На синей комете - Розмари Уэллс

На этот раз я прокрался через кухню и нашёл дверь, а за ней лестницу, которая вела в подвал. Я щёлкнул выключателем и устремился вниз. Под лестницей оказались три полных комплекта средневековых военных доспехов, с латами и мечами! Дальше пространство загромождали шкафы с потемневшими серебряными сервизами и другая старая мебель — и ни одного поезда. Вдоль стен лежали стопки старых номеров журнала Национального географического общества в скользких блестящих обложках — сотни, сотни журналов. Голова портновского манекена торчала меж рогов огромного лося, но нигде, ни в одном углу, не было моих поездов. Даже коробок от них я не нашёл.

За две недели до Рождества мне удалось пробраться на чердак. Сирил в это время как раз перевирал фразу «И если сможешь быть самим собою среди толпы, как и среди царей».

— И если сможешь быть самим собою в толпе людей или в толпе царей… — бездумно произносил он.

— Откуда «толпа царей», Сирил? — с досадой сказала тётя Кармен. — Где ты такое видел?.. Придётся начать заново.

На чердаке у Петтишанксов не оказалось ничего, кроме пропахших нафталином мешков с летней одеждой. Нет моих поездов! Где же они?

Я тихонько вернулся на своё место за обеденным столом и стал доделывать уроки. Меж тем Сирилу приходилось туго. Он добрался только до слов «И если, пораженье презирая, пойдешь вперёд, наперекор всему». Вместо «наперекор» он всё время говорил «в укор».

— На-пе-ре-кор, Сирил, — твёрдо произнесла тётя Кармен. — Наперекор. Это значит «вопреки». Он предлагает сыну бороться, а не укорять всё и всех… Вернись к началу строфы.

Сирил послушно вернулся. И снова произнёс «в укор».

Внезапно в гостиную вошёл мистер Петтишанкс с сигарой в руке. Достав из кармана серебряные ножницы, он срезал кончик сигары и закурил, наполнив всё помещение ароматным голубым дымком.

— Как дела, сынок? — спросил Петтишанкс-старший. — Выучил Киплинга? Он же легко запоминается! В твоём возрасте я легко заучивал но тридцать строк из Шекспира!

Я замер над учебником истории. Даже Уилла-Сью притихла и отложила кукол.

— Давай-ка, сынок, почитай мне Киплинга! — потребовал мистер Петтишанкс. — И заправь рубашку! Нельзя таким неопрятным ходить!

Сирил мгновенно вспотел. Слившись у него на лбу, огромные капли потекли по щекам и шее за воротник. Обыкновенно румяный, как пирожок, Сирил побледнел до цвета сырого теста, глубоко вдохнул, будто собрался нырять на глубину, и затараторил без единой паузы:

— Когда-ты-сможешь-мудрым-быть-и-смелым-когда-повсюду-паника-и-страх…

Кое-как он добрался до слов «если будешь жить не для показа».

Но дальше шли «триумфы», и на них он окончательно затормозил.

Немая сцена. Занавес. Тишина.

Если честно, я всю дорогу болел за Сирила. Хоть ему и достались мои поезда, я ему всё равно сочувствовал, потому что отца он — по всему было видно — боялся до одури. В штаны мог наложить от страха, запросто. Я даже не заметил, что шевелю губами — подсказываю слова, чтобы он наконец почувствовал, как они рифмуются: уставая — негодяи, показа — разом. И вдруг я поймал на себе взгляд мистера Петтишанкса.

— Что ты бормочешь, мальчик? — спросил он, выпуская в мою сторону колечки дыма.

— Я… Сэр, я просто… читал стихотворение вместе с Сирилом. Я ему не мешал.

Тётя Кармен так и буравила меня взглядом.

— Сирил, читай дальше! — велел сыну мистер Петтишанкс.

Провала — сначала, грош — не вернёшь! Мои губы уже готовились подсказывать Сирилу дальше, слог за слогом, опережая его на полтакта. Но Сирила охватила паника. Мне даже показалось, что я в другом конце комнаты слышу, как колотится от ужаса его сердце. А потом он пулей вылетел из комнаты и понёсся к туалету. Там его вырвало — эти звуки ни с чем не спутаешь.

В гостиной никто не шевельнулся. Мистер Петтишанкс стряхнул пепел с сигары в зелёную мраморную пепельницу, украшенную двумя бронзовыми ирландскими сеттерами.

— А ты, мальчик? — обратился он ко мне. — Ты можешь дочитать это стихотворение?

Могу ли я дочитать Киплинга? Знаю ли я «Если»? В нагрудном кармане у меня всегда лежал листок с ключевыми словами, но всё это было мне не нужно. Я знал каждую строку, каждую букву! Я с ними вставал и ложился! Все сто восемьдесят слов этого стихотворения я давно проглотил и переварил, как печёные бобы, которые тётя Кармен клала мне в бутерброд. Мало того что каждый вечер я, как проклятый, писал эти строки наизусть десять раз подряд, так ещё четверо горе-декламаторов, помимо Сирила, сражались с тем же текстом в другие дни недели. В моём присутствии.

Я встал — из уважения к мистеру Петтишанксу. Или к Киплингу?

