Бельгийская новелла - Констан Бюрньо

— Ты ведь был здесь, когда разрушили деревню, ты можешь сказать, где те, которые еще не вернулись?

Людовик прикрыл глаза, будто обдумывая вопрос Ромуальда. Он не хотел отвечать на него, но рано или поздно Ромуальд спросит, жива ли Жерардина. Он выпрямился. На мгновение увидел себя среди рушащихся домов. Взрывались фонтаны земли и камней, колыхались пыльные завесы. Он продвигался в зареве конца света, расцвеченном вспышками молний и бушующим пламенем. Вокруг в ужасе бежали люди, падали, снова бежали.

Будто гигантский барабан, земля непрерывно вздрагивала под ударами бомб. Вдруг из глубины неба, пробив густой дым и пыль, спустилась тишина, но все продолжали бежать. Людовик укрылся в соседнем лесу. Каждое утро в один и тот же час он видел в небе узкие иероглифы эскадрилий. Еще на подходе к деревне самолеты роняли чудовищную кладку бомб, затем описывали широкую петлю и возвращались с такой неумолимой закономерностью, от которой у мясника перехватывало дыхание.

Впоследствии те, кто уцелел, рассказывали ему, что Жерардина была убита вместе со многими другими жителями Орсиваля. Людовик нашел ее на вывороченных плитах тротуара. Вечером ее тело перенесли в братскую могилу, вырытую на краю деревни. Жерардина лежала среди других трупов, прикрытая слоем мягкой земли. А сегодня ее образ, ни разу еще не замутивший вод его памяти, внезапно всплыл на поверхность, заставил признать себя, ворвался в его жизнь.

А ведь он мало знал Жерардину. Она приходила в лавку три-четыре раза в год, на пасху, в день всех святых, на рождество. Ее нельзя было назвать постоянной покупательницей. Но он помнил ее лицо с потрясающей четкостью и его мечтательное выражение, и мягкий блеклый свет ее глаз, бледную кожу и неизвестно почему вдруг почувствовал себя ответственным за ее смерть. Жерардина гнила под чертополохом и одуванчиками, но он видел ее живой.

Людовик как мог избегал беспокойного взгляда Ромуальда, который просил подтвердить его безумную надежду увидеть Жерардину. У него не хватило мужества затушить это пламя.

— Среди нас не было Жерардины. Но это ничего не значит. Многие бежали в болота, она могла заблудиться и выйти по ту сторону леса. Она скоро вернется. Каждый день кто-нибудь возвращается.

Ему было стыдно произносить все эти слова почти спокойным, лишь немного более хриплым голосом, правда, говорил он быстрее обычного, но это не выдавало его смущения. Ромуальд, казалось, размышлял. Он опустил руки, поднялся. Людовик немедленно сделал то же, чувствуя себя счастливым оттого, что избавился от обжигающего, испытующего взгляда.

— Зайди как-нибудь ко мне для переписи, — сказал Людовик. — Подпишешь бумаги. Будем потихоньку наводить порядок. Орсиваль должен жить.

— Завтра, если хочешь, — ответил Ромуальд.

— Хорошо, до завтра, — сказал Людовик.

Он пожал Ромуальду руку и ушел, пробивая дорогу в траве и развалинах.

Ромуальд отказывался верить в то, что Жерардина мертва. Он знал, что во время бомбежек погибли многие, от них не осталось и следа. Их тела превратились в пыль, неторопливо оседающую на камни деревни. От них не осталось ни косточки, ни ногтя. Они вернулись в небытие.

Иногда Ромуальд находил булавку кормилицы, пуговицу, железную цепочку. Он складывал на камень эти остатки, затерянные посреди краха, даже не удивляясь тому, что они уцелели, и снова принимался за работу, думая о том, что с минуты на минуту может вернуться Жерардина, что он должен спешить, должен строить ферму, потому что в мире восстанавливается равновесие. День следовал за ночью, солнце всходило и заходило, облака проплывали в небе, и друг за другом возникали вокруг знакомые звуки, будто нашептанные пробуждающейся к жизни деревней.

Однажды вечером, когда он был на дне траншеи, наверху появился Людовик, прибежавший сразу после закрытия лавки. Возбужденный, счастливый, Людовик объявил, что вернулась жена Матье, которую считали мертвой. Сегодня днем ее привезли в грузовике солдаты.

Эта новость не давала Ромуальду спать. Лежа на своей постели из досок, он смотрел, как в забрызганном звездами небе метались летучие мыши. Он ни разу не усомнился в том, что Жерардина жива, что она тоже вернется, несмотря на то что все считали ее мертвой. Наутро его разбудило пение птицы. Он увидел ее на вершине срезанной бомбами стены, устоявшей в этом разорванном в клочья мире. Он откинул брезент, в который заворачивался каждый вечер перед сном, и принялся класть стену. Ему нужно было только наклоняться и брать кирпичи прямо из кучи. Стены дома росли, развалины становились все меньше.

