Сара - Дж. Т. Лерой

— Еще один снимок! Раздвиньте ноги пошире… еще, отлично, о’кей, великолепно! Спасибо, ребята. Надеюсь, вы найдете подонка, который сотворил с ним это. До встречи, пока.

— Затягиваем шов.

Я лежал на животе, растянутый по рукам и ногам, пристегнутый к столу и распластанный. Что-то мягко скользнуло подо мной, поднимая бедра, ремни сдавили мне ноги, спину и голову. Вокруг рокотали голоса:

— Имя, имя твое как? — требовал нависший коп.

— А сейчас будет немножко больно, — предупредил доктор.

И откуда-то издалека донеслись удары.

— Отлично, еще один стежок…

их крыльев…

— И последний…

И по комнате разлетелись, расплылись их алые, кровавые перья.

— Ну вот, пошли…

и острый как бритва клюв, в котором торчали.

— Сейчас пристроим тебя.

куски моего тела.

Пленные игрушки

Женщина держала две куклы. Волосы ее были туго стянуты желтым пучком на затылке, отчего глаза растягивались в щелочки. Она то приветливо улыбалась мне, то хмурилась, переводя недоуменный взгляд на кукол. Одна из них, изображавшая взрослого мужчину, была со спущенными штанами — точнее, женщина это сделала за него. Оттуда выпирал его аппарат, окруженный черным нитяным газончиком.

— А маленький мальчик — блондинчик, как и ты.

Комната, где мы сидели, была в розовых тонах, с развешанными по стенам фотографиями улыбающихся детей. В углу был кукольный домик, в котором проживала резиновая семья. Я сидел на коврике с алфавитом, скрестив под собой ноги, как и она.

У куклы-мальчика на месте рта была круглая дырка «и веснушки совсем как у тебя», — не преминула заметить она, щелкнув меня легонько по носу.

Кукла-мужик сунула свой аппарат мальчику в рот, точно в хорошо подогнанном «паззле»-головоломке. Она помогала ему делать это. Ее туфли с острыми носками впивались в кожу, оставляя полосы на лодыжках.

— Обрати внимание, — многозначительно прокашлялась она. — Так делать плохо. — Она погрозила куколке кулаком: — Плохой, плохой человек.

Ногти у нее были красные, совсем как у Сары. Кукольными руками мужчины — со сросшимися пальцами — она стянула с мальчика штанишки. Я запустил пальцы в сверкающий мех алфавитного коврика, расправил и стер буквы.

— Следишь? Теперь посмотри, чем они занимаются, наши куклы.

Она потрясла два маленьких манекена в воздухе. Причиндалы у взрослого мужчины запрыгали. Маленький член мальчика задрожал. Он не был оторочен мехом, как у взрослого.

— Ой-ей-ей, — запричитала она и сунулась розовой штукой мужчины в другую дырочку, проделанную у мальчика в попке. Она затрясла куклами в воздухе, и ноги у них затрепыхались, как у повешенных. — Ой-ей-ей, — повторяла она, сжимая и разводя их снова и снова. Они хлопали друг о друга, производя звуки сталкивающихся подушек.

— И каково сейчас маленькому мальчику? — спросила она, не прерывая своих манипуляцшг.

За ней стояла большая коробка, разрисованная точно игрушечный барабан, синий, с белыми крестами по бокам. С краю свешивалась коса с красным бантом.

— Теперь смотрим сюда, внимательно. — Она потрясла их жестче. — Что сейчас чувствует мальчик? А? Можешь говорить, не бойся. Здесь тебя никто не тронет, — подчеркнула она.

Натянуто улыбаясь, она протянула мне обе куклы. Я заметил на ее блузке бурое неряшливое пятнышко. Я всегда следил за тем, чтобы пятен на одежде не было. «Нас могут принять за какое-нибудь отребье», — говорила Сара.

— Как только заметят пятно, сразу запишут в бродяги, — объясняла она, пока мы рылись в ее сумке в поисках бутылочки пятновыводителя «Хлорокс». — Мой отец богат и образован, он проповедник. Понимаешь, из какой ты семьи? — Промокнув салфетку, прихваченную в «Макдоналдсе», она стала затирать пятно от кетчупа на моей майке. От запаха хлорки резало глаза. — Ты должен выглядеть опрятным и хорошо пахнуть.

Иногда мы заходили в женскую уборную. Я забирался к ней в кабинку. Мы снимали с себя все, включая нижнее белье. Я выставлял перед собой два рулона туалетной бумаги: она лила на них очиститель с хлоркой. Один отдавал потом ей.

— Потому что порок смердит. Люди по запаху могут почувствовать его.

И мы терли хлорным пятновыводителем между ног, и она зажимала рот ладонью, чтобы не закричать.

