В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - Максим Ларсонс

Я знал Карла Либкнехта лично с 1905 г., часто бывал у него и был с ним в хороших отношениях. Я всегда испытывал глубокое уважение перед этим смелым и прямым человеком, который умел не только говорить с трибуны зажигательные речи массам, но и в частной жизни весьма сердечно относился к людям.

Я считал само собой разумеющимся, что буду приглашен на банкет, и был так удивлен, что приглашения не последовало, что на следующий день зашел к Иоффе и спросил его об этом. Иоффе извинился тем, что он пригласил, конечно, целый ряд германских литераторов и политических деятелей, но что он думал, что я принадлежу к специалистам-хозяйственникам, не имеющим ярко выраженных политических интересов. Я возразил ему, что хотя я и не коммунист, но без сомнения лучше знаю Либкнехта, чем многие из приглашенных им литераторов. Я совершенно откровенно заявил Иоффе, что так как я в банкете участия не принимал, я лично навещу Либкнехта.

Я на следующий же день навестил Карла Либкнехта в его квартире в одном из берлинских предместий. Либкнехт очень постарел за те годы, в течение которых я его не видел. Его голова поседела и волосы были коротко острижены еще по-тюремному, но по темпераменту он был все тот же, вечно бодрый и живой. Он приветствовал меня самым дружеским образом и был крайне удивлен, когда узнал, что я работаю в посольстве в качестве финансового эксперта и не присутствовал на банкете. Наш разговор, продолжавшийся более двух часов, происходил в присутствии его жены, русской по происхождению, и сына. Я доверял Либкнехту абсолютно и поэтому дал ему совершенно неприкрашенную картину всего происходившего в России за последние годы. Я рассказал ему о мартовской революции и об октябрьской, о тех порядках, которые в настоящее время существуют в России, и о той жестокости, с которой советское правительство преследует каждого инакомыслящего и убивает всякую свободную мысль.

Либкнехт побледнел и был, очевидно, потрясен всем тем, что ему пришлось услышать. Он спросил меня, правда ли все то, что я ему рассказываю, ибо он еле может этому поверить. Я ответил:

«Я даю Вам слово, я ничего не прибавил, ничего не преувеличил. Вы же видите, что я, несмотря на все это, предоставил себя в распоряжение советского правительства, так как без помощи сведущих людей нельзя преодолеть того хозяйственного хаоса, который царит сейчас в России».

Либкнехт долго сидел задумавшись и наконец сказал:

«И все-таки это должно произойти. Революцию нельзя делать в белых перчатках. Кто действительно хочет революции, должен хотеть и эти средства. Иного исхода нет. Возможно, что придется пройти через ручьи крови и грязи, чтобы достигнуть цели. Впрочем, революция в Германии не потребует стольких жертв. Человеческий материал совершенно другой, страна к этому подготовлена длинным периодом социального законодательства и ужасной войной. Я думаю, я твердо надеюсь, что мы проведем революцию в Германии с применением гораздо меньшого насилия, ибо все здание уже подгнило, оно само распадается».

Этим закончился наш разговор. Карл Либкнехт крепко пожал мне руку и сказал мне на прощанье:

«Не давайте ужасам террора столь влиять на себя, бодро и с радостью работайте на своем посту, террор не будет же вечно продолжаться».

Глава четвертая

И. Э. Гуковский

С И. Э. Гуковским я познакомился весной 1918 г. в Москве. Он был в то время народным комиссаром финансов и Крестинский меня с ним познакомил. Гуковский носился с мыслью продать частью или полностью запасы платины, которые находились в распоряжении советского правительства. При своих попытках провести такую продажу, ему нужен был совет специалиста по платиновому рынку. В качестве такого специалиста ему был рекомендован я, так как я состоял в 1916–1917 г.г. директором торгового отдела Шуваловского О-ва в Петербурге — крупнейшего производителя платины во всем мире.

Гуковский обратился ко мне с просьбой составить договор на продажу 50 пудов (= 818 кило = 26.300 унций) платины британскому правительству. Агент британского правительства в Петербурге, Ф. Ф. Лич, предложил советскому правительству & 13.700 за пуд платины, при 83 % чистого металла, что соответствовало цене в & 31,6 за унцию чистой (100 %) платины. Гуковский спросил меня, выгодно ли это предложение. Для сравнения я указал ему, что цена платины до войны равнялась приблизительно & 9 за унцию, так что предложенная цена в & 13.700 за пуд является чрезвычайно высокой, тем более, что эта цена была предложена франко русский порт Архангельск, и советское правительство, следовательно, не должно оплачивать транспорта из Архангельска в Англию. 25 мая 1918 г., договор действительно был заключен в Москве, но он никогда не был приведен в исполнение. Британские военные силы вскоре после этого заняли Архангельск и поставка платины не состоялась.

Эта сделка послужила уже много лет спустя, а именно 27 января 1925 г., поводом к процессу, который был возбужден коммерсантом С. М., явившимся посредником между агентом британского правительства Ф. Ф. Лич и народным комиссаром финансов Гуковским, против британского правительства в Высшем Суде в Лондоне (High Court of Justice, Kings Bench Division). Я должен был, с разрешения советского представительства в Лондоне, выступать в этом процессе в качестве свидетеля. Посредник требовал уплаты комиссии в размере & 82.000 за заключенную, но не приведенную в исполнение сделку. После долгих препирательств стороны пришли к соглашению в суде и остановились на уплате & 12.000.

Мне еще несколько раз приходилось затем сталкиваться в Москве с Гуковским. Гуковский был в то время человек лет 50, был прежде маклером на нефтяной бирже в Баку, затем бухгалтером при петербургском правлении крупного нефтяного общества. Ни по своему внешнему облику, ни по всему существу своему Гуковский не походил на коммуниста. Со своей коренастой фигурой, хитрыми глазами, угодливыми манерами он скорее производил впечатление маленького провинциального маклера. Он страдал от последствий известной болезни, мог передвигаться лишь с трудом и был твердо убежден в том, что ему может помочь лишь знаменитый китайский корень «Чжен-Шен». Он всем и всякому говорил об этом и пытался повсюду достать этот корень. После долгих поисков, ему удалось найти запас этого корня в конфискованных складах крупного японского торгового дома в Петербурге, каковой он себе и присвоил.

Уже весной 1918 г., когда советское правительство объявило торговлю и все банки национализованными, начался постепенно отъезд всех богатых людей из Петербурга и Москвы на Запад и Юг России. Они стремились по возможности достигнуть Киева, главного города Украйны, где находились немецкие оккупационные войска. Здесь беглецы могли считать себя и спасенное ими состояние (царские рубли, иностранная валюта, драгоценные камни, жемчуга, золото и пр.) в безопасности. Летом и осенью 1918 г. этот отъезд превратился во всеобщее бегство. Все богатые и состоятельные люди, которые могли каким-нибудь способом прорваться через советскую границу, рассыпались по всем направлениям. Люди рисковали, конечно, при этом своею жизнью, многие погибали. Захваченные с драгоценностями и золотом расстреливались немедленно тут же, а найденное при них имущество подвергалось конфискации. Этот страшный риск удерживал, однако, лишь немногих, а именно лишь больных и тех, у коих не хватало мужества для того, чтобы двинуться в этот тягостный путь.