«...Расстрелять!» – 2 - Александр Покровский

Представьте себе: на постаменте грузный, лысый мужик с глазами навыкате пожимает плечами и разводит руки в стороны, а по бордюру расположились маленькие фигурки того же мужика, изображающие следующие аллегории: Алчность, Страх, Стыд, Пот и Похоть.

Ан нет! Выправились, мать-иху!

Борзота

Когда конкретно на флоте началось усиление воинской дисциплины, я уже не помню. Помню только, что почувствовали мы это как-то сразу: больше стало различных преград, колючей проволоки, вахт, патрулей, проверок, комиссий, то есть больше стало трогательной заботы о том, чтоб подводник все время сидел в прочном корпусе или где-нибудь рядом за колючей проволокой.

И с каждым днем маразм крепчал!

А командующие менялись как в бреду, будто их на ощупь из мешка доставали: придешь с автономки – уже новый.

И каждый новый чего-нибудь нам придумывал.

Последний придумал вот что: чтоб в городке никто после девяти утра не шлялся, он обнес техническую зону, где у нас лодочки стоят, еще одним забором и поставил КПП. То есть после девяти утра из лодки без приключений не выйти. А в зоне патруль шляется – всех ловит. И как убогим к автономке готовиться – один Аллах ведает!

Связисту нашему, молодому лейтенанту, понадобилось секретные документики из лодки вынести. Пристегнул он пистолет в область малого таза, взял секреты под мышку и пошел, а на КПП его застопорили:

– Назад!

– Я с документами… – попробовал лейтенант.

– Назад!

Лейтенант с ними препирался минут десять, дошел до белого каления и спросил:

– Где у вас старший?

Старший – мичман – сидел на КПП в отдельной комнате и от духоты разлагался.

Лейтенант вошел, и не успел мичман в себя прийти, как лейтенант вложил ему в ухо пистолет и сказал:

– Если твои придурки меня не пропустят, я кого-то здесь шлепну!

Мичман, с пистолетом в ухе, кося глазом, немедленно установил, что обстоятельства у лейтенанта, видимо, вполне уважительные и в порядке исключения можно было бы ему разрешить пронести документы.

Когда лейтенант исчез, с КПП позвонили куда следует.

Командующего на месте не оказалось, и лейтенанта вызвал к себе начальник штаба флотилии.

Лейтенант вошел и представился, после чего начальник штаба успел только открыть свой рот и сказать:

– Лейтенант…

И больше он не успел ничего сказать, ибо в этот момент открыл свой рот лейтенант:

– Я сопровождаю секреты! По какому праву меня останавливают? Для чего мне дают пистолет, если всякая сволочь может меня затормозить! Защищая секреты, я даже могу применять оружие!.. – и далее лейтенант изложил адмиралу порядок применения оружия, благо пистолет был рядом, и свои действия после того, как это оружие применено. А начштаба, оцепенев спиной, очень внимательно следил за пистолетом лейтенанта – брык-тык, брык-тык, – а ртом он делал так: «Мяу-мяу!»

Вы думаете, лейтенанту что-нибудь было? Ничего ему не было.

И не было потому, что адмирал все-таки не успел сообразить, что же он должен в этом случае делать. Он сказал только лейтенанту:

– Идите…

И лейтенант ушел.

А когда лейтенант ушел, адмирал – так, на всякий случай – позвонил медикам и поинтересовался:

– Лейтенант такой-то у вас нормален?

– Одну секундочку, выясним! – сказали те. Выяснили и доложили:

– Абсолютно нормален!

Тогда адмирал положил трубку и промямлил:

– Вот борзота, а? Ведь так на флот и прет, так и прет! А блокаду с зоны, где лодочки наши стоят, скоро сняли. И командующего заодно с ней.

Раз! Два! Три!

Сегодня пятница, раз! два! три! – командовал он себе. А люди идут навстречу и не знают, что он идет представляться по случаю назначения. А может быть, знают, может, догадываются. Вон как улыбаются. Лейтенант русского флота! – он улыбался всем подряд. Раз! два! три! Жена устроена у друзей. Она сегодня его проводила: почистила, помогла надеть парадную тужурку. И так будет всегда. Надо ее как-то поощрить. Надо похвалить тот суп, который сегодня придется доедать. Раз! два! три! Левой… левой! Как там: «Товарищ капитан такого-то ранга! Лейтенант Самоедов представляется по случаю назначения на должность!» Не повезло с фамилией. Вон Витька Дубина – взял фамилию жены, и уже не Дубина. Отца жаль, а то бы давно сменил. Раз! два! три! Да ладно, все-таки Самоедов, а не какая-нибудь там «Околейбаба». Проходную он прошел без замечаний. Дежурный по заводу даже вышел из дежурки и показал, где стоит его железо. Вот что значит четко представился! А чего это они все улыбаются? Парадная тужурка? Кортик? Не надо было надевать кортик. Все жена: «Возьми, так красиво». Ничего. Кортик – это часть парадной формы одежды, а представляться надо по параду. Раз! два! три! Лодка дизельная, и он тоже «дизель». «Товарищ капитан такого-то ранга! Лейтенант Самоедов представляется…» Лейтенант Самоедов представляет, как надо представляться. Очень даже. Ну, Серега, держись!

