Блеск и нищета К. Э. Циолковского - Гелий Салахутдинов

В автобиографии он, много лет спустя, писал: "Но что я мог там ( т.е. в Москве - Г.С.) сделать со своей глухотой! Какие связи завязать? Без знания жизни я был слепой в отношении карьеры и заработка" [172, с. 50].

Отец присылал ему по 10-15 рублей в месяц. Деньги эти по тем временам были вполне достаточными для безбедного существования. Однако Костя тратил только 90 копеек в месяц на хлеб, отказывая себе даже в картошке и чае, а на остальные деньги покупал книги, трубки, реторты, химреактивы и прочие необходимые для самообразования вещи.

Штаны его были все в желтых пятнах и с дырками от кислоты, волосы не стриг - считал, что на такие пустяки не стоит тратить время и деньги. Тетка прислала связанные ею теплые чулки, а он их продал за бесценок. Потом мерз, но, зато, купил химические препараты.

Первый год жизни в Москве тщательно изучал курс элементарной математики и физики. На второй год занялся высшей математикой: прочитал книги по дифференциальному и интегральному исчислению, аналитической геометрии, сферической геометрии и пр. [172, с. 52].

О проблемах самообразования хорошо сказал Н.Г. Чернышевский:

"Он самоучка; по каким книгам он учился? Знал ли он, какие книги выбирать, знал ли он, на какие учения обращать внимание, как на учения действительно современные? Her, он учился по книгам, какие попадались ему в руки, а чаще всего попадаются книги, написанные в духе теорий, уже получивших господство в обществе, то есть теорий уже довольно старых и значительно устаревших. Такова судьба всякого самоучки" [174, с. 180].

Сказано очень точно, а профессор Н.Д. Моисеев эти положения Н.Г. Чернышевского конкретизировал, приблизив их непосредственно к ситуации К.Э. Циолковского:

"...Циолковский был и остался на всю жизнь самоучкой. Те руководства, которые он проштудировал в Москве и Рязани, были только учебниками и учебниками элементарными. Из них не было выхода в специальную журнальную литературу и литературу монографическую..." [40, с. 17].

К сказанному добавим, что он не смог получить систематического образования. Он сосредоточился лишь на некоторых науках, преимущественно на точных, но среднее образование предполагает знание географии, ботаники, иностранного языка, а высшее техническое -нескольких десятков технических наук, о которых он не имел даже отдаленного представления. Анализ его работ показал, что, разбираясь в элементарной алгебре, он не имел твердых навыков в тригонометрии и в четырех попытках отыскания тригонометрических функций в треугольнике дважды ошибся. Из высшей математики он умел дифференцировать и интегрировать простенькие выражения, а также раскладывать функции в ряд.

Полученные знания он пытался применять к самостоятельно сформулированным вопросам. Он хотел, например, понять нельзя ли практически воспользоваться энергией движения Земли, какую форму принимает поверхность в сосуде, вращающемся вокруг отвесной оси, нельзя ли использовать в паровых машинах высокого давления мятый пар и пр.

Однажды он придумал машину, в которой хотел использовать центробежную силу для полета. Она состояла из закрытой камеры, в которой "вибрировали кверху ногами" два твердых эластичных маятника с шарами в верхних вибрирующих концах. Они описывали дуги и центробежная сила шаров должна была поднимать кабину в атмосфере [172, с. 54].

Он был в восторге от своего изобретения, несколько часов, воодушевленный, бродил по ночной Москве, обдумывая свою идею снова и снова. Но скоро понял, что машина работать не будет. Восторг творчества был столь силен, что всю свою оставшуюся жизнь он видел ее во сне, поднимаясь на ней в заоблачные выси с "великим очарованием".

Посещал он и Публичную библиотеку ("Чертковскую" - вместе с "Румянцевской" она находилась в здании нынешней Российской государственной библиотеки), где занимался точными науками. Один человек произвел на него сильное впечатление:

"...в Чертковской библиотеке я заметил одного служащего с необыкновенно добрым лицом. Никогда я потом не встречал ничего подобного. Видно правда, что лицо есть зеркало души. Когда усталые и бесприютные люди засыпали в библиотеке, то он не обращал на это никакого внимания. Другой библиотекарь сейчас же сурово будил.

Он же давал мне запрещенные книги. Потом оказалось, что это известный аскет (Н.Ф. - Г.С.) Федоров - друг Толстого и изумительный философ и скромник" [172, с. 61].

