Том 6. Дураки на периферии - Андрей Платонов

Евтюшкин. Ну и жил. Комиссии это не подведомственно. Мало ли кто жил.

Марья Ивановна, А ты не каркай.

Евтюшкин. Я иносказательно… Если бы он в открытом месте жил, а то в тишине частного дома, и никто не видел.

Ащеулов. Комиссию факт жизни не интересует, она заведует матерями, отнюдь не родителями.

Марья Ивановна. Да я с ним всего две недели и была в отношениях. Скорбящий он человек, и никакого в нем бунту, помирать с ним подручно либо в козла играть.

Глеб Иванович. Я, конечно, со всеми вами согласен, что вы правильно рассуждаете, но, между прочим, ребенок-то мой, и я ему полнокровный отец,

Ащеулов. И все ты врешь!

Глеб Иванович. Положа руку на сердце — не вру, потому как Иван Палыч, по моим сведениям, от неустанно честной службы потерял способность множиться…

Иван Павлович. Это, положим, фактически еще неизвестно. У нас один ученый в городе в девятьсот третьем году ездил к мордве и измерял объемную величину расового корня, а потом письменно сверялся с чувашами и башкирами. Самый большой расовый корень — на основании науки — у русских. А я — русский, несмотря на мой возраст… Но это лишь предпосылка и к делу прямого отношения не имеет, раз Глеб Иваныч признался в своем отцовстве, чему я с прискорбием рад. И вот, как он признался, ко мне сразу пришли следующие закономерные соображения, нарушить которые я не могу в силу моих политических убеждений, поскольку я состою на службе по учетной линии и меня могут сократить за нарушение убеждений. Я все понял и сразу пришел к вам, так как на основании законов мужем считается не тот, что состоит в зарегистрированном супружестве, а тот, кто фактический отец, — и он, то есть фактический отец, должен заботиться о судьбе сына. А раз отец — Глеб Иваныч, — то он и должен подавать на вас в суд на алименты, а не я, — либо не подавать по его личному или нравственному усмотрению.

Ащеулов. Ты — что же — будешь подавать? — И охота тебе была, Глеб Иваныч, усложнять историю потомством?

Лутьин. Стало быть, произошла судебная ошибка?

Иван Павлович. Вот именно! Я ж и говорю! Это меня и волнует до сердца в силу моей необходимой законности.

Лутьин (Ащеулову). Тут не усложнение, а прояснение. Здесь целый культурный пробел.

Иван Павлович. Вот именно! Прошу все дело начать рассмотрением сначала.

Евтюшкин. Ащеулов, фиксируй неотлучно. Здесь лежат неизвестные моменты, и неизвестно, куда обернет закон при новых обстоятельствах.

Иван Павлович. Вот именно! Совершенно верно! Я ж и говорю, раз я не являюсь на основании законов фактическим отцом, то я и ликвидируюсь в сторону и глубоко извиняюсь за все предшествующее беспокойство учреждений.

Ащеулов. А закон обратную силу имеет или нет?

Марья Ивановна. Я тебе возымею обратную силу, учетный пес! Я тебе дам, чтобы все сначала, это ты к тому клонишь, чтобы я к тебе вернулась. Я тебе вернусь! Я конца света хочу, учетный морж!

Глеб Иванович. Это я хочу, а не он, — и не к нему, а ко мне! Мы жить обратно не будем, мы вперед…

Лутьин (Ивану Павловичу). В чем же существо вашего нового иска — давайте четко подумаем сначала. Выходит, жены у вас нет, сына тоже нет, зато вы есть… А в результате вас и мы тоже жен и детей решились, но сами остались и воспитываем неизвестного сына, будущего человека. А что из него выйдет, никто не знает… При чем же вы-то здесь, раз вы не отец, не муж, а вообще инородный обыватель?

Иван Павлович. Вот именно. Я и пришел заявить, что я здесь ни при чем и никакой ответственности в дальнейшем не подлежу, что и прошу записать в протокол.

Ащеулов. А если мы тебя привлечем?

Иван Павлович. Невозможно, нет никаких оснований, раз я ни при чем, не отец, не муж Ведь государство не степь, оно само стоит на основании.

Евтюшкин. Ну а мы при чем в таком разе? — Чем ты можешь удостоверить?

Глеб Иванович. А разве кто чего удостоверит, когда главный мир стоит без документов.

Иван Павлович. Как без документов?

Глеб Иванович. Да ведь заявление подается подателем сего, а кто удостоверит самого подателя, прежде чем он подаст о себе заявление?