— Так ты обратил внимание? — продолжала допрашивать меня тетка, прижав к себе куколок. — Мальчик не должен позволять дяденьке так поступать… понимаешь? — Она снова проделала у меня перед глазами те же странные манипуляции, визгливо охая, как будто ей было нестерпимо больно. — Плохой, очень плохой дяденька, — заключила она низким рычащим голосом. — Повторяй за мной, — предложила она. — Ну, давай, ты же хочешь, чтобы снова разрешили смотреть мультики?

Во время нашей последней беседы в этом кукольном театре я хранил молчание, и тогда мне было отказано в телевизоре, а также на два дня запрещено посещать игровую комнату. Я сидел у себя в палате и перечитывал старые книжки. Я ни с кем не дружил. Дети там были странные: обритые наголо, в синяках, с распухшими губами, яркими как лак для ногтей. Некоторые передвигались вообще в колясках, на костылях, или в опорах на колесиках. Одному парню все время приходилось колотить по спине — иначе он просто не мог дышать. Он кашлял ночь напролет, когда не плакал — он все время кашлял. Еще меньше мне хотелось встречаться с их родителями. Они приходили с магазинными пакетами, набитыми всякой всячиной. В гостиной пакеты не открывались.

— Пойдем в твою комнатку, милый, — говорили они своим детям, зыркая в мою сторону. Обычно беседа протекала громко, так что при появлении родителей я включал звук телевизора на максимум, пока не прибегала нянечка и не отбирала у меня пульт дистанционного управления.

— Так нельзя… — пробормотал я.

— Что? Да, правильно, говори, продолжай, не стесняйся. Видишь, как просто… — Она постучала куклами по ковру, словно они танцевали. — Малыш здесь не при чем, виноват большой дядя, — снова повторила она.

— Мальчик не… виноват, — пробормотал я. — Он поступил неправильно. Ошибся.

— Отлично. Видишь, как просто… теперь после обеда можешь посмотреть мультфильмы. У тебя уже лучше получается. — Она погладила меня по голове. — Ну, пора.

Она встала, отряхивая ворсинки коврика с бежевых колготок. Куклы полетели в барабанный ларь.

— Идем.

Она распахнула дверь с плакатом какой-то мультяшки, рядом с которой веселились дети. Я прошел мимо коробки с куклами: она казалась колодцем, куда сбрасывали жертвоприношения, полным оторванных голов и конечностей, голых тел, и сверху валялись дяденька с ребенком. Дяденька смотрел на меня, хищно прижимая к себе мальчика. Судя по лицу последнего, я мог определить, что дяденька еще в нем. Я потянулся, чтобы разъединить их.

— Нет, нет, — поспешила сказать она, — оставь игрушки в покое. Сейчас же на второй этаж, в столовую. Поиграешь завтра.

Крышка с грохотом упала.

Дети исчезали в этом странном доме так же внезапно, как и появлялись. Некоторые — даже не покидая комнат, где долгое время лежали, обмотанные щупальцами трубочек и проводов. Просто приходил день — и комнаты вдруг пустели — остался только флуоресцентный свет приборов, падавший на кроватку. Все медицинские диаграммы с койки и стен тоже уносили врачи, а нянечки забирали воздушные шарики.

Некоторых с шумом забирали родители. Рассовав игрушки в пакеты, тиская воздушные шары в руках, они прощались. И нянечки долго обнимались с ними и махали вослед. Но я всех перехитрил: они так и не узнали про моих «чертовых опекунов». Я держал язык за зубами, как учила Сара, чем избежал полицейской расправы.

Оттого мое расставание с этим игрушечным домом было скоротечным и незапоминающимся: ни объятий, ни приветствий, ни пакетов с продуктами… Зато оставался припрятанный медвежонок, который в первый день подарила мне нянечка, встреченная в пустом коридоре.

— Это тебе, — сказала она. Медвежонок был похож на кролика: тот же пожелтевший мех. Я не сказал ни слова, даже не поблагодарил. Просто оставил его на полу в комнате отдыха. Она принесла его и подложила мне в кровать. — Больше ему некуда податься, — сообщила нянечка. — Вот он и пришел к тебе.

Потом, когда я проснулся в эту ночь с внезапно заколотившимся сердцем, в мокрой постели, я схватил медвежонка и зарылся в него лицом, как раньше — в кролика. Потом это место на его меху еще несколько дней оставалось влажным.

Я остался с женщиной, которую сиделка называла моей бабушкой.

— Она позаботится о тебе, — подтвердила воспитательница.

Я кивнул, еще ничего не понимая, но взволнованный мыслью, что у меня снова кто-то появится. Женщина подписала бумаги, пока я стоял рядом, руки по швам.

— Вы у нас первый раз? — спросила ее воспитательница.