Нарги. Социальная утопия - Иван Петров

Теперь гора свалилась с плеч. Теперь она чиста перед мужем и тягость предательства не надо больше прятать в самые дальние закоулки своей души, теперь оно просто нивелировано как факт, и их последний разговор  больше не всколыхнет совесть и не навеет печаль. Ирина долго собиралась с духом, чтобы сказать о своем уходе к Виктору, и когда она громко и почти в бешенстве поставила Сергея в известность о своем выборе и сказала, что в ее уходе виноват он и только он, ибо от любимого мужчины не уходят, а за любовь нужно бороться и покорять сердце любимой каждый день, чего он не делал, а вел себя как бесполое самодовольное существо, пожирающее плоды былых побед, а главное – ее молодость, страстный сок которой от невостребованности сбраживался в уксус и отравлял жизнь им обоим. Она ждала от мужа бури эмоций, гнева и оскорблений в ответ, что позволило бы ей, хлопнув дверью, уйти с легким сердцем, но Сергей повел себя странно и, напротив, непредсказуемо спокойно. Он посмотрел на нее грустным, понимающим взглядом и попросил сделать так, чтобы к его возвращению домой через три дня ничто уже не напоминало в квартире о ней. «Просто останься моим сном, прекрасным, но все же сном, а сны забываются быстро, если они только не кошмары. Ты – не кошмар». Эти слова были сказаны спокойно, с достоинством и без намека на пафос. Ирина собрала вещи, но свадебный альбом оставила, но не как напоминание и назидание, а просто потому, что не могла его взять в свою новую жизнь, но и не могла уничтожить прекрасные фото, где они с мужем смотрелись сногсшибательно красивой парой.

Виктор был бледен и напуган, губы его дрожали: «Ты дура? Я хоть раз сказал, что люблю тебя?» Было видно, как испуг преобразуется в гнев и глаза наливаются ненавистью. «Не смей ломать мою жизнь, шлюха! Иди вон и без аборта не показывайся мне на глаза!» Голос Виктора звучал убедительно, и не было никакого сомнения, что Ирина с малышом лишние в его судьбе. Девушка без слов вернулась в свою комнату, накинула курточку поверх короткого ситцевого халатика и вышла на заснеженную улицу в кроссовках на босую ногу. Через три часа неспешного шага по городу она была у знакомого подъезда, приветливо улыбнулась консьержке и на одном дыхании взбежала на девятый этаж. На мгновение замерла перед дверью, вдавила указательный палец в кнопку звонка и не убирала его, пока дверь не открыл Сергей. В глубине комнаты сидели его друзья детства, супруги Зильберы – хирурги и просто хорошие ребята. «Всем привет!» – неестественно громко расхохоталась Ирина и, сделав неопределенный жест в сторону присутствующих, быстро прошмыгнула на кухню. Друзья вопросительно посмотрели на Сергея, но немой вопрос не был продолжительным. Почти на автомате, словно она это проделывала ежедневно, девушка выхватила из подставки на столе японский кухонный нож, подарок на свадьбу дяди с Сахалина, и молча вонзила его себе в грудь почти на всю длину самурайского лезвия.

Через три месяца Ирина и Сергей снова жили вместе в своей уютной квартирке на девятом этаже и по вечерам перелистывали свадебный альбом, крепко обнявшись в ожидании чужого ребенка. Но чуда не произошло. В начале седьмого месяца беременности ослабленный организм Ирины подхватил вирусную инфекцию и началась пневмония. Ради спасения женщины врачи пошли на извлечение плода, и неживая дочь Виктора сохранила жизнь Ирине. Чувство вины теперь связывало всех троих, и эта невидимая, но вполне осязаемая связь не допускала осуждения друг друга. Виктор через этот опыт понял, где проходит граница манипуляции женщиной: между ее безобидной невменяемостью, так необходимой для полного собственного удовлетворения, и драмой, к загробному миру которой лучше не приближаться. И каждый раз, когда он вновь и вновь использовал женщин, он успокаивал себя, что это и не грех вовсе по отношению к тому огромному и уже совершенному, эталон которого всегда присутствовал в его памяти и не позволял выпускать сексуальную жизнь из-под контроля разума.

