Ассоциация содействия вращению Земли. Сборник рассказов - Владимир Липилин

– Это ж надо за каку вы даль ехали, – усмехнулся дед. – Да, Москва. Я был там один раз. Где-то году, кажется, в 63-м. Точно, в 63-м.

Деду Василию Васильевичу 81 год. И все эти годы он прожил в деревне, почти никуда не выезжая. Косил, пахал, тайком от государства гнал самогон и валял вручную валенки.

– Прежде гусей этих еще мой батя держал. Потом мы, дураки, с братом стали. Дрались и гусями, и так, ой, щас вспомнить. Теперь вот Сашка держит. Но спроси меня и его: зачем? Никто толком не скажет.

С помощью соцработника Натальи дед напялил камуфляжный бушлат, все пошли выбирать место.

– Надо в баню дров подкинуть, – велел дед Наталье.

– Я только что ходила.

Место нашлось между соседским ГАЗ-53 и широкой уличной тропой. Соцработник Наталья – девушка без возраста с одутловатым, словно водой наполненным, лицом – выгнала дедовых гусей из сарая. Они были этим фактом весьма недовольны. Выгнув шею, шипели на нее. Дядя Саша выпустил из мешка своих. Но драка не состоялась. Гуси с минуту посмотрели друг на друга, и пошли в разные стороны. Как только ни гоняли их – те ни в какую. Забивались под машину, и соцработник Наталья гнала их оттуда ивовым прутом, убегали в проулок, и она, засыпая в валенки снег, лезла и лезла.

– Не будут драться, – с зажатой беломориной в уголке рта, сказал дед. – Они же братья.

– К Генке надо идти, – серьёзно подытожил дядя Саша. – К шурину.

Дядя Саша нес гусака. Николай подхватил под мышку гусыню, но она все время вырывалась. Он неумело поддерживал ее коленом, перехватывал, гладил по уворачивающейся голове:

– Ну, чё ты, чё ты. Успокойся.

Генка – усатый, азиатскими заспанными чертами лица похожий на постаревшего писателя Куприна – выслушал дяди Сашины доводы степенно.

– Ну что ж, – сказал невозмутимо. – Давай биться.

Пока он выводил своих из сарая на запорошенный соломой двор, я спросил дядю Сашу.

– А ставки на бои делают?

– Бывает, – сказал он, вынимая запутавшуюся ногу из своего кармана. – Ну, несколько человек договариваются. Обычно дерутся так просто: мой тваво сильней. Да иди ты.

Гусаков развели в стороны. Дед дал команду. И они сцепились. Сначала, как говорит дядя Саша, щупали друг друга. Затем стали молотить.

– Джон, давай, – крикнул Николай. Он ходил вокруг них, поднимая руку, будто ждал паса.

– Так его, так, – сначала со смехом произносила жена Гены Татьяна.

