Ракетой на Луну - Бруно Бюргель

— Иоганес Баумгардт мой гость на эту ночь, — объявил Готорн своему домоправителю. — Будьте добры, проводите его в комнату для приезжих!

И, обратившись к немцу, он добавил:

— Не взыщите, если я вас оставлю на несколько минут, Баумгарт. Через несколько минут вы найдете меня и мою дочь в столовой. Наш милейший Браун проводит вас.

Мужчины расстались. Баумгарт поднялся по леснице следом за дворецким. В ту минуту, когда они проходили по широкому коридору первого этажа, устланному коврами, из одной комнаты донеслось дивное пение. Какая-то, очевидно первоклассная, певица пела арию. Тихо гудел аккомпанимент.

Это была комната единственной дочери Готорна. В глубоких сумерках Элизабет сидела, зарывшись в мягкое кресло, и в оперный телефон слушала великолепную Задику из новой оперы „Мертвый лес“ Ибн-Бэн-Харзаха, любимого композитора Африки той эпохи.

Певица, Сугальма Мир-Эддин, пела, как херувим, и сильфидой носилась по пышной сцене. Круглое зеркало или экран, смахивавший на зеркало, около метра диаметром стоял между комнатными растениями в нише на темной колонне. В этом чудесном экране отражалась вся сцена большой оперы Капштадта, важнейшего торгового города африканского Юга. Громкоговорящий телефон с полной отчетливостью передавал пение актрисы и игру оркестра, а на экране в уменьшенном виде, но со всеми красками, проходило все, совершавшееся на сцене.

Прелестная Мир-Эддин исчезла пестрым мотыльком в зеленой чаще леса, послышались апплодисменты публики. В эту минуту в дверь постучались.

— Войдите!

В дверной щели показалась голова отца.

— Ага! Упиваешься волшебными звуками? Это, кажется, Сугальма Мир-Эддин в арии Мотылька? Из коридора отлично все слышно. Но пойдем к столу, дитя мое, я привел с собой гостя.

— Ах, добрейший из отцов! Как жаль, я мало тебя увижу. Пойдут бесконечные разговоры о разной там технике и тысячи деловых мелочей! Ты знаешь, как неохотно я бываю при этом — и ведь ты же торжественно обещал избавить меня от таких заседаний!

— Совершенно верно, моя маленькая мечтательница! Но я только потому решил вытащить тебя из твоей тихой кельи, что на этот раз предстоит совсем другое. Очень интересная личность этот гость — немецкий ученый, с которым я нынче вечером провел пару занимательнейших часов. Это человек, который не просто говорит о технических изобретениях, о новых машинах, бурах, аэропланах, но обладает положительно сказочными познаниями и вынашивает в своем мозгу план неслыханной, изумительной смелости! Через несколько недель это будет знаменитейший человек во всем мире. К тому же, человек необычайной привлекательности, порою застенчивый, как красная девица!.

— Молодой?

— Ага! Дочь Евы проявляет свое любопытство! Нет, старый; старик около семидесяти лет. Напрасны будут все уловки кокетства!

— Ах, злой, нехороший папа! Ну, я иду.

Засмеявшись, седая голова с развевающейся седой бородой исчезла в дверной щели. Эдуард Готорн вошел в столовую. Баумгард поднялся со своего кресла.

— Вы уже здесь? Великолепно! Сядем же немедленно за стол. Сейчас подадут. Через минуту придет дочь.

— Надеюсь, я не причиню барышне беспокойства? Ужасно не люблю нарушать домашний покой ближнего!

— Мы живем очень замкнуто, Баумгарт, и в этом отношении — совсем не современные люди! Это мое единственное дитя; два года тому назад я потерял по несчастному случаю жену, прелестнейшую супругу и нежнейшую мать, и мы с дочерью до сих пор не можем оправиться от этого удара! По вечерам мы чаще всего сидим дома, усердно пользуемся оперным телефоном и теле-экраном, или что-нибудь читаем вслух по очереди, Забавляемся мы иногда также световым или слуховым калейдоскопом. Делами моя дочь совершенно не интересуется, да и технические разговоры, которые мне часто приходится вести со своими гостями, ей мало улыбаются — тем больше она рада будет слушать беседу с философом вашего калибра.

— Я плохой собеседник, Готорн, скорей молчаливый, чем говорливый. Я враг всяких салонных бесед. Всякое общество, если не ограничивается очень тесным, хорошо подобранным кружком, обязательно впадает в пошлый тон. Вот почему я ужасно необщительный человек.

— Мы такого же взгляда, особенно покойница жена, и эта особенность передалась дочери. Должно-быть, в немецкой душе есть что-то такое…

В этот момент в комнату вошла Элизабет Готорн. Гость поклонился. Легкая волна смущения пробежала по молодым людям. Элизабет и в самом деле ожидала увидеть перед собой ученого старца, немца с волнистой седой бородой, а Иоганнес Баумгарт, всегда испытывавший неуверенность в обществе дам, ожидал встретить, судя по возрасту отца, уже немолодую девушку.

Он назвал себя еще раз, снова поклонился, откинул со лба непокорную прядь и погрузился в молчание.

Но Элизабет Готорн ему понравилась. Свежее круглое лицо, нельзя сказать, чтобы особенно красивое, на котором выделялась только пара темно-карих глаз; пышная белокурая шевелюра над довольно крепким затылком; тесно облегающее серое бархатное платье с белым крахмальным воротничком и манжетами без всяких украшений, — такой предстала дочь Готорна перед ученым гостем. Во всем этом не было ничего вычурного и было в ее существе нечто, создавшее между ней и гостем известный контакт. Уже следующие слова Готорна раскрыли эту загадку.

— Вы можете разговаривать с моей дочерью по-немецки, Баумгарт! Родители моей жены были родом из Германии. Отец ее был врач, приехавший сюда для изучения одной тропической болезни. Он женился здесь, в Капштадте на дочери немца, сделался потом врачом немецкой колонии, а я, Эдуард Готорн, потомок чисто-английской фамилии, отнял у него его единственную дочь. Элизабет — копия ее. Иногда это меня даже пугает. Словно покойница ожила передо мной во всем цвете юности, когда я познакомился с нею на увеселительной прогулке по морю. О, счастливое, незабвенное время!

— С немецкой речью дело вовсе обстоит не так хорошо, как изображает отец, — проговорила Элизабет. — Он не особенно ловок в немецком, потому что лишь слегка познакомился с ним в угоду матери. Но я часто читаю немецких писателей старины, в особенности — любимого поэта моей матери, вашего бессмертного Гете.

— О, мисс Готорн, ваша немецкая речь звучит великолепно, и мне кажется, я не ошибусь, сказав, что ваша славная мать или, вернее, ее родители были южно-германцами! Ваш акцент напоминает баденский или вюртембергский народный говор!

— К стыду своему должен сознаться, что я не имею представления о географии вашей родины, — не без смущения, сожалительно пожав плечами, заметил о Элизабет. — Я знаю только, что Германия — одна из провинций Соединенных Штатов Европы, расположенная между Северным морем и Альпами. Знаю я еще также от покойной жены, любившей распевать старинные немецкие песни, что в Германии есть большая река, называемая Рейном. Слышал я также часто и название города, из которого происходила жена: Карсру, Карлсру или в этом роде!