Этот Н.Ф. Федоров оказал на мировоззрение К.Э. Циолковского определенное влияние, прежде всего, возбудив у него интерес к космосу, который входил фрагментом в его философию.

Как-то он рассказал К.Э. Циолковскому, что однажды Л.Н. Толстой сказал ему: "Я оставил бы во всей этой библиотеке лишь несколько десятков книг, а остальные выбросил". Федоров ответил: "Видал я много дураков, но такого еще не видывал" [171].

Друзей в Москве почти не было. Пару раз приходил к нему в гости студент-математик и посоветовал прочитать Шекспира. Другой случайный приятель предложил познакомить его с "одной девицей", но он отказался. В автобиографии он вспоминал: "Но до того ли мне было, когда живот был набит одним черным хлебом, а голова обворожительными мечтами!" [172, с. 56].

Впрочем, романтические чувства не обошли и его. Хозяйка квартиры, где он снимал себе жилье, обстирывала богатую семью, и там рассказывала о своем необычном своей эксцентричностью и застенчивостью жильце. Ее рассказы заинтересовали дочь хозяина и у них началось длительная переписка. Свою пассию он ни разу не видел, а вскоре ее родители нашли эту переписку, не делающей чести их дочери, и она прекратилась.

В своих письмах он уверял ее, что он "... такой великий человек, которого еще не было, да и не будет!" [172, с. 56]

Н.Д. Моисеев, заметив эту черту характера К.Э. Циолковского, отметил, что "... по натуре своей это - человек исключительно скромный и даже застенчивый и одновременно он же, тот же самый Циолковский, органически ощущает себя великим, почти пророком... Этот скромный человек, как в дальнейшем окажется, одновременно является иногда и попросту нетерпимым. Скромность, проросшая своими разветвлениями в гордость - вот кратко наиболее правдивая характеристика" [40, с. 14].

Мы согласились бы полностью с этим высказыванием, если бы нам было дозволено заменить в нем слово "гордость" словом "самомнение".

Каждый человек должен прочитать за свою жизнь, а особенно в молодости, очень много книг. Это, конечно, наша точка зрения, в основании которой лежит глубокая убежденность в действенной силе литературы.

К.Э. Циолковский их прочитал откровенно мало: кое-что из Жюль-Верна, Уэльса, Шекспира, Писарева, нигде и ничего не говорит он о знакомстве с работами Пушкина, Толстого, Достоевского, наверное, не воспринимал стихи. Есть, правда, его свидетельство, что он перечитал за несколько лет подшивки журналов "Современник", "Дело", "Отечественные записки". Он отмечал именно журналы, а не авторов.

Поразительно, но человек, который в будущем разработает собственную философию, в московский период "всякой неопределенности и "философии"... избегал". При этом к "философии" он относил все, что ему представлялось непонятным или избыточным.

По этой причине он не признавал "... ни Эйнштейна, ни Лобачевского". Он отверг также и Минковского, назвавшего время четвертым измерением: "Назвать то можно, но слово это нам ничего не открывает и не прибавляет к сокровищнице знаний".

Отвергал он сразу и на всю жизнь. "Под точной наукой или, вернее, истинной наукой, - писал он, - я подразумевал единую науку о веществе, или о Вселенной. Даже математику я причислял и причисляю сюда же" [171].

Три года жизни в Москве были наполнены трудом, одиночеством и мечтами о будущих изобретениях. Именно в эти годы у него сформировалась мечта "... о завоевании Вселенной", а в социальном смысле он преодолел несколько последствия своей провинциальности - робость перед большим городом; самостоятельно получил некоторые знания, и приобрел безграничную уверенность в своих силах.

Все эти годы он переписывался с отцом, который все-таки сообразил, что жизнь в Москве мало что дает сыну, но может привести его к гибели. Под благовидным предлогом он пригласил его вернуться домой, в Вятку, и все увидели "плоды образования": он был черным от слабого питания ("я съел весь свой жир") [172, с. 64].

Отец помог ему получить частные уроки по математике и физике, а вскоре слухи о его преподавательских способностях распространились и от заказчиков не стало отбоя.

Еще в Москве он, одеваясь "в рубище", должен был как-то реагировать на рефлексию на это окружающих. В принципе, у него мог бы сформироваться некий комплекс неполноценности, или, наоборот, определенное высокомерие, независимость. Сформировалось (или, по крайней мере, укрепилось) последнее, немыслимым образом сочетавшееся с бытовой скромностью и застенчивостью. Трудности детства и московского отрочества привели к сильному и упрямому характеру. Он пренебрегал насмешками окружающих, общественным мнением.