Ворон - Эдгар Аллан По
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
С этим, кстати, связаны и особенности трактовки любви в лирике По. В качестве поэтического предмета он признавал только идеальную любовь, которая имеет мало общего с земной страстью. Поэт любит не просто женщину, но некий идеальный образ, проецируемый на живой объект. Этот идеальный образ – продукт поэтического воображения, интуиции, озарений, позволяющих сублимировать качества реальной женщины, идеализировать их, усилить в них духовное начало, попутно элиминируя все «телесное», земное, материальное. Живую женщину, как она есть, поэт любить не может; он может лишь питать к ней страсть. Но страсть противопоказана поэзии. Страсть принадлежит «земле и сердцу». Предметом поэзии может быть только идеальная любовь, принадлежащая «Небу и душе». Любовный диалог, каким является лирическая поэзия, – это в большой степени диалог между поэтом и его собственной душой. Американский поэт Ричард Уилбер очень точно охарактеризовал представление По о поэтической любви, заметив, что она «является односторонним творческим актом».
Легко заметить, что в стихотворениях о любви Эдгар По говорит, по большей части, о любви без будущего. Вся она в прошлом, и женщины, вызвавшей любовную эмоцию в душе поэта, давно уже нет на свете. Стихи о любви становятся стихами о прошлом, образ возлюбленной расплывается в нечетких воспоминаниях, тоска становится доминирующим элементом любовного чувства, а смерть – «мистическим смыслом» почти всей любовной лирики поэта.
Исследователи творчества По давно уже обратили внимание на то, что в тематическом балансе его лирики смерть занимает более весомое положение, нежели любовь, как бы подтверждая расхожее убеждение, что любовь может миновать человека, а смерть – нет. Делались неоднократные попытки объяснить пристрастие поэта к «смертельным» мотивам разными причинами и обстоятельствами, выходящими за пределы его личного жизненного опыта.
Первое и наиболее простое объяснение находили в литературной и культурной моде. По словам одного из современных критиков, «вся литература, начиная с готических романов и кончая популярными подарочными изданиями, душила читателя обилием трупов, могил и скорби по усопшим… Америка первой половины XIX века, по крайней мере на уровне среднего читателя, содрогалась ото всей души, и восторг от художественно поданной смерти не утихал, покуда смерть, в ходе гражданской войны, не сделалась реальным обстоятельством повседневной жизни»[15]. Приведенное соображение не лишено оснований, но явно недостаточно. Эдгар По был сильной творческой натурой, и ему было несвойственно слепо следовать моде. Он был скорее из числа тех, кто устанавливал моду, а не тех, кто попадал к ней в плен.
Другой источник пристрастия По к мотивам смерти видели в живом и остром интересе американцев к одной из серьезных проблем идеологической жизни США того времени, привлекавшей внимание экономистов, социологов, политиков, философов, историков, прозаиков и поэтов. В самой общей форме эта проблема обозначалась одной фразой – «Власть прошлого над настоящим», или еще резче – «Власть мертвых над живыми». Для молодой нации, создающей новую экономику, государственную структуру, общественную организацию, политическую систему, наследие прошлого было не только источником полезного опыта, но и тяжкими веригами, мешавшими свободному развитию. Проблема приобрела универсальный характер. Ее обсуждали в своих трудах президент Джефферсон, философ Эмерсон, историк Бэнкрофт, литераторы Готорн и Мелвилл… Можно сказать, что ни один из мыслящих американцев не обошел ее стороной, но никому не дано было охватить ее всесторонне, потому что каждый видел ее в свете собственных интеллектуальных, духовных, творческих интересов.
Если внимательно вчитаться в поэзию Эдгара По, то сразу бросится в глаза, что и он был глубоко заинтересован данной проблемой. Власть прошлого над сознанием личности, над психикой человека, над его эмоциональной жизнью – один из важнейших мотивов его лирики. Характерно, что прошлое у него чаще всего получало олицетворение в образе умершей возлюбленной, «не отпускающей» поэта, держащей его в своей власти, и память о ней могла быть уподоблена тюремной решетке, через которую поэт смотрит на мир.
Имеются и другие соображения, опирающиеся на специфические особенности духовной жизни Америки указанного времени. Среди них мы найдем ссылки на поэтизацию смерти, характерную для поэтов-южан, тоскующих по уходящему прошлому, по славным дням «виргинского ренессанса» и воплощающих эту свою тоску в образах умерших женщин. Не лишено оснований и предположение социологов, которые связывают общий интерес к «погребальным сюжетам» со стремлением среднего класса, утвердившегося в качестве основного сословия американского общества, к ритуализации собственного бытия. Этим социологам представляется, что ритуал, сопутствующий смерти и погребению, приобрел в глазах простого человека значение последней и окончательной оценки его земного существования.
При большом желании можно было бы отыскать еще некоторое количество разного рода причин, побуждающих поэта столь широко использовать мотивы смерти в своем творчестве. За всем этим, однако, не следует терять из виду два обстоятельства самого общего характера: специфику романтической эстетики в целом и эмоционально-психологическую устремленность «поэтического принципа» Эдгара По.
Еще в XVIII веке английский философ Эдмунд Берк подорвал господство просветительской эстетики, уничтожив знак равенства между понятиями Красоты и Прекрасного. Он разрушил представление о правильности, симметрии, порядке, разумности и «разумной нравственности» как непременных атрибутах Прекрасного, введя в эстетику категорию Возвышенного. Романтики почувствовали огромные возможности, заложенные в идеях Берка, и использовали их с максимальной эффективностью. Они разработали эстетику грандиозного и ужасного, отыскали художественный смысл в диспропорциях, высшую гармонию в дисгармонии, поэзию в боли и страдании. Нет ничего удивительного в том, что они обратились к смерти как к предмету эстетического осмысления, ибо смерть в эмоциональном опыте человечества относилась к той категории «ужасного», которая образует как бы подвид Возвышенного, «вызывающий нервное напряжение, даже потрясение, переходящее затем в разновидность удовольствия». Вспомним парадоксальное, но для романтика вполне уместное замечание Шелли о том, что «удовольствие, заключенное в горе, слаще, чем удовольствие само по себе». Популярность мотивов страдания и смерти в романтической поэзии не нуждается в подтверждениях. Достаточно бросить взгляд на литературную историю Англии, Франции, Германии, России, Польши и даже США, чтобы убедиться в этом. Творчество Эдгара По, как уже неоднократно говорилось выше, целиком принадлежало к романтическому движению. Отсутствие в нем указанных мотивов могло бы вызвать удивление, наличие же их – совершенно естественно.
Что касается психологической устремленности «поэтического принципа» как одной из причин постоянного обращения поэта к мотивам смерти, то о ней говорилось уже достаточно подробно. Посему ограничимся кратким напоминанием.
Имея
