Крестовый дранг - Руслан Мельников

Глава 8

— Пся… — изумленно выдохнул добжинец.

— Стоять, — тихо, сквозь зубы приказал Бурцев. — И молчать! Никому не дергаться!

Он лихорадочно прикидывал, кого из них выцеливает сейчас лучник и будет ли незнакомец в самом деле стрелять. Ядвига и Сыма Цзян послушно натянули поводья, остановили коней, замерли. Освальд все же потянулся за мечом. Вот тут-то все и произошло.

Боковым зрением Бурцев уловил движение. Из дверных проемов низеньких домишек выскакивали воины в теплых стеганых штанах и плотных боевых халатах, в доспехах буйволовой кожи, в островерхих колпаках, с саблями на боку, с луками за спиной, с веревками в руках. Посыпался снег с ближайших крыш — там, как оказалось, тоже таились люди. Всего в засаде сидело человек десять. Все пешие. На конях, пожалуй, можно было бы уйти, если б не…

Мелькнули в воздухе змеящиеся арканы. Петля из жесткого конского волоса захлестнула плечи и руки. Бурцев инстинктивно попытался сбросить веревку, да куда там! Сильный рывок… Он увидел собственные ноги, нелепо дрыгнувшие над конским крупом. Затем последовало неловкое болезненное падение. Грохнулся б об землю — расшибся бы, на фиг, но снег несколько смягчил удар.

— Алга! Тизрек![5] — орал лучник в шишаке из стали и меха. Вот кто здесь главный…

Тетиву стрелок так и не спустил. Спрятав оружие в наспинный чехол, он бежал к пленникам сам и подгонял своих воинов, вязнувших в снегу. Что ж, могло быть и хуже. Услышав знакомую речь, Бурцев перевел дыхание. Теперь-то точно ошибки быть не могло. Наши… татары то есть. Но все равно свои, родимые. Что они здесь делают — сейчас не важно, главное…

— Не сопротивляться! — громко крикнул Бур. цев. По-польски — лишь бы рычащий от ярости Ос-вальд понял. — Это не немцы!

Напрасно надрывал глотку. Сопротивление в их положении — нереально. Нападавшие повыдергивали арканами из седел всех четверых. В веревочной петле сейчас дергался, бился и сыпал проклятьями только Освальд. Ядвига — та больше визжала от страха. Сыма Цзян вообще не шевелился. Лежал молча, неподвижно. Шапка сползла до самого подбородка, и о происходящем китаец мог только догадываться. Если, конечно, старик вообще не потерял сознание от неожиданного падения. А похоже на то… Но Вейко? Где Вейко-то?! Опа-на! Да вот же он. Стоит себе как ни в чем не бывало, лыбится хмуро, недобро. И ведь ни один татарин эстонского лыжника не трогает. Так он что же, с ними заодно? Специально навел за засаду? Ну парень, ну, мать твою, Иван туды ж, растуды ж Сусанин…

Полонян вязали ловко и умело. Быстро, со знанием дела каждому впихнули в рот по вонючему кляпу. С Ядвигой, правда, вышел прокол. Недооценили степняки прыть этой легницко-кульмской девчонки. Улучив момент, полячка ловко взбрыкнула ногами — свалила степняка с веревкой, извернулась змеей, выскользнула из ослабшей петли, вскочила… Предводитель кочевников заступил было путь, да куда там! В лучших традициях американского футбола девица протаранила татарина, отбросила в снег.

И со всех ног рванула к распахнутой калитке. Кочевники потянули из-за спин луки и стрелы.

— Юк![6] — грозно взревел из сугроба вожак.

С чего бы это «юк»-то? Бурцев вытянул шею, ага, вон оно что!

К деревеньке по узенькой протоптанной стежке меж заваленными снегом рытвинами двигалась цепочка всадников. Ядвига тоже заметила новую опасность. Выскочив из Моосты, девушка свернула с тропки, побежала прямиком через неровную заснеженную пустошь к лесу. Бежала тяжело — проваливаясь все глубже и глубже, пока…

— А-а-ах! — донесся отдаленный вскрик.

И полячка по самые плечи ухнула в яму. Ловушка? Нет… всего лишь торфяник, присыпанный свежим снежком. И незамерзающий притом, — из-под потревоженного белого покрова дыхнуло облако пара. Бурцев чертыхнулся. Болото ведь тут гиблое, непролазное даже в зиму — можно было уж и сообразить, почему моостовцы не огородились с этой стороны как следует.

Татары вытаскивали беглянку все теми же арканами. Вскоре Ядвига — грязная, взмокшая, перемазанная в густой вонючей жиже — крепко увязанным тюком лежала рядом с Бурцевым, а степняки выводили из укрытия — плохонького сарайчика возле деревенского частокола — низкорослых мохнатых лошадок. В узкую калитку, смотревшую на болото, влетел всадник. Резко осадил норовистого жеребца, закружил возле полонян. Взметнувшийся из-под копыт сырой снег сыпанул в лицо.

— Ай, молодец, Юлдус! — наездник довольно скалился татарину в шишаке. — Всех взял! Ловко взял!

