Петтер и красная птица - Ульф Старк

Мы решили, что самое лучшее для нас сейчас — скрыться и ждать их дома. Не может быть, думали мы, чтоб они не смягчились, увидев, как мы для них постарались. Уже в передней нас ждал ещё один дымящий и чадящий сюрприз. Пирог! Он разогрелся у нас в духовке до того, что превратился в плоскую, чёрную, вонючую дымовую шашку, от которой по всей квартире плавали волны дыма. Мы вытащили его и швырнули в мойку.

Наверное, Оскар увидел дым из-под двери и решил, что мы подожгли дом. Потому что он влетел к нам как сумасшедший. Пол в передней ещё не совсем высох и был скользкий от порошка. И когда Оскар с разбега влетел в гостиную, он был похож на плохого конькобежца, который размахивает руками и никак не может затормозить.

Он затормозил, только когда трахнулся о романтически красную стену. Я думал, стена не выдержит такой массы, помноженной на такую скорость.

Он долго ещё сидел на полу, прислонившись спиной к стене, и смотрел в одну точку. На его белой рубашке отпечаталось большое красное пятно.

— Чёртовы детки, — пробормотал он. — Что вы тут натворили? Что вы наделали? Эти стены, эти священные стены нашего предприятия, к которым нам запрещено прикасаться! Ей-богу, лучше б у меня совсем не было детей…

Вошла Ева. Она поглядела вокруг и только рукой махнула.

Вдруг я увидел всё их глазами. Я увидел безобразные пятна краски. Я увидел чад и дым в комнате. Потом-то, конечно, всё, что угодно, можно описать с юмором. Наша память — хитрая штука, она со временем всё смягчает, иначе б нам вообще не выдержать. Но тогда мне было не до юмора. Я будто трахнулся с облаков на землю. Вот это, называется, порадовал!

«Лучше б у меня вообще не было детей». Эти слова так и отпечатались у меня в мозгу, будто их выжгли калёным железом. Может, потому, что Оскар сказал это таким голосом. Без злости, без раздражения, без крика — со злости-то что угодно можно сказать. Он сказал это устало, будто махнул на всё рукой. Что же мне оставалось? Что я мог сделать? Нельзя же взять и родиться обратно!

Вдруг я вспомнил про те правила, которые мы со Стаффаном вывесили на кухне. «Суди о поступке по намерению, а не по результату». Моё намерение, ну, то, чего я хотел, — оно же было хорошее!

Но главное — я уже больше не верил, что смогу что-то исправить. Вот тогда-то я и сдался, тогда-то и стал трусом.

8

И вот, значит, я решил убежать из дома.

А что мне было делать? Что бы я ни сделал — всё было бы не то и не так. Вечно получались одни неприятности. Не мог же я просто взять и закрыть на всё глаза. Когда Оскар сказал, что лучше б у него вообще не было детей, это он про меня сказал. Лотта не способна была никого злить. Без меня всё стало бы много лучше. Я понял, что это единственное, что я могу сделать для Оскара и Евы.

Удрать. Сбежать от всего.

Свадебный юбилей закончился тем, что меня заперли в моей комнате, чтобы я хорошенько подумал, что я натворил. Я просидел взаперти всё воскресенье. Лотта ночевала у них в комнате.

За целый день ничего не произошло, кроме того, что вошла один раз Ева и принесла мне поесть. Она была как неживая, будто внутри у неё пустота, а вся жизнь из неё вышла, как воздух из воздушного шара. Она ни слова мне не сказала, ни в чём больше не упрекала, не обвиняла. Весь её вид обвинял.

Мне, конечно, было жутко обидно, что всё провалилось, и, конечно, я чувствовал себя виноватым, но я и злился тоже. Ну, почему такая несправедливость, думал я. Я же не хотел сделать ничего плохого, только хорошее. Как же до них не доходит? Почему они такие тупые?

Сбежать — это был ещё и способ отомстить. И самому себе, и им тоже.

Удрал я в понедельник вечером. Я дождался, пока все заснули. Тогда я тихонько встал и оделся. Я прислушался — Лотта дышала ровно и спокойно, спала. Я вытащил из-под подушки фонарик, который спрятал заранее. Зажёг его и на цыпочках пошёл к письменному столу у окна. По дороге я наткнулся на куклу — эти куклы валялись у нас повсюду. Кукла была пластмассовая и отлетела далеко, скользя по линолеуму. По дороге она, наверное, села, а когда снова упала на спину, пропищала что-то вроде «мама». Я даже вздрогнул, так мне показалось громко.

Не проснулся ли кто? Лотта повернулась, но только ещё глубже уткнулась носом в подушку. Я подкрался к столу. Нашёл бумагу и ручку. Надо было оставить записку, не мог же я просто взять и исчезнуть без следа.