Верхний вахтенный в фантастически грязных штанах наблюдал за ним не без интереса.

– Доложите: лейтенант Самоедов прибыл для дальнейшего прохождения службы!

– Не может быть! – воскликнуло переговорное устройство, когда в него доложили. – Бегу!

Через минуту наверх вылез небритый лейтенант с повязкой и пистолетом – дежурный; промасленный китель, воротничок расстегнут, подворотничок черный-пречерный, брюки никогда не глажены, пилотка засалена так, как будто по ней долго ездил бензовоз. Вот это воин!

– Ты, что ли, лейтенант Самоедов? – спросил «воин»: пилотка на носу, голова задрана, губы оттопырены, руки в карманах. – Да-а… ну, ты даешь… и кортик у него есть… Служить, говоришь, прибыл… в дальнейшем? – «Пятнистый» лейтенант обошел Серегу кругом. – Перспективный офицер! Офицер в перспективе! Папа-мама на флоте есть? Я имею в виду наверху, среди неубиваемого начальства? Нет, что ли? Сирота-а флотская-я?..

Дежурный Сереге сразу не понравился. Герой-подводник. Чучело огородное. «Мама… папа…» Приснится – можно удавиться.

Серега смотрел волком.

– Случайно, не «дизель»? – продолжал «пятнистый» тоном недорезанного ветерана.

– «Дизель».

– Ро-ман-ти-ка… «Дизелей» нам просто не хватает.

– Случайно не знаете, где командир?

– Случайно не знаем. Здесь где-то обитает. Сам с пятницы ищу.

«Пятнистый» сдвинул пилотку на затылок и улыбнулся, отчего сразу же стал обычным человеком. В глазах у него плясали смешные чертики.

– Ладно, не обижайся, тебя как зовут?

– Серега.

– А меня – Саня.

Серега тоже улыбнулся и сразу же его простил. Долго дуться он не умел.

– Слышь, Серега, – как-то по-деловому заговорил «промасленный», – ну-ка сделай так руку.

Серега, ничего не понимая, «сделал». «Пятнистый» тут же натянул ему свою повязку по самую подмышку и подошел к переговорному устройству.

– Есть центральный!

– Объявите по кораблю: в дежурство вступил лейтенант Самоедов!

Потом он мгновенно снял с себя портупею и сунул ее Сереге, потом он снял у Сереги с головы фуражку, спросил у него: «Это что у тебя, фуражка, что ли?» – и поменял ее на свою пилотку.

– Слышь, Серега! – кричал он уже на бегу, лягая воздух. – Постой дежурным немножко! Я скоро! Минут через сорок буду! Помоюсь только! Тут недалеко!!!

– А где командир?! – не выдержал одиночества Серега.

– А черт его знает! – кричал уже за горизонтом «промасленный», подпрыгивая, как сайгак. – Неделю стою, и никого нету! Я скоро буду! Не бойся! Там все отработано!.. До безобразия! Давай!!!

Пришел он в понедельник. Святое дело. Раз! два! три!

После любви

Человечество должно быть готово к тому, что военнослужащий может выпасть откуда угодно в любую секунду, особенно после любви.

В четыре утра курсант третьего курса Котя Жеглов, настойчивый, как молодая гусеница, полз домой – в родное ротное помещение – по водосточной трубе.

Котя возвращался из самовольной отлучки.

С трудом оставленные жаркие объятья делали его движения улыбчиво сытыми и заставляли со вздохом припадать к каждому водосточному колену.

Воркующий, ласковый шепот, волос душистые пряди, сладкая горечь губ; послать бы чуть-чуть, чтобы снова вдохнуть эти пряди, и щебет, и горечь…

Еще немного, и Котя стал бы поэтом, но Котя не стал поэтом – на третьем этаже колена разошлись.

Сквозь застывшие блаженные губы Котя успел набрать очень много воздуха. В наступающем рассвете начертился скрипучий полукруг с насаженным сверху Котей. Так мухобойкой убивают муху.

После страшного грохота наступила тишь, и пыль, полетав, рассеялась. Среди остатков скамейки с каменной улыбкой навстречу солнцу сидел Котя и руками, и немножко ногами, сжимал кусочек водосточной трубы.

Отовсюду струился набранный Котей воздух.

Знаете, как было тяжело?

Нет, не с трубой. Ее отняли еще на операционном столе. С улыбкой было тяжело. Она никак не гасла сама. Руками. Добрыми руками. Она стиралась только руками. Целую неделю.