Тот, кого назвали Юлдусом, улыбнулся в ответ:

— Ага, всех четверых повязали, Кербет. Никто не ушел. Но за то Вейко спасибо — он их ведь сюда привел.

Общались эти двое на вполне сносном русском, точнее — древнерусском. Что было весьма странно!

Молодой горячий конь так и плясал под Кербетом. Блестел конусовидный шлем, клепанный из двух частей. Длинная мелкокольчатая бармица закрывала затылок, уши, плечи, шею, горло и застегивалась под самым подбородком. На верхушке шлема развевались ленточки красного сафьяна, вдетые в маленькое колечко.

Весело звенел доспех. Кольчуга с разрезами в подоле, облегчающими посадку в седле, доходила до колен, рукава — до локтей. Воротник — высокий, жесткий, стоячий, благодаря вплетенным в проволоку кожаным ремням являлся дополнительной защитой для шеи. На предплечье — двустворчатые наручи. Кисти рук прикрыты сафьяновыми рукавицами, обшитыми железными бляхами и кольчужными звеньями. Маленький легкий круглый щит, которым в бою можно не только отражать вражеские удары, но и при случае хорошенько вдарить левой, болтался у седла. На боку висела длинная — больше ста сантиметров — сабля и кинжал с раздвоенной головкой рукояти. На плечах… Войлочная бурка, что ли? А что, плотная свободно висящая ткань — и от холода защитит, и рубящий удар вражеского клинка ослабит, отклонит в сторону.

Странный всадник со странным именем уверенно держал поводья. Джигит, ничего не скажешь! Причем в прямом смысле этого слова: нос с горбинкой, жесткие черты лица и колоритные усики выдавали в нем… горца.

Бурцев проморгался. Снег с ресниц слетел, а орлиный профиль лихого наездника все так же отчетливо вырисовывался на фоне неба. Ну ведь, как пить дать, горец! Блин, надо же. Татары да кавказцы… Что это за иностранный легион тут хозяйничает?!

— Кто такие? — Кербет еще раз объехал пленников. С насмешкой глянул на неудачницу-беглянку, с любопытством — на китайца. — Почему направляются в псковские земли?

— А вот сейчас все и разузнаем.

Юлдус шагнул к Сыма Цзяну. Вытащил кляп, спросил по-русски:

— Кто ты, старик? Ты не похож на немца.

Бурцев усмехнулся: «Не похож на немца!» Да уж, точно подмечено…

Китаец молчал. Вопрос повторили по-татарски. Китаец ответил.

— Моя Сыма Цзян, а твоя — дитя шакала! — брызнул слюной взбешенный уроженец Поднебесной.

Кляп немедленно всунули обратно.

— Этот понимает по-татарски, — радостно сообщил степняк. — Только бранится сильно. И что нам теперь с ними делать, Кербет?

— Вызнать, кто главный, остальных — зарубить. Со всеми возиться нет времени. Но самого важного полонянина нужно оставить для Домаша. А может, повезем к князю Искандеру. Поговори еще с кем-нибудь.

Освальд все еще рычал и дергался, Ядвига совсем сникла. Поразмыслив, Юлдус вытащил кляп изо рта Бурцева. А уж он вопросов ждать не стал. Заговорил сам, глядя в раскосые глаза прямо и твердо. Заговорил по-татарски. Без акцента — как на родном.

— У меня есть важная грамота, — четко произнес Бурцев.

Татары уставились на пленника в недоумении. На тюркоязычного воина Бурцев походил так же мало, как Сыма Цзян на германца.

Глава 9

— Грамота? — Юлдус склонился над ним. — Ты гонец?

— Охранная грамота, — уточнил Бурцев. — Она зашита в поясе.

Татары вокруг озадаченно переглядывались. Юлдус внимательно смотрел на полонянина. Рука степного воина поглаживала сабельный эфес, Бурцев начинал нервничать. Ну же! Ну! Сейчас главное — сунуть под нос ксиву, иначе дело — дрянь.

— Немецкие грамоты тебя здесь не уберегут, — честно предупредил кочевник в стальном шлеме.

— Моя грамота дана не немцами.

Тратить время на дальнейшие разговоры заинтригованный татарин не стал. Вытащил из сапога нож, полоснул по кушаку Бурцева…

— Ух, ты! Золото! Красивенькое! — даже измазанная в болотной грязи и связанная с головы до ног Ядвига оставалась женщиной — любопытной и жадной до блестящих побрякушек.

Добжинец тоже не сдержался.

— Что ж ты нам-то ничего не сказывал о своем богатстве, а, Вацлав? — В голосе рыцаря-разбойника слышался упрек и детская обида. — Нехорошо это, не по-товарищески — тайком носить золото в поясе. Или хранил его до последнего, а теперь надеешься выкупить у идолопоклонников свою жалкую жизнь?

— Умолкни, Освальд, — грубо оборвал поляка Бурцев. — Это не простое золото. Оно может сейчас спасти всех нас, если ты не станешь мне мешать.