На листе из тетрадки для рисования я написал красным фломастером:

Не надо мне было вообще родиться, без меня вам было бы лучше. Поэтому я ухожу. Надеюсь, всё станет хорошо. Мои вещи оставляю Лотте. Кроме «Хоккея» — это Стаффану. Не беспокойтесь. Я не пропаду. Я вовсе не хотел причинять вам столько неприятностей.

Привет поросёнку.

Я положил записку на кровать, чтобы утром они увидели. Потом я надел кеды. Прежде чем отправиться в путь, я подошел к Лотте. Я смотрел на её лицо. И вдруг мне стало так грустно, что надо убегать из дома. Может, я ещё когда-нибудь вернусь, подумал я. Я тихонько наклонился и почувствовал её тёплое дыхание. Я осторожно поцеловал её в лоб.

— Ну, сестрёнка, — сказал я. — Теперь уж тебе придётся расхлёбывать эту кашу. До свидания.

Я подошёл к окну. Через дверь было бы слишком рискованно, пришлось бы пройти мимо их спальни, ещё наткнёшься на что-нибудь. Нет уж, лучше не надо. Я ведь знал, какой я ужасно невезучий.

Я приподнял раму и бесшумно вылез наружу.

Но прежде чем совсем уйти, я взял с подоконника деревянного поросёнка и сунул его в карман.

«Куда же мне пойти? — думал я. — И на, что я буду жить?» В кармане брюк у меня было шестнадцать крон семьдесят пять эре — всё, что я накопил. До конца жизни вряд ли хватит. Ещё у меня был перочинный нож. Чтобы резать колбасу. Только где её взять, колбасу-то?

Я подумал, что надо завернуть к Стаффану, чтобы сказать, что я ушёл из дома и получить советы на дорогу.

Всё небо было в низких, тёмно-лиловых тучах, будто чьи-то великаньи руки тянулись сверху к холмам и к долине — вот-вот подцепят крошечный посёлок и уволокут его с собой или сожмут в ладонях, как мячик, и зашвырнут куда-нибудь повыше. Окна домов были уже тёмные. Вдалеке, там, где фабрика, был виден яркий свет прожекторов. Дальбу уже спал. Вся Швеция спала, закутавшись в темноту. Сквозь тучи иногда проглядывала зеленоватая половинка луны.

Я спускался по нашей улице. До Стаффана идти было недалеко. Он жил внизу, где уже начинался сам посёлок.

В окне его комнаты штора была опущена. Он жил на первом также. Я встал на цыпочки и постучал. Никакого ответа. Через некоторое время штора приподнялась до половины, и я увидел расплющенную физиономию Стаффана — нос ну прямо поросячий пятачок. Он увидел меня и состроил кислую рожу.

Рама приподнялась.

— Привет, — сказал он. — Чего это ты шляешься по ночам?

— Я решил сбежать из дома, — сказал я. — Вот пришёл попрощаться.

Он, по-моему, даже не очень удивился, а я-то думал, он просто обалдеет.

— Ну, ты даёшь, — сказал он. — Влезай-ка. Надо нам это дело обсудить.

Я стал протискиваться в узкое отверстие. Стаффан схватил меня за руки и помог влезть.

— Располагайся, — сказал он и показал на развороченную постель.

Я сел, а Стаффан взял стул, повернул его спинкой ко мне и уселся на него верхом. Он обхватил руками спинку, упёрся в них подбородком и задумчиво глядел на меня.

— Вот, значит, как, — сказал он. — Значит, ты решил сбежать?

— Да, — сказал я. — Это всё, что я могу для них сделать. Всё так запуталось, что просто ужас. Я думаю, без меня они сумеют разобраться. Лучше мне не ввязываться. Им и без меня тошно.

— Да, с этим свадебным юбилеем, конечно, не очень здорово получилось, — сказал он. — Никуда не денешься: моя недоработка. Допущены просчёты при составлении плана, это бесспорно. В результате конструкция сработала вхолостую. Но я позвонил твоему отцу и всё рассказал.

Про это я ничего не знал. Я ведь сидел взаперти, как морская свинка в клетке.

— Ну, а он что?

— Да ничего. Честно говоря, не проявил большого интереса. Просто взял и положил трубку. И я решил, что не стоит перезванивать.

— Вот видишь, — сказал я. — Вот так теперь всегда. С ними просто невозможно разговаривать. И по-моему, всё это из меня. Правда-правда. Это я всё наделал. Мы, наверное, ну вроде как не подходим друг другу. Нам трудно жить вместе. И становится всё труднее. Вот почему я решил уйти.

— Ясно, тебе надо уходить, раз ты считаешь, что это самое правильное. Только не воображай, что можно убежать от самого себя.

Я очень удивился.

— Как это — убежать от самого себя? Понятно, что нельзя.

— А вот некоторые воображают, что можно. Ну, ладно. А ты продумал практические детали? Что взять с собой, и всякое такое.

Стаффан напал на свою любимую тему. «Вот и хорошо, — подумал я, — он наверняка подскажет мне что-нибудь дельное».