Оплодотворитель - Дементий Толли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Убедившись в боеспособности Муромского, Вика откинула одеяло и переместилась в положение наездницы. Проделывая все движения с удивительной ловкостью и грацией, она помогла наполненному горячей кровью «гордецу» найти своё, снова жаждущее встречи с ним, лоно и, используя собственные прижатые к торсу Рода голени, как опоры, начала головокружительную необузданную скачку, в которой она была сверху – повелительницей, владеющей мужской детородной плотью с желаемой полнотой соития. Безумство страсти продолжалось долго, пока обессиленные любовники, разъединившись в изнеможении, ни уснули.
***
После первой ночи с Родославом Муромским Вика проснулась первой. Спальня была обильно залита утренним светом. Они лежали неприкрытыми одеялом совершенно нагие, словно Адам и Ева до грехопадения; и Виктория не могла в такой момент отказать себе в удовольствии полюбоваться прекрасно сложенным телом Муромского, напоминающим своими пропорциями знаменитую античную статую юного Давида – победителя Голиафа, за исключением одного нюанса, подумав о котором она улыбнулась. Созерцание этого спящего телесного великолепия рождало в ней сейчас скорее эстетическое наслаждение, чем чувственное. Однако, Вики Гессер неизбежно и срочно надо было покинуть место своего грешного ночлега. Она на скорую руку оделась, привела себя в приемлемый вид и тихонько, но решительно направилась к выходу, оставив напоследок на телефонном столике коротенькую записку:
«Милый Родослав, созданное мной и тобой новое обстоятельство теперь оставит навсегда след в моей жизни и, думаю, в твоей памяти сотрётся тоже не скоро. Я благодарна тебе за вчерашний вечер, ночь и даже сегодняшнее утро. Но, мне кажется, что случившееся – только начало наших отношений, и какое – то продолжение может последовать. Сам встреч со мной пока не ищи. Виктория.»
***
Виктория Леонидовна приехала на работу за четверть часа до начала рабочего дня, что, вообще говоря, не входило в её привычки и, можно утверждать, противоречило правилу старшего научного сотрудника соблюдать небольшую трёх – пятиминутную начальственную задержку. Она прошла в свой кабинет и закрылась на ключ изнутри. Ровно в 9.00 раздался стук в дверь, и Вика услышала голос своего мужа и шефа Эдуарда: «Виктория Леонидовна, откройте пожалуйста. С вами всё в порядке? Это Эдуард Николаевич! Мне нужно с Вами поговорить.» Здесь следует пояснить: заведующий лабораторией Эдуард Николаевич Гессер в стенах института прилюдно позволял себе общаться с подчинённой ему по должности супругой только строго официально.
Преодолев усилием воли всё более нараставшие в душе смятение чувств и нерешительность, Виктория смело приблизилась на расстояние вытянутой руки к двери и после мимолётной паузы повернула ключ. Перед открывшейся дверью она увидела, естественно, сидящего на инвалидной коляске, Эдуарда с неестественным для него выражением лица ребёнка, обиженного несправедливым наказанием.
– Проходите пожалуйста, Эдуард Николаевич.
Пока шеф очень медленно и осторожно вкатывал себя в недостаточно широкий для инвалидной коляски дверной проём, Вике в голову пришли совершенно не ко времени мысли о этичности обращения к инвалиду – колясочнику с предложением «пройти» куда – либо. «В самом деле – подумалось ей – не воспринимает ли колясочник предложение «пройти», как издёвку. А если такое допущение правильное, то не лучше ли, не этичнее ли в подобных случаях предлагать «проехать». Нет, «проехать» тоже, пожалуй, неадекватно. Что же тогда? Может быть «вкатывайтесь», или «катитесь»? О нет! Это вообще ужасно!» Между тем Эдуард миновал, наконец, злополучный дверной проём, и Виктория Леонидовна прикрыла за ним дверь.
– Здравствуй, Вика. Что случилось? Ты где была ночью? Со школьной подругой решили расслабиться по-взрослому, переборщили с алкоголем и заночевали там – на даче? Опоздали на последнюю электричку? Ты же обещала, что вернёшься домой не позже одиннадцати вечера. Я переволновался! Не знал, что и подумать! Убили там вас, зарезали? Ну, что ты молчишь? Скажи что-нибудь.
Виктория слушала взволнованную сбивчивую речь мужа, не зная пока что ему сказать в ответ, то есть она не решила ещё для себя: надо ли озвучить сейчас наивную лживую, но щадящую психику Эдуарда и достаточно убедительную для него версию, объясняющую её ночное отсутствие, или, всё-таки, она должна рассказать правду о своей измене. Нет, она ещё не была готова к такой, по – любому нелёгкой для них обоих, исповеди.
– Эдуард, очень прошу тебя: давай отложим этот разговор до вечера. Я не очень хорошо себя чувствую. У меня болит голова. Обещаю дома вечером я тебе всё объясню. Пожалуйста!
– Хорошо, как тебе будет угодно. Тогда до вечера. И ещё мой совет: боюсь таблетка от головной боли тебе не поможет, а лучше бы принять что-нибудь от похмельного синдрома. Говорят, очень хорошо попить, например, огуречного рассола.
– Перестань! Ты что – уже записал меня в алкоголички?
– Нет конечно! Я просто искренне хотел тебе помочь. Ладно, всё, до вечера.
***
В квартире четы Гессер в этот вечер не было обычных, перемежаемых только раздельным чтением, разговоров на самые различные темы: из мира науки и, прежде всего, генетики; из сферы искусств, где преимущественное внимание супругами уделялось кинематографу, опере и театру; не чужда для них была и политика, в которой считал себя докой, разумеется, Эдуард Николаевич. Неудивительно поэтому, что беседы по политической тематике чаще всего сводились к пространным рассуждениям – лекциям Эдуарда с единственной, но благодарной слушательницей Викой, вставлявшей время от времени свои весьма уместные реплики, позволявшие лектору считать, с определённым основанием, свою политологию убедительной и логичной. Сегодняшний семейный
