Без пощады - Томас Рид

С трех сторон это место защищено горными кряжами, состоящими из всевозможных видов и пород, начиная с древнейших на земле - разноцветных базальтов, гнейсов, сиенитов и гранитов. Только с четвертой, южной стороны, нет гор; там темнеют лишь густые леса. Перед самим же господским домом в Холлимиде расстилался на обширном пространстве своеобразный природный парк, в котором деревья словно чьей-то прихотливой рукой были разбросаны среди лужаек с сочной свежей травой. Но посередине этого парка была прекрасная аллея, по обеим сторонам усаженная вековыми дубами. Эта аллея вела к проезжей дороге, которая шла из Руардина в Уольфорд, а оттуда - на Росс.

Сам дом был построен в стиле времен Тюдоров, когда кирпич еще был дорог, потому что его изготовлялось мало, а дерева было в изобилии, и оно почти ничего не стоило. При постройке дома был использован тот и другой материал: остов его был сложен из массивных дубовых бревен, а промежутки между ними заложены кирпичом и оштукатурены. Получилось нечто очень своеобразное по виду и пестроте красок. Почерневшие от времени бревна чередовались с красными, желтыми и белыми пятнами, в зависимости от того, полностью ли осыпалась белая штукатурка с кирпичей или только отчасти и кое-где была восстановлена. Резные карнизы и украшения вокруг окон, дверей и других мест пестрели остатками разных красок, посредством которых владельцы дома хотели придать более жизнерадостный вид своему жилищу. Сама архитектура дома была неправильной и прихотливой, так что весь он был в выступах, вышках и боковых пристройках. Окна разной величины и формы были разбросаны как попало.

Такой же прихотливостью отличалось и внутреннее расположение комнат в доме, равно как и их убранство. Из передней поднималась вверх лестница с дубовыми перилами, для отделки которых искусный резчик не пожалел труда. К каждой площадке примыкали полутемные ходы, ведшие к комнатам, из которых не было и двух на одинаковом уровне. Комнаты эти были, главным образом, спальнями, но при этом почти все проходные. Повсюду были ступени, вверх и вниз, и тот, кто не был знаком с этими "тонкостями" планировки, на каждом шагу рисковал сломать себе ногу или шею.

Но эти "излишества" могут показаться неудобными и опасными только для современных поколений. В прежнее же время жилища вроде холлимидского дома не представляли ничего необычного и были широко распространены в глуши старой Англии. Люди, строившие их и жившие в них, ходили по ним вполне уверенно и спокойно. Еще и до наших дней там сохранилось несколько таких же своеобразных домов, свидетельствующих об искусстве или, вернее, о неумении строителей времен Тюдоров.

Владелец Холлимида мистер Эмброз Поуэль вполне подходил своему родовому гнезду. У него были необычайные вкусы и склонности, как можно заметить уже по тому, что он назвал обеих своих дочерей так же, как назывались те две реки, которые, подобно сестрам, проистекают из одних и тех же недр. Эти реки теперь называются Вайя и Северна, а раньше назывались Вегой и Сабриной. В его владениях, близ дома, была заросшая беседка, где он любил в летние дни проводить целые часы наедине со своими любимыми книгами и не менее любимой природой.

Эмброз Поуэль любовался природой не как ленивый пассивный созерцатель, а как трудолюбивый исследователь, стремившийся проникнуть в ее вековечные тайны. Но он не убегал и от жизни со всеми ее запросами, не прятался от людей. Напротив, людей он любил и очень интересовался социальными, политическими и бытовыми проблемами. Всесторонне изучив все условия человеческого бытия, общественного и государственного уклада, он пришел к выводу, что самый лучший строй - республиканский. В душе он был пуританином, но не из крайних, которые нередко доходят почти до изуверства. Всего более он примыкал к той группе пуритан, которая была известна под названием "друзей", или "квакеров", и особенно яростно преследовалась в те времена. Эта группа, несмотря на свою малочисленность, гораздо больше способствовала упорядочению и очищению нравов в Англии, чем официальные проповедники епископальной церкви.

Впрочем, мистер Поуэль не был в полной мере и квакером. Разделяя лишь их основные взгляды, он резко расходился с ними из-за их крайней склонности к непротивлению. Гордый и независимый по характеру, он всеми силами восставал против излишнего пуританского смирения, подставляющего обидчику, ударившему в одну щеку, и другую. Он всегда готов был дать сдачи, и эту черту его характера вполне может объяснить сцена, которой предстояло разыграться у него в доме в описываемый нами вечер.

