Таверна «Не уйдешь!» - Федор Московцев

— Майкл, ну расскажи, наконец, про свою чокнутую пациентку!

— Да, уж… — покачал головой Ванвингарден, — эта пациентка довела себя до какого-то spider-исступления. Это же надо: вообразила, будто в её ухе завёлся паук.

Над их головами плыли блюда со стейками, бифштексами, салатами, резво лилось вино и виски. Шёл смутный говор. Майкл продолжал цедить свой клюквенный сок. Вместо традиционного в этом заведении огнедышащего хард-рока продолжала играть попса.

Среднего возраста мужчина, особенного вида энергичного пьяницы, приблизившись вплотную к их столу, стал бубнить: «Вы должны меня понять, вы же должны меня понять!» Его отогнали, и тогда он с выражением неподдельной тревоги в глазах подошёл к официантке и стал просить, чтобы ему разрешили вскарабкаться наверх по одной из деревянных колонн заведения, поддерживающих массивные поперечные балки: «…только до потолка и обратно, вы видите, девушка, я совершенно адекватен; только один раз, девушка, только раз». Плотный усатый хозяин вывел его из таверны, и предложил ему, уже на улице, попробовать влезть на фонарный столб.

Официант принёс еще один графин с клюквенным соком и новый стакан, но Майкл продолжал пить из прежнего, подливая туда сок и забрасывая очередную лимонную дольку. Повисла пауза, из-за соседних столиков стали слышны обрывки разговоров. Когда инцидент с пьяницей был исчерпан, на Майкла снова стали наседать.

— Давай рассказывай, хватит уже растравливать любопытство! — требовали со всех сторон.

Трезвого Майкла от его друзей разделяло уже приличное количество алкоголя. Он устало согласился, бросив в стакан очередную лимонную дольку и ковырнув стоящий перед ним салат из морковки, базилика и цукини. Из колонок доносились умильные поп-шлягеры 60-х, упакованные в деликатное обрамление из органа и размытых гитар. Однако, кроме ласки и дрёмы, в треках присутствовала и лёгкая тревожная нота, страховавшая музыку от излишней слащавости.

Майкл описывал клинический случай миссис Юргенс, время от времени бросая в стакан очередную лимонную дольку, Артур вставлял красочные комментарии, и по мере приближения к развязке и уменьшения содержимого бутылки виски подробности шумного разговора постепенно становились достоянием всех посетителей заведения даже против их воли. Участие в оживлённой беседе не мешало Артуру подчищать свою тарелку, тогда как Ванвингарден, с энтузиазмом расправившись с фрикадельками, не прикоснулся к картофелю и клюкве, из которых состоял гарнир, а Майкл счел свой рассказ удобным поводом, дабы вообще ничего не есть — так как хотел появиться на семейном ужине максимально голодным и не расстроить Адель тем, что не ест приготовленные ею блюда.

— Да уж, чего только не бывает! — поперхнувшись смехом, сказал Ванвингарден. — История что надо, поинтереснее, чем статистика всё учащающихся преступлений на сексуальной почве и офисных несправедливостей. Про это надо снять кино. Определённо надо снять.

Услышав про «статистику всё учащающихся преступлений на сексуальной почве», Артур заметил:

— Но как бы нет концовки. Сюжет закручен, соглашусь, но нужен некий завершающий аккорд.

Ванвингарден махнул рукой:

— И так сойдёт, народ проглотит. И знаете, что я скажу: все эти записи, фильмы, документирование, всему этому лет сто, не больше. Это, можно сказать, совсем недавно началось. Бетховен и все эти засранцы, они ведь даже не могли послушать, что они там написали. Вы знаете, как было сложно найти какого-нибудь ублюдка с исправной скрипкой? А его музыка живёт веками. Техника уже дошла до того, чтобы сохранить всё это на века.

Шмудо с несколько скучающим видом передвигал по столу салфетку, время от времени обновляя статус на Фэйсбуке, докладывая виртуальным друзьям о том, чем сейчас занят.