Ащеулов. Я на что хочешь мандат напишу, хоть на орбиту.

Глеб Иванович. Вы-то напишете, а орбита вам — нет!

Лутьин. А ведь действительно, мир никем не удостоверен.

Евтюшкин. Стало быть, он юридически не существует.

Лутьин. А как комиссия тогда существует?

Евтюшкин. И мы при чем здесь?

Ащеулов. Где?

Евтюшкин. В комиссии.

Ащеулов. Чтобы руководить.

Евтюшкин. Да чем руководить-то, раз мир юридически не существует?

Лутьин. Существует или не существует — не окончательно удостоверено. Башмаков от всего отказывается, — а мы, несмотря на это, лишились жен и оказались штатными воспитателями комиссии охматмлада.

Глеб Иванович. Вот я и хочу подойти индивидуально и тесно. Умоляю вас, давайте все это бросим…

Марья Ивановна. Я тебе брошу, — ты поднять не умеешь.

Глеб Иванович. Мария Ивановна! Давайте возьмем нашего любимого сына, и пойду я с вами, моя любимая будущая жена, на свою квартиру… Я ее побелю, а на дворе колодезь вырою, чтобы вам за водою не ходить… Марья Ивановна, сподвижница моей единственной жизни! Ведь я вас люблю углубленнее себя!.. Будем жить на пользе симпатии и. любезности.

Ащеулов. Трогательно говорит!.. Даже писать скучно.

Глеб Иванович. Будем жить на природном основании, как верные голуби, дети чистого воздуха.

Марья Ивановна. Не желаю я голубиной жизни, — будет, пожила, — я хочу быть хищницей вроде коршуна, и никуда я отсюда не уйду, от этих разведенных разбойников.

Глеб Иванович. Марья Ивановна, умоляю, пойдемте, вы тут загрустите, вы женщина душевная, а не служебная.

Марья Ивановна. Ты скорбеть надо мной будешь. И ребенок не твой, а Васькин.

Ащеулов. Не усложняй, атаманица!

Глеб Иванович. Не верю, я кровью чувствую, что ребенок мой!

Марья Ивановна. А я тебе говорю без чувства!

Евтюшкин. Ащеулов, ты фиксируешь или только думаешь?

Ащеулов. Я сбился. Они говорят неорганизованно.

Иван Павлович. Мне можно уйти?

Евтюшкин. Зачем?

Иван Павлович. Я бывшей супруги стесняюсь, у нее настроение набухает, и третий муж объявился, — значит, тем более я ни причем.

Евтюшкин. По нашим временам мужей считать не обязательно… Как же ты уйдешь?

Марья Ивановна. И проваливай в свою пещеру, пока мы тебя не вычли.

Иван Павлович. До свидания, граждане, я больше здесь не потребен.

Евтюшкин. Как не потребен? — Тогда и мы тоже не потребны, а ребенок зачался и кончился сам по себе. Тогда и мы уйдем, и ребенок неизвестно с кем останется в одиночестве.

Ащеулов. Мы столько проработали вопросов, что стоим уже накануне достижений. Ежели все отменять на самом конце, то у нас активности не хватит начинать сначала. Вишь сколько бумаги придется переписывать, а писать придется опять автоматически.

Лутьин. Активности хотя хватит, мир, говорят, миллион лет существует и до сих пор цел…

Евтюшкин. Идти нам некуда.

Бесшумно и без стука, но страшно авторитетно входят: Старший рационализатор, Евтюшкина, Лутьина и Женщина-милиционер. Вскорости за ними проникают на порог Странник и Два крестьянина, те, что были на суде с кустом. Пауза.

Марья Ивановна. Вы кто такие?

Пауза.

Марья Ивановна (нагло поет).

Чтоб на службу поступить,То в союзе надо быть,Чтоб в союз нам поступить,То на службе надо быть!..

Старший рационализатор (выслушав частушку). Гражданка, ваше пение прекращается. Комиссия охматмлада здесь существует?

Евтюшкин. Здесь. В полном узком составе. Я ее председатель.

Евтюшкина. Ну-ка, поди, поди сюда, председатель.

Старший рационализатор. Повремените, гражданка Майская, с вашим мужем… (К Евтюшкину.) Вы посылали копию ваших достижений в губгород и товарищу Максиму Горькому?

Евтюшкин. Посылали. Ащеулов, достань копию достижений. А вы кто по должности будете? — У вас мандат есть или мы вас так должны знать?