Миллионы, миллионы японцев… - Жан-Пьер Шаброль

Стоит удалиться от больших бульваров на западный манер, как попадаешь на многокрасочные улочки, словно расцвеченные людьми…

Никогда не видел я такого количества прелестных детей.

Итак, мы находимся в сердце столицы! Что? Эти домишки, эти ухабистые переулки, эти кучи отбросов, где роются собаки, — столица?.. Зато все дома, пороги которых я переступал, отличались более чем идеальной чистотой, там было не просто чисто, а все сверкало, чистота действовала почти удручающе. Но как только выходишь на улицу, снова попадаешь в бидонвиль. Убогий вид, запущенность — не столько свидетельство нужды, сколько пренебрежения (и все же, чтобы не строить иллюзий, скажем: стирка — добродетель бедняков).

Я допустил несколько промахов: у портного поднялся на помост в обуви. Вечно забываю сбрасывать ее! Каждый раз им приходится напоминать мне об этом, а японцы, наверное, стесняются…

Раздвижные двери практичны: открывая их, не загораживаешь коридор.

Эти двери-кулисы, двери-окна создают впечатление жизни в витрине, жизни на улице…

Покончив с персиком, я сразу же машинально набил трубку. Юная Ринго следила своими круглыми (если можно так сказать!) глазами за каждым моим движением, каждым поворотом спички, выравнивающей огонь на табаке. Мадам Мото сказала, что ее племянница впервые видит, как курят трубку. Обе они настаивали, чтобы я не вынимал трубку изо рта, особенно при встречах с журналистами.

Посоветовавшись между собой, они засияли и предложили мне позировать для рекламы какой-нибудь марки зажигалок. Тогда мое фото попадет в журналы… Кстати, я просто не знаю, куда девать коробки спичек; их всучают мне всюду — в ресторанах, в такси, у портного…

Пока я писал эти строки на столе, заваленном носками, мадемуазель Подлесок с удивлением поднесла свой кулачок к моему: в полумраке аквариума ее темная ладонь резко контрастировала с моей белой. Я украдкой наблюдал за ней — похоже, моя белая кожа ей противна… До чего здорово: могу записывать, что хочу, не опасаясь, что кто-нибудь прочтет…

Ночью я умилялся «бедной комнатушкой» студентки Ринго. С тех пор я успел побывать у лавочников и разглядел в раздвинутые двери их жилье. Оказывается, студентка Ринго еще богачка, настоящая папина дочка. Мадам Мото объяснила мне, что ее брат, отец Ринго, — капиталист. Она много рассказала мне об этом «злом человеке»… Насколько я понял, она поссорилась с братом из-за того, что он перестал одалживать ей деньги, тогда как раньше никогда не отказывал. Он изменился к худшему после третьего брака. Жена его — гейша, очень элегантная и очень красивая женщина, которая хочет, чтобы все принадлежало ей. «Мой брат всегда был неравнодушен к гейшам», — повторила мадам Мото не без гордости… Она сулит мне как награду, что брат наверняка пригласит меня на вечер в домик гейш, которым заведует его новая жена, в довершение всех достоинств еще и знаменитая музыкантша: она принадлежит к первой тройке виртуозных барабанщиков Японии. Я допытываюсь, в самом ли деле речь идет о барабане, — тогда тетя рисует его на этикетке носка.

Ни о продюсере, ни о фильме, ни даже о кино по-прежнему ни слова… Я не решаюсь задавать вопросы. На последний мой вопрос мадам Мото ответила, что на этот раз я действительно буду ночевать в достойной меня гостинице чисто японского стиля. Интересно, что это за визиты к Королю Покрышек и в театр?..

Гостиница «Цукидзиэн», как мне подтвердили, — одна из лучших в японском стиле. На мраморе выбито: «Отель японского стиля для туристов. Кондиционированный воздух. Находится на учете правительства». Она расположена неподалеку от Гиндзы, самого известного района Токио. Тем не менее таксист целый час искал ее, описывая все более уменьшающиеся круги. Неоднократно он обращался за помощью к полицейским, регулирующим движение. Я думал, что меня доставили на другой край города, а между тем гостиница находилась не более чем в километре от того места, откуда мы выехали. Но не буду забегать вперед: я лишь на следующий день приобрел план Токио на английском языке и изучил его. С этого-то момента у меня и появились первые сомнения в проницательности японцев.

Пока мое такси кружило по центру города, вокруг самых внушительных зданий и современных небоскребов, я убедился в том, что в Японии нет и метра сносной дороги. Впечатление было такое, будто самые широкие магистрали разбиты артиллерийскими залпами. А машины мчались по ним на полной скорости… В это трудно поверить, не испытав на собственном опыте. Так что Король Покрышек всегда будет процветать.

Чтобы войти в гостиницу, надо пройти по плоским камням через садик площадью три квадратных метра, между яйцеобразной скалой и карликовым деревом. Уже в холле слуга завладевает вашей обувью и ставит ее на полки, напоминающие библиотечные, среди огромного количества других ботинок.

Пока мои дамы вели переговоры с портье, я в носках пошел за проспектом отеля и пробежал его глазами. Одна фраза заставила меня вздрогнуть: «Тридцать пять номеров нашей гостиницы имеют кондиционеры, шестнадцать — ванные комнаты, семь — кровати…»

Мой номер оказался одним из семи (аригато, мои дамы!). На пороге комнаты, наконец-то достойной меня, я получил свою порцию низких поклонов с пожеланиями спокойной ночи и саёнара до следующего утра, после чего, судя по звукам, мадам Мото со своей племянницей водворились в такси-тарахтелку. Впервые с момента приезда я остался один. Я подумал, что японец, должно быть, редко остается один, даже у себя, в доме из комнат-ящиков, напоминающем рамочный улей.

Когда я спускался в носках по лестнице отеля, чтобы впервые пройтись по Токио без провожатых, помнится, мне было очень весело. Я от души жалел японских юмористов: бедняги лишены возможности описывать не знающие износа уловки мужа-гуляки, возвращающегося к жене с ботинками в руках…

«Библиотека» для обуви была первым препятствием на моем пути. Дежурный разбудил старшую горничную, та разбудила слугу, который, несомненно, лишь благодаря отличному профессиональному чутью опустил два пальца именно в мою пару ботинок, по пальцу в каждый, и придержал их снизу большим. Это чудо произошло в тот самый момент, когда я уже начал проклинать японцев с их маниакальным чистоплюйством.

Я приметил ориентиры — к черту такси! — и, спокойный, как баптист, направил свой стопы к Гиндзе, не выпуская из рук проспекта отеля с планом Токио и заверениями вроде: «От нашего отеля до Гиндзы всего пять минут ходьбы». Два часа кряду блуждал я по безымянным улочкам, вдоль мрачных заборов, балюстрад, нависающих над железной дорогой… Никаких ориентиров: свет на «Эйфелевой» башне погашен, погасла и гигантская сова, вращающая свои неоновые очи, погасли транзистор-радуга «Сони», раковина фирмы «Шелл» и красный реактивный самолет авиакомпании «Суиссэйр»… В довершение ко всему появился туман, игравший в миражи и возводивший передо мной призрачные вандомские колонны.