Ромуальд спустился с лесов, подобрал лопату и принялся расчищать пол погреба. Он вгонял лопату в кучу обломков, поднимал ее и сбрасывал содержимое в траву. На ноги его просыпалась струйка песка. Он подбирал лопатой обломки кирпича, когда увидел странной формы предмет, в котором он узнал запыленный известкой манекен, служивший Жерардине для примерки платьев и блузок. Каким чудом ему удалось уцелеть? Ромуальд наклонился, смахнул землю и щебень. Показалось плечо, обнаженное, полное. Когда прошло первое удивление, Ромуальд руками разгреб мусор вокруг. Появился обезглавленный торс, без рук, матовый, как слоновая кость, наполовину погруженный в песок.

До войны Ромуальд видел похожий торс в витрине городского магазина. Он не мог понять, как эта скульптура могла оказаться под развалинами его дома. Он поднял ее, поставил на стену и посмотрел внимательней. Высокие груди придавали торсу горделивый и нежный изгиб. Ромуальд не мог оторвать глаз от их твердой и гладкой округлости.

Находка взволновала его, перенесла в мир статуй, мертвых камней, мрамора. Вдруг он вздрогнул. На шее набухла кромка ороговевшего мяса. Он с ужасом понял, что это торс женщины, убитой во время бомбежки. Руки были оторваны, одна в нескольких сантиметрах от шеи, другая у плеча. Сквозь пожелтевшую кожу выступала кость бедра. Ноги были срезаны у самого лобка, но выпуклый живот был невредим. Стоявший на кирпичном цоколе, будто на границе мечты и реальности, этот безрукий торс обладал удивительно притягательной силой. Ромуальд неотрывно смотрел на женское тело, упругое и юное, как тело Жерардины.

Сердце сжала жестокая тоска. Он провел рукой по лбу, сказал громко: «Нет, нет!» — вышел из погреба и побежал к деревне.

Людовик украшал зеленью телячью голову, когда увидел Ромуальда. Лицо его было мокрым от пота, рубаха расстегнута на волосатой груди. Людовик понял, что произошло что-то невероятное.

— Я только что нашел в развалинах торс женщины. Ты должен взглянуть. Это невероятно. Только торс, белый, невредимый, ты увидишь, настоящий женский торс, говорю тебе.

Вначале, когда Орсиваль робко начинал жить, под обломками домов часто находили то руку, то ногу. Людовик сам подобрал под кустом ежевики еще обутую ножку ребенка. К счастью, это ужасное время давно прошло. Людовик спросил недоверчиво:

— Ты уверен?

— Уверен? Еще бы! Никакого сомнения! Тут и слепой бы не ошибся.

— В развалинах твоего дома?

— Да, в куче песка. Я вижу, ты мне не веришь. Это естественно. Я сам ничего не понимаю.

— Ну пойдем.

Людовик снял фартук и надел пиджак. Он решил зайти сначала к врачу. Пусть доктор Шаваль подтвердит, что это в самом деле человеческий торс, как утверждает Ромуальд, ведь после бомбежек прошло три месяца, он не мог так сохраниться, это невероятно.

Доктор Шаваль не скрывал своего недоверия. Слушая Людовика, он незаметно улыбался, рассеянно поглаживая усы. С тех пор как он вернулся в Орсиваль, ему часто приходилось распутывать дела, в которых болезненная игра воображения оставшихся в живых играла не последнюю роль. Но то, что рассказывал Ромуальд, выходило за рамки всего, что он видел и слышал. История для размышления. Ромуальд стоял на своем. На все вопросы он отвечал одной фразой: «Говорю вам, что это торс женщины, и голый, как ладонь». Он упрямо повторял: «И слепой бы не ошибся».

Он смотрел то на доктора, то на Людовика. Что он мог сказать еще, чтобы убедить их? Объяснения казались ему ясными, убедительными. Упрямство Ромуальда пошатнуло недоверие доктора. Ромуальд не походил на того, кто способен выдумать басню такого плохого вкуса. Как и Людовик, доктор пожал плечами и сказал:

— Пойдем посмотрим.

Придя на ферму, Ромуальд первым спустился в погреб, за ним доктор. Людовик последовал за ними. Ромуальд ждал их внизу у лестницы.

— Вот здесь.

Доктор повернулся и заметил торс. Людовик увидел, как взъерошились его короткие черные усы, а лицо окаменело. Торс был белый, чистый, блестящий. Ничего похожего на то, что он готовился увидеть. Ни малейшего следа крови.

Доктор Шаваль подошел, наклонился, не переставая удивляться тому, что он видел. Голова и руки были будто отрезаны хирургом. Линия среза была четкой, без зазубрин, а засохший рубец на шее выглядел совсем не омерзительно. Доктор провел рукой по одному плечу, потом по другому, вытер пальцы платком. Он никогда еще не видел так хорошо сохранившегося трупа. Людовик чувствовал, как в нем поднимается волна отвращения. Воображение заработало против его воли. Бледный, будто находящийся по ту сторону реальности, торс походил на музейный экспонат, но его окружал какой-то ореол, он был будто подернут жизнью.