— Сэр, можно прочитать с самого начала? — спросил я.

Хозяин дома кивнул:

— Читай-читай!

Подняв узкую босую ногу с длинным, торчащим вперёд большим пальцем на сиденье стула, он уставился на меня выжидающе, точно коршун. Потом искоса взглянул на тётю Кармен. Та сидела, не шелохнувшись. Я вдруг увидел, что она ждёт наказания, даже казни. И отчаянно, с надеждой и страхом, ловит мой взгляд.

И тут до меня наконец дошло! Мистер Петтишанкс проверяет, кто виноват в неуспехах его сына: сам Сирил или тётя Кармен. Если мистер Петтишанкс решит, что виновата тётя, её уволят. Если Петтишанксы откажутся от услуг тёти Кармен, слух о том, что она плохой учитель, мгновенно разнесётся среди местных богачей, и она потеряет всех учеников в этой части города. Так что мистер Петтишанкс проверяет не меня. Он проверяет тётю Кармен.

Я не искал подсказок на потолке. Просто говорил, не перевирая ни одного слова. Стоял, расправив плечи, выпрямив спину, и смотрел прямо в глаза Петтишанксу. Я не называл силки тисками. Не размахивал руками, а сдержанно жестикулировал только правой рукой, как — предположительно — делал сам Киплинг посреди джунглей Индии. Слова лились как песня. Я летел на всех парусах и вскоре добрался до победного конца:

И если не растратишь по-пустомуНи слова, ни минуты, ни мечты,Тогда, мой сын, на всей Земле ты — дома,И Человеком вправе зваться ты!

— Отлично! — Мистер Петтишанкс удовлетворенно посасывал сигару. — Ты — умный парень. Я умных люблю. Вот тебе деньги на автобус и ещё монетка за труды. Поезжай ко мне в банк и передай вот этот сверток сторожу. Пусть положит в кассовый ящик.

Он направился к двери, а там, утирая рот рукавом, как раз показался Сирил. На отца он смотрел, точно кролик на удава.

— Зубри стихи, сын! — произнёс мистер Петтишанкс грозно. На удава он вполне смахивал. — Зубри! Иначе отправлю в военное училище. Сразу после каникул. Там из тебя сделают человека, не отвертишься. Побудка каждый день в пять утра!

— Не надо, пап… — заскулил Сирил.

Мистер Петтишанкс схватил сына за потный ворот рубашки. Развязал и снова завязал ему галстук, туго затянув узел. А потом громким, на всю комнату слышным шёпотом сказал, брызгая слюной в лицо Сирилу:

— Я все годы был отличником в Гарварде. И твой дед тоже. И прадед. Мой сын не имеет права стать неудачником. Слышишь, Сирил?

— Да, сэр. — Сирил метнул на меня полный ненависти взгляд.

— До Рождества — две недели. Выбирай: либо этот стих будет у тебя от зубов отлетать, либо ты с нового года маршируешь на плацу в кадетском училище. Раз-два, левой! Дело твоё. Мечтаешь принимать ледяной душ утром и вечером? Тогда вперёд, с песнями! Кстати, у них плац с кремнёвым покрытием. Его ещё дробилкой называют. Будешь там отжиматься — голыми ладонями на кремне.

— Да, сэр, — уныло повторял Сирил. — Ясно, сэр.

Отпустив ворот его рубашки, отец напоследок дёрнул сына за галстук:

— Недопустимо, чтобы парни из обычных школ наступали тебе на пятки! Этак они и в Гарвард вместо тебя поступят!

С этими словами мистер Петтишанкс посмотрел на меня и мрачно улыбнулся. Собственная шутка его явно не позабавила.

Сирил же честно попробовал рассмеяться. Но едва отец наконец вышел из комнаты, он прошипел:

— Ты ничтожество, Огилви. Берегись!

— Оскар, иди. Мистер Петтишанкс дал тебе поручение, — сказала тётя Кармен, как ни в чём не бывало. — Нигде не задерживайся. Когда всё выполнишь, садись на семнадцатый автобус и приезжай домой.

Я выбежал на улицу вприпрыжку, точно узник из заточения. Я свободен! Свободен, как птица, но крайней мере на час. Без надзора и контроля я вошёл в трамвай, совсем как взрослый, бросил монету в щель и открутил билет. Может, я не в Иллинойсе, а где-нибудь в Бразилии? Я посмотрел вверх — туда, где, возможно, прячется Бог, — и произнёс мысленно короткую, но искреннюю благодарность за внезапно обретённую свободу и за то, что мне так повезло в жизни. Ещё бы! Ведь в отцы мне достался именно мой папа, а не мистер Петтишанкс. А Сирилу этот стих не выучить. Ни деньги, ни двадцать пять поколений предков не помогут. Так что скоро он окажется в военном училище — на том берегу реки, в штате Миссури. А уж как там натаскивают кадетов, это все знают. Не тайна. Иногда даже видно, как они упражняются на плацу, и ветер доносит по воде их крики. Помню, папа говорил: «Считается, что это школа для трудных мальчиков. Но на самом деле это — школа для мальчиков, чьи отцы не утруждают себя воспитанием детей. Сбывают с глаз долой на четыре года. И дети вырастают в противных тупых солдафонов».