Но с Натальей Петровной все было иначе, не как со всеми. Признание несостоятельности своих методов покорения было первым серьезным разочарованием в собственных силах, но главное разочарование в себе пришло чуть позже – на том самом совещании, где Виктор поддержал девушку ради собственной карьеры и вдруг неожиданно для самого себя ощутил то же, что и в школьные годы, когда он бросил все и перебрался в Питер. Это была любовь. Он понимал всю ее разрушительную силу и опасность. Он понимал, как безжалостно может обойтись с ним Наталья – тихое и холодное существо, не знавшее любви или не верившее в нее, но был уже не властен над собственными чувствами. Виктор вдруг понял, что судьба дает ему единственный шанс быть рядом с человеком, которого он любит, и другого шанса не будет – чудо не тиражируется. Неделю он провел в борьбе с чувствами и проиграл. Все видели, как Виктор изменился, но отнесли это на счет трудоемкой работы над проектом половой ассимиляции. Наконец в очередной понедельник во время обеденного перерыва он подсел за столик к Наталье и, собравшись с духом, произнес:

– Наталья Петровна, я вам делаю предложение.

– Какое, Виктор Степанович, что-то новое по проекту «Наргиза»? – Глаза девушки вспыхнули и лицо оживилось неподдельным интересом.

– Нет. Я вас люблю. Выходите за меня замуж.

– Вы серьезно?

– Вполне. Очень серьезно.

– Ну, если серьезно, то мне нужно и серьезно подумать над вашим предложением.

– Я понимаю и не тороплю вас, да и спешить мне некуда – я свой выбор уже сделал.

После признания сердце Виктора успокоилось, сон нормализовался, и он вернулся к полноценной рабочей жизни в агентстве, был приветлив и уравновешен со всеми, с Натальей Петровной обсуждал только производственные темы и не касался более личных вопросов. Через три месяца Наталья окликнула его в коридоре, когда все, как всегда, спешили на очередное утреннее совещание:

– Виктор Степанович, если ваше предложение еще в силе, то я его принимаю. – И не поднимая глаз, проскользнула в зал совещаний на свое место за овальным столом, на ходу вынимая аккумулятор из телефона.

Со стороны могло показаться, что в стенах ведомства коллеги говорят о главном проекте агентства, а никак о личной жизни. Но когда по окончании заседания Виктор вставил аккумулятор и включил телефон, в тишину кабинета ворвался писк пришедшей эсэмэски: «Так мы идем завтра подавать заявление в загс? Твоя Н.» Лицо мужчины замерло, и взгляд устремился на Наталью, все посмотрели на Виктора, и только Наталья, не поднимая глаз, разбирала свои бумаги на столе и чему-то улыбалась.

– У вас все нормально, Виктор Степанович? – поинтересовался шеф.

– Спасибо, Сергей Васильевич, у меня все хорошо.

Глава 4

Наргиза проснулась ночью от приглушенных рыданий, похожих на те, что однажды слышала в детстве, когда у верблюдицы забрали дитя и та всю ночь безумно кричала уже осипшим от отчаяния голосом. Сегодня, в последнюю неделю карантина, ее, как и других девушек, перевели на этаж ассимиляции. Мужчин к ним еще не допускали, но свидетелями половой кухни они уже стали. Этаж был разделен на так называемые гостевые отсеки толстыми полупрозрачными стеклами, за которыми не было видно деталей происходящего, но само происходящее читалось вполне определенно. Кушетка, душ, унитаз, стопка белоснежных полотенец на пластиковой тумбочке с личными вещами – вот, пожалуй, и все убранство комнаты, если не считать камер внутреннего наблюдения, которые гарантировали строгое соблюдение правил половой жизни в казенном доме. Каждый половой акт был визуализирован и документирован на случай претензий по его искусственному прерыванию охраной ведомства. Любая противоестественная сексуальная связь, а также рукоприкладство, даже в виде безобидных шлепков по ягодицам нерусских девушек, немедленно прерывалась многочисленными ледяными струями из сопл пожаротушения, вмонтированных в потолок. Система охлаждения воды была выполнена по приоритетному госзаказу на одном из машиностроительных заводов, который до времен Горбачева выпускал ракетные двигатели для оборонки. Ее температура всегда была плюс полтора градуса по Цельсию, что мгновенно остужало любой сексуальный пыл, но не причиняло вреда здоровью. Охлажденные до дрожи тела любовников устремлялись под теплый душ, где происходило их окончательное примирение, а за ним и немедленное продолжение ассимиляционного процесса, в то время как обслуживающий персонал из числа волонтеров просушивал небольшую комнату тепловыми пушками и проводил замену белья. Столь строгие меры безопасного секса предпринимались не только из соображений предупреждения разврата в государственном учреждения: здесь место для реализации гражданской позиции, а не половой распущенности, – но и, главным образом, для того, чтобы сперма потенциальных отцов направлялась исключительно в плодотворное русло женщины.