Ванвингардена разобрало, он шумно вещал, обращаясь сразу ко всем, и ни к кому конкретно, перескакивая с одной мысли на другую:

— Да ладно, всё это пыль… да… по-настоящему — это всё пыль, всё это недолговечно. Что бы ты ни делал, кончится тем, что будешь пускать слюни и ходить под себя и даже не будешь помнить, что ты что-то сделал. Я недавно был у Макдорманда, нашего бывшего директора, это полный абзац. Он достал из аквариума макет нашего медцентра, уменьшенную копию, которую ему подарили, провожая на пенсию, и говорит: «Я не знаю, что я собирался с этой штукой делать, но я знаю, что это как-то связано со мной». Он даже не помнил, что был директором клиники, а он возглавлял Седарс-Синай 15 лет! Не важно, что ты сделаешь — всё это обессмыслится. Но если тебе правда по-настоящему повезёт, если ты действительно сделал что-то исключительное, может, ты продержишься чуть дольше. Но я бы не хотел оказаться на месте Макдорманда. Уж лучше сразу… А твоя пациентка, Майкл, держит фирму и поднимает сына, это уже великое дело. Она помнит, что у неё предприятие и отпрыск, о котором следует позаботиться, — последнюю фразу Ванвингарден произнёс таким тоном, будто бы обращался напрямую к миссис Юргенс.

Они долго обсуждали подробности этого эпизода с пауком. Зал почти опустел, за уличным столиком сидело пятеро байкеров, и в заведении по просьбе Артура звучал не рокот рок-урагана, а дружелюбный, умиротворённо-атмосферный дискач, под который хотелось не танцевать, а расслабленно рассекать волны.

Шмудо вставил свою чуть ли не единственную реплику за весь разговор:

— Обернитесь назад. Видите, там, за барной стойкой, лимоны рядами сложены? Я уже целый час думаю, почему они не рассыпаются? Очень интересно: по какой системе их складывали?

Майкл заглянул в стакан — за то время, что компания провела тут, он превратился в лимонную компостную кучу. Он сделал широкий жест руками, словно пытаясь обнять всех присутствующих в зале: «Ну вот, таким вот образом».

Вдруг они услышали грохот и звон разбитой посуды, за ним последовал крик, в котором не было слов и который был похож на судорожно втягиваемый звук: «А-а-а!.. а!.. а!..»

И тут, словно из стены, появилась миссис Юргенс, представ перед собравшимися, как монументальная башня, поражая массивностью своих форм, в своём самом чистом и самом незамутнённом виде: искрящиеся безумием глаза, угрожающая поза. Обладательница луженой глотки и звериного рыка сказала достаточно громко, чтобы перекричать посетителей таверны:

— Вы обманули меня! Вы дорого заплатите за свой обман!

От неожиданности четверо врачей на миг застыли и стали без стеснения разглядывать возмутительницу спокойствия. И откуда только, сатана, вынырнула?! Гул голосов внезапно начал стихать. Майклу было трудно дышать, он чувствовал необыкновенное стеснение в груди.

— Ублюдки, сволочи, поганые врачишки! — голос вдовы Юргенс рассекал воздух, как бритва шёлк.

Очевидно, что её воображение всечасно и неотступно преследовали некие видения с участием пауков, обрывки воспоминаний, переживания прошлых лет, а под действием психотропных препаратов всё это превратилось в сверхценную идею, и этим определялись все её поступки, вокруг этого вращались все её помыслы, и на это она сводила все разговоры.

Добро пожаловать в анатомический театр голых нервов имени Клары Юргенс! Больничная карта открылась — разъярённая вдова смахнула со стола ненавистных врачей несколько тарелок и стаканов, и звон разбитой посуды привлёк внимание всех без исключения посетителей.

Несмотря на грузность, Майкл легко поднялся, и, придав лицу выражение почтительности, сказал:

— Мысль об обмане, которую вы только что высказали, является трофеем, вынесенным из очень сильно изменённых состояний сознания…

Наговаривая психотропный текст, он лихорадочно размышлял, какие неприятности может получить от Карла Юргенса, с которым шутки плохи.

«Что они могут мне сделать? Вот интрига, чёрт возьми!»

То, что последовало за этим, произошло с неправдоподобной быстротой. Энергичный пьяница, которого час назад выставили из заведения за то, что он пытался залезть на колонну, незаметно вернулся и осуществил своё намерение; и привлёк к себе всеобщее внимание, лишь когда рухнул с трёхметровой высоты на пол со стрелой в спине. Из-за столика, расположенного на входе, вышел худощавый юноша с арбалетом — Клэй Юргенс, тёмные стороны таланта которого, наконец, нашли применение, а красный цвет футболки подчёркивал решительность его намерений. В арбалет уже была заправлена новая стрела, которую он молниеносным движением извлёк из поясного колчана. В руках его матери, миссис Юргенс, появился револьвер, и всё это добавило элемент неопределённости и опасности. Ждать новых острых ощущений пришлось недолго.

Все инстинктивно пригнули головы, и только четверо харизматичных татуированно-бородатых байкеров, находившихся в пяти метрах от Клэя, дружно поднялись из-за своего стола и ощетинились:

— Так, что за дела?