Ужин был уже готов, когда запыхавшиеся от быстрого бега сестры вернулись со своей прогулки, но они не спешили в столовую, хотя дорогой и уверяли друг друга, что очень проголодались. Не дав себе времени даже снять верхнюю одежду и привести себя немного в порядок, обе девушки бросились в гостиную, окна которой выходили к тяжелым дубовым воротам, поддерживаемым толстыми, сверху донизу обвитыми плющом кирпичными столбами. Едва девушки успели выглянуть в окно, как в ворота стал въезжать Реджинальд Тревор. Ворота были далеко от дома, и девушки не могли еще рассмотреть выражение лица въезжавшего. А если бы видели, то поняли бы, что он очень взволнован из-за различных противоречивых чувств: ему, видимо, было не особенно приятно показываться здесь вновь после того, что произошло между ним и хозяином этого дома, но он подбадривал себя какой-то мыслью, тоже имевшей свою неприятную сторону. Все это отчетливо выражалось на его подвижном лице и в красивых темных глазах.

Действительно, Реджинальду Тревору еще никогда в жизни не приходилось чувствовать себя так неловко, как в эту минуту. Он знал, что везет с собой нечто такое, что нанесет его обидчику такой же удар, какой он, Тревор, сам получил от него. Это доставляло молодому человеку некоторое удовлетворение и вместе с тем мучило его. Ведь после этого как бы ответного удара он навсегда испортит свои отношения с отцом девушки, которую так искренне и беззаветно полюбил. Но его тут же утешала мысль, что, быть может, сама девушка, эта простенькая, наивная полевая маргаритка, какой она ему казалась, не разделяет взгляда своего отца; остальное же со временем уладится и помимо этого чересчур уж резкого старика. Затем вдруг мелькнула еще мысль: ведь как никак, а он едет с крайне неприятным поручением, таким неприятным, что стыдно и выполнять его. А чтоб пусто было этому Джону Уинтору и еще кое-кому, поставившим его, Реджинальда, в такое щекотливое, почти безвыходное положение!

Когда он стал подъезжать к самому дому, то сразу увидел смотревших на него в окно девушек. Заметив, что обе девушки в шляпах, он понял, что именно их-то он и видел стоящими на горе, а потом спешащими домой, только не по той дороге, по которой ехал он, а по боковой тропинке. Очевидно, они узнали его, и Вега хотела бы встретить гостя милой, ободряющей улыбкой, а, может быть, и еще более милым словом, но не решалась на это. Впрочем, пока довольно и того, что они хоть в окно смотрят. Сердце молодого человека забилось было сильнее, но тут же и упало: вместо привета, прелестное личико Веги выражало презрительное равнодушие, а черные брови Сабрины были враждебно нахмурены. И когда он хотел снять шляпу и раскланяться перед девушками, они резко отвернулись от окна и скрылись. На крыльце же появился сам хозяин дома и со строгим видом поджидал приближения незваного гостя.

Несколько мгновений царило тяжелое молчание. Гость не решался ни заговорить первым, ни сойти с коня, не получив приглашения со стороны хозяина. Мистер Поуэль ожидал объяснения, зачем пожаловал столь нежеланный гость, а последний, хотя и понимал, что должен дать это объяснение, но не знал, как к нему приступить, и, совершенно смущенный, тоже молчал. Наконец хозяин с кислой улыбкой осведомился:

- Что вам еще угодно от меня, мистер Тревор? Вам, кажется, опять зачем-то понадобилось меня видеть?

- Да, именно вас. Кого же еще? - грубовато отрезал посетитель, обозленный этим оскорбительным тоном.

- В таком случае прошу вас поскорее изложить ваше дело, - тем же тоном продолжал Поуэль. - Быть может, вы хотите сказать мне всего несколько слов? Можете сделать это, не сходя с седла. Но, если необходимо, я могу и пригласить вас войти в дом.

И эти слова Поуэля, и тон, каким они были произнесены, и взгляд, который их сопровождал, - были, по существу, пощечинами для блестящего кавалера. Весь побледнев, он выпрямился на стременах и с резко подчеркнутой иронией отчеканил:

- Благодарю вас, сэр. Мне нет надобности входить под ваш "гостеприимный" кров. То, что мне поручено передать вам, я могу вручить и здесь, оставаясь на лошади. Я предпочел бы вручить это кому-нибудь из ваших слуг, но раз уж вы очутились здесь, у дверей вашего дома, сами, то позвольте вручить вам лично.

С этими словами молодой человек вытащил из-за пазухи большой конверт с красной сургучной печатью. Печать была королевской. Эмброз Поуэль молча взял его и, тут же вскрыв конверт, прочитал про себя следующее королевское послание: