Гори, гори ясно - Карина Вран

— Ночи, АБ! Утром, все утром! — повысил голос и Женька тоже. — Нынче Хелен не в той кондиции.

Он сбросил вызов.

Утром так утром. Мне пока не настолько горит, чтобы я до утра дотерпеть не мог.

Женина жена Лена-Хелен Курьянова позвонила мне в восемь. На мои путаные полусонные объяснения, почему наш разговор лучше бы вести не по мобильной связи, не обиделась. Назвала адрес кафе для беседы.

— Рад встрече, — почти что искренне поприветствовал вурдалачку. — Давно ждешь?

В кафе она пришла до меня, заняла столик в углу и заказала себе... глинтвейн, кажется. Не уверен.

Зацепился взглядом за футляр с гитарой. Тот лежал на двух стульях сразу, обозначая, видимо, что столик занят. Час все еще был ранний, а зал пустой, не считая нас с Хелен да скучающего работника за стойкой.

Мертвые девушки, милые причуды.

Милая мертвая девушка взмахнула рукой. О значении жеста догадываться предполагалось самостоятельно. То ли это было такое приветствие, то ли «убирайся с глаз долой».

— Так понимаю, здесь самообслуживание? — обернулся к стойке и замершему за ней парню. — Подожди еще пару минут, закажу себе чаю. Не позавтракал.

— Болван для того и оставлен, — Лена щелкнула пальцами, и работник заспешил от стойки к нам.

Уже вблизи я подметил сияющую улыбку и бездумный взгляд парня.

— Черный чай и пару бутербродов, — я не притронулся к протянутому меню.

— С бужениной, с ветчиной и сыром, с... — принялся монотонно перечислять официант (или бармен?).

Стоял он при этом в полупоклоне и продолжал держать в руке меню. Смотрел прямо перед собой. Зрачки были расширены.

«Болван», — я поежился, вспомнив, как при первой встрече певунья звала меня «прогуляться».

Сделать из меня такого же болвана. Одноразового, надо думать.

— Всех по два, — вмешалась вурдалачка, затем указала в направлении двери. — Вы закрыты.

«Болван» послушно пошел закрывать дверь кафе.

Меня подмывало спросить, для чего она заморочила бедного парня. Причем в духе Шпалы спросить, вроде: «На буя буянила?» Смолчал. Мне нужна помощь вурдалачки. «Попросить» закрыть зал и принести поднос бутербродов — это не то же самое, что «попросить» присоединиться к завтраку в качестве блюда.

Так что я просто ускорился с поглощением пищи. И быстренько перешел к тому, ради чего эта встреча затевалась.

— Лена, — вздохнул поглубже, как перед прыжком в воду. — Я хотел бы поговорить с тобой о моем отце. Если ты не возражаешь, конечно.

— И все же, с болью в горле, мы тех сегодня вспомним,Чьи имена, как раны, на сердце запеклись,Мечтами их и песнями мы каждый вдох наполним[1]...

В пустом помещении ее голос звучал особенно звонко. Надрывно. Пронзительно. Искренне. Лена уже напевала при мне строку из этой бардовской песни, но тогда звучание было совсем иным.

— Спрашивай, — прочувственно сказала она. — Не знаю, будут ли тебе полезны мои ответы — я всего лишь одна из его студенток. Луной клянусь отвечать полно и искренне, и не возьму за то никакой платы.

После того, как прозвучала клятва — клятва, которой я не просил — я задумался. Джо был прав, когда обещал мне союзника в лице своей немертвой жены. Будет ли верным использовать представившуюся возможность только для расспросов о работе и университетском круге общения отца?

— Если не возражаешь и можешь уделить мне лишних полчаса, начну издали, — сложил пальцы домиком, свел брови и принялся говорить. — Расскажу о некоторых недавних событиях, чтобы ты поняла, с чем связан мой интерес.

— Постой! — оборвала меня жестом Лена. — Дополню: Луною и непроглядной ночью клянусь сохранить весь разговор между нами двумя, если только последнее не нанесет вреда моей семье.

Благодарно ей кивнул. На столь широкий жест я не рассчитывал. Идя на встречу, и представлял наш разговор иначе. Несколько моих вопросов, несколько ее ответов.

Мне же были протянуты щедрой рукой помощь и расположение — бери и пользуйся. Отказаться от этого дара? Только потому, что в самом начале нашего знакомства все пошло вкривь и вкось? Или потому, что в моей новой союзнице не было жизни — в привычном мне понимании?

Увольте, не настолько я дурак.

Союзник — это слово звучит хорошо. Во все времена. Ко всем, живым и мертвым, оно одинаково применимо.

И я стал говорить.

Повел рассказ с того дня, как откликнулся на зов о помощи из гаража. Отбросил лишние подробности, сосредоточился на фактах. На неких словах, что совсем на слова не похожи. На том, кто пользуется этими словами-не-словами: то ли шайка, то ли организация. На эффекте этих не-слов.

И на явственном интересе к записям родителя со стороны (я обошелся без имен) одной могущественной представительницы мира Ночи.

Не забыл упомянуть, что записи из отчего дома убраны. Куда и зачем — мне не ведомо, а выяснить смогу не раньше августа.

Слова. Мир слова. Отец, заведующий кафедрой математической лингвистики.

Его младший (по должности) коллега, профессор Пивоварский. Его странная гибель.

И разговор, точнее, обрывок разговора. Тот в памяти всплыл недавно, уже после того, как не-слова были применены ко мне.

«Это может стать проблемой», — дребезжащий голос гостя.

Дядя Слава не был стариком, они с отцом были ровесники. А голос его дребезжал по-стариковски, отчего я сразу узнал говорившего.

Тихий, неприметный, книжный человек. «Пыльный» почему-то хотелось мне его называть.

«Это может стать прорывом, Мстислав!» — грудной, сильный и властный голос па.

С отцом редко кто спорил. Он был столь убедителен, когда говорил, что с ним обычно соглашались.

«Андрей? Вот ты где. Будь любезен, помоги мне найти табак для кальяна. Кажется, он был в одном из верхних ящиков», — мелодичный и нежный голос матери.

Мое полное незнание: с чем работал отец. Что должно было стать прорывом — или проблемой? С кем он над этим работал, кроме Мстислава Юрьевича. Того тоже уже не спросить...

Я сказал вурдалачке больше, чем служивым. Больше, чем знатоку из мира слова — Феде Ивановне. Больше, чем домашним нечистикам, хотя к тем мое доверие было велико. Просто нечисть домовая и овинная мало чем помогла бы в этом деле.

Все, что могли, Кошар и Мал Тихомирыч уже по данному вопросу высказали. «Допрежь не бывало». «Все эти прогрессии — к худу».

Нет никакой уверенности, что мертвая певунья скажет больше дельного. Но как узнать, не спросив?

— Для начала, — белые пальцы простучали по столу: «Та-да-да-дам». — Разговор, который ты вспомнил.