. Чего я боялся? О боже! Что это? Шрам?! Да, у меня шрам, и довольно глубокий. На груди. В этом всё дело. Это тогда, в детстве, всё казалось так легко, и я хотел перепрыгнуть с крыши на крышу, как мои друзья. Я хотел быть таким же, как они… я хочу всё забыть опять. У меня прерывистое дыхание, и дрожат руки.

Пришёл доктор. Я скажу ему, что я хочу всё…

Доктор дал мне лекарство, и я уже засыпал, когда в мою палату вошла женщина. Её зовут Дейзи, я решил записать это, потому что Дейзи — очень милая женщина, и она произвела на меня хорошее впечатление.

7 сентября.

Мне снилось, что я иду по мосту. Я почти ничего не вижу из-за крови, стекающей со лба. Мелкий дождь не может смыть её. Наверно, у меня сломана ключица. Очень болит плечо. Передний стражник не оборачивается.

Он мог бы идти медленней. Я устал, ноги скользят, я боюсь упасть.

Задний всё время толкает меня в спину. Краем щита.

Я слышу шаги и дыхание многих людей. Они куда-то спешат.

Странно. Просыпаюсь я — передо мной доктор. Сказал, чтобы я немедленно записал свой сон. Дал мне бумагу и карандаш. Я стал писать, хотя ещё ничего не соображал. Наверно, он гипнотизёр. Потом он мне объяснил, что я попал в аварию, и мне отшибло память, и что память вернётся, если я буду писать всё подряд. Я и правда потерял память. Я даже не мог вспомнить собственное имя, пока не увидел свой социальный номер — единственное, что нашли при мне после аварии. Но теперь, кажется, дело пошло на лад. Теперь я вспомнил, что меня зовут Том Марлоу. Странно. Заходит женщина. Я в одной пижаме.

Спрашиваю, что ей нужно. Она молчит, смотрит на меня.

Потом сказала, что её зовут Дейзи, и что она зашла просто посмотреть на меня. Я обалдел, но тоже представился и сказал, что я ещё красивей, если она подождёт, и я переоденусь. Тут она вдруг отвернулась и выбежала из палаты. Надо будет спросить доктора, что это такое было.

Однако, симпатичная.

Итак, имя у меня ничего, звучное. Выгляжу я молодо, мне нет и тридцати. Лицо мужественное. На щеке, правда, родинка. Но она не портит меня. Наоборот. Женщины любят эту родинку. И шрам.

Я старый боец. Как приятно всё вспомнить на досуге! Машины, женщины…

Но мозги шевелятся с трудом. Мне надо ещё поспать.

Привет, доктор. Проснусь — допишу.

7 сентября.

Я иду по мосту. Кровь заливает мне глаза, я почти ослеп. Задний стражник толкает меня ребром щита, и я спотыкаюсь. Дикая боль в плече.

Я на секунду потерял сознание. Он снова бьёт меня в спину. Я оборачиваюсь.

Он окликает переднего стражника. Тот подходит, хватает меня за волосы и опрокидывает мою голову назад. Другой рукой он достаёт меч.

— Ты не смеешь! — хриплю я. — Я римский гражданин!

— Ты дезертир! — говорит стражник и бьёт меня рукоятью в висок.

Я падаю, ударяясь плечом о перила моста. Я больше ничего не вижу, и уже не чувствую боли. Мимо идут люди, много людей.

Я слышу их дыхание. Они спешат…

Жуткий сон. Странный доктор. Зачем ему это надо? Я и так всё вспомню. Уже вспомнил. Да, я Хосе Хуарес. Но если хочешь выслать меня в Аргентину, то лучше сначала убей меня. Я живу здесь легально, и никому не мешаю. Я напишу тебе всё, что ты хочешь, всё, что было со мной здесь, в Мексике, в Германии, но только не в Аргентине.

Это тебя не касается. Это никого не касается. Ты видел шрам у меня на груди?.. Я отвлёкся, потому что вдруг заметил, что в дверях стоит женщина и смотрит на меня. Она была очень печальна, и я пригласил её войти.

Она сказала, что её зовут Дейзи…

ИЗ ВОСТОЧНОЙ МУДРОСТИ

Однажды три философа забрались на вершину горы, и один сказал:

— Самая совершенная фигура — шар. Так как положенный на ровную плоскость, его можно катать в любую сторону.

— Ты не прав, — возразил ему другой философ. — Самая совершенная фигура есть куб. Ибо в отличие от шара он не укатится, а будет пребывать в неподвижности, куда его ни положь!

— Вы оба заблуждаетесь, — сказал тогда третий философ. — Совершенны не шар и не куб, но шар со штырьками, приклеенный к кривому кубу.

Поскольку фигура сия и не покатится, как шар, и не станет покоиться подобно кубу, а будет вечно лишь болтаться, дёргаясь туда-сюда под порывами горного ветра.

СВЕТЛЫЕ ПОЛЯНКИ

Уже стемнело, когда Борис Петрович подъехал к постоялому двору.

На пороге встретила его хозяйка, полная женщина лет пятидесяти.

Она усадила его за столик в углу и спросила, чего подать.

— Селёдка есть? — спросил Борис Петрович.

— А как же, есть, Борис Петрович, — ответила хозяйка.

— Откуда вы знаете, как меня зовут? — удивился Борис Петрович и внимательнее посмотрел на хозяйку. — Ой, господи!.. Нет, не может быть!.. Неужели…Дарья Васильевна?!..

— Ну вот, узнали наконец. А я-то вас сразу узнала, Борис Петрович.

— Это же сколько лет прошло?!..

— Тридцать пять лет, Борис Петрович. Тридцать пять лет, восемь месяцев и ещё неделя.

— Боже мой, боже мой!..

— Да, Борис Петрович… Ну и как вы живёте, голубчик?

— Ох, и не спрашивайте, Дарья Васильевна! Хреново живу. Никакой радости. А вы?

— Да я не жалуюсь. Ничего живу. Трёх сыновей вырастила…

— Неужели мои?

— А то чьи же, Борис Петрович?

— Боже мой, боже мой! Вся жизнь прошла…

— А помните, мы гуляли с вами, а вы ещё напевали: «Светлые полянки, светлые полянки…»?

— Нет, Дарья Васильевна, не помню, что-то вы наверно путаете.

— Ну как же: «Светлые полянки,

Светлые полянки…»

— Да нет, Дарья Васильевна, я и песни-то такой не знаю: «Светлые полянки…». Может, вам кто другой напевал?

— Вы, вы, Борис Петрович. Экая память у вас!

— Память у меня хорошая, а песни я такой не знаю, и не знал никогда:

«Светлые полянки…», тоже мне…

— Ну и бог с вами тогда, Борис Петрович! Вот ваша селёдка. — И хозяйка пошла на кухню.

— Тоже мне, выдумала! «Светлые полянки…»! Тьфу! Ещё чего не хватало, — ворчал Борис Петрович, принимаясь за селёдку, — я и песни такой не знаю:

«Светлые полянки…»!

ВЕНЕЦИЯ

Ступени лестницы спускались прямо в канал. Это было странно и немного жутко, особенно ночью. Ночь была безлунная, и только по слабому плеску можно было угадать где-то внизу границу воды. Я сидел на ступенях и курил, наслаждаясь грустью и одиночеством.

Вдруг я увидел девушку. В белом платье, чрезвычайно бледная, она будто бы светилась изнутри. Девушка медленно шла вниз по лестнице.

Я окликнул её, и она обернулась. В глазах её был ужас.

— Куда вы идёте? — спросил я.

Она показала вниз.

— Мне страшно.

Я подошёл и взял её за руку. Её рука была холодной, как лёд.

— Ну вот, — сказал я, — всё хорошо, всё прошло, вам не надо никуда идти.

— Я должна, — сказала девушка.

— Почему?

— Двести лет назад, в отчаянии, я впервые спустилась по этой лестнице, и с тех пор мне суждено навечно, раз в семнадцать лет, повторять этот путь. Мне страшно…