Лодейцин - Иван Олейников

— Да, этот шанс почти не сработал. Я знал что при глубокой заморозке буду без сознания, но сам выход из анабиоза мог подарить мне несколько дополнительных дней или хотя бы часов.

— Подарил? — с еле скрываемой злостью спросил следователь.

— Думаю, нет, — спокойно ответил Цеб. — Трудно сказать.

— Но ведь вы могли согласиться на операцию без всяких заморозок и жить себе дальше.

— Это никак не увеличивало срок моей жизни, потому что на операции узнали бы о моей второй болезни. Как потом оказалось, о ней бы не узнали, но я так думал.

— И для вас разоблачение равносильно смерти?

— Да.

— Но ведь вас вылечили. Операция так и так состоялась.

— Верно, я бы всё равно пошел на нее. Поэтому не было разницы: идти добровольно сразу, или сделать попытку анабиоза, а потом меня бы вылечили насильно. Был шанс продлить срок до операции на несколько дней, я его использовал.

То, что при этом погибли девять человек, видимо, никак не расстраивало Цеба. Он не принимал их жизнь во внимание. Уверен, именно это думал следователь, глядя на убийцу.

— Почему вы так долго молчали после ареста?

— Потому что на операции вылечили мою болезнь, но не убили меня самого. То есть не убрали те клетки, которые составляют мою суть: маршала и генералов, как вы их назвали. Когда я пришел в себя, то сразу понял что не разоблачен. Я был всё тем же. Значит мне надо было молчать и надеяться что мою настоящую болезнь не раскроют. Тогда бы меня отправили в пожизненное заключение. В тюрьму или в клинику — неважно. Но ваши эксперты зацепились за мой давний страх перед глубоким сканированием, и к несчастью разоблачение состоялось. Теперь мне грозит вторая операция, на которой меня убьют. Поэтому я пошел на сотрудничество.

Мотив преступления и последующего поведения Цеба стал понятен.

— Всё ясно, — сказал Уоннел. — Давайте вернемся к началу. Вот вы заболели. Как я понял, вы заболели мгновенно, но для себя вы болезнью это не считаете. Опишите ваше состояние в тот момент, ваши чувства.

— Состояние описать очень легко. Оно точно такое же, как сейчас. Оно же и чувства, если вам угодно.

— Пожалуйста, чуть подробней, — попросил заинтригованный следователь.

— Это можно, но я хочу есть, — разочаровал его Цеб. — Мне нужно вовремя питаться.

Состоялся долгий перерыв на питание. Уоннел ходил из угла в угол среди коллег в соседнем зале, откуда те наблюдали за допросом. Каждый из них советовал что надо спросить и как вести допрос, но Главный только отмахивался.

— Бросьте, — говорил он. — Цеб и так всё выложит как на духу. Будет надо, суну ему два часа, он на ушах запляшет.

Эксперты тоже влезли:

— Послушайте, но чего стоят его слова? Если он под действием постоянной злой воли, то ничему нельзя верить. Его слова не примут ни в одном суде. Ему лишь бы говорить и тянуть время. А что говорить, ему всё равно.

Но и от этого Уоннел отмахнулся:

— То-то вы, господа, открытие сделали. Всё, что вы говорите, стало понятно только он рот раскрыл. Но мне всё равно. Закончу допрос, потом решим. Да он уже главное рассказал, его хоть сейчас под лазер пускай, мое слово.

Когда допрос продолжился, следователь попросил:

— Господин Цеб, опишите ваше внутреннее состояние. Самоощущение, если точнее. Как я понял, оно у вас одинаковое с двадцати восьми лет и по сию пору. Какое оно?

— Мое состояние очень простое, но я затрудняюсь его донести.

— Попробуйте.

— Хорошо. В отличие от вас, я един. У меня есть одна воля. Вы недавно про волю очень правильно говорили. Вас действительно болтает. Каждый человек мечется внутри своей головы, не может сам себя найти, определиться. Он живет разные жизни, эти жизни пересекаются и мешают друг другу, а человек даже не в состоянии узнать какая из них главная. Будто сцена набита актерами, и у всех роли из разных пьес. И вот они выясняют кто из них гвоздь программы и какая пьеса играется.

— Образно! А у вас?

— У меня всё хорошо. Просто представьте антипод этого безобразия. Единая воля, одно желание, одно мнение. Мною владеет то, что у вас называется крайней рациональностью. Если я принял решение, то это настоящее решение. Хорошее или плохое, удачное или нет, но это решение. Не знаю как объяснить точнее.

Следователь долго молчал, пытаясь осознать. Наконец спросил:

— Откуда вы узнали что ваша болезнь… ваша воля, будем так называть, сосредоточена именно в нескольких нейронах? Простите, я не так выразился. Как вы узнали, что ваша воля это сигналы микроскопических участков мозга, а не функция мозга в целом? Ведь вы спокойно ходили на обычное сканирование. Но ваш страх перед глубокой процедурой, он на чем был основан?

— На том, что тогда, через несколько дней после заражения, я встретился с тем барменом. Он рассказал, что у того знакомого обнаружили что-то при глубоком сканировании мозга и выгнали с работы.

— Кем он работал?

— Не знаю.

— Мы выясним. Что дальше?

— Его выгнали с работы, а через пару недель бармен сокрушался, что вот такой хороший человек и загремел в тюрьму. Это было именно про того, с коктейлями.

— И вы сделали вывод, что у того незнакомца та же болезнь что у вас, и решили что он разоблачен?

— Да, это с большой вероятностью было то самое.

— Теперь ясно откуда ваш страх. А вы не боялись, что вас разоблачат на обычном сканировании? Его не избежать, если идти в политику.

— Боялся, но рискнул. Заранее изучил вопрос, решил что риск минимальный. Простое сканирование вообще не видит нейронов как что-то отдельное. Еще до поступления в Академию я сходил к частному доктору, пожаловался якобы болит голова. Он просветил ее, быстро посмотрел и ничего не нашел.

— Но ведь все сканеры связаны с Олимпией.

— Вот именно. В этом и была моя цель. Снимок ушел в общие базы, что с ним там случилось — никак не узнать, но я понял одно: раз меня не взяли в тот же день, значит общее сканирование не разоблачит меня и впредь.

— Но если бы взяли? Я думаю у вас был план.

— Если бы власти попытались меня задержать и насильно вылечить? Я убил бы всех, кто встал на моем пути, и пробился к спасательной капсуле. Улетел бы как можно дальше, а когда догнали, то отбивался бы до последнего.

— То есть это был план вроде вашего нападения на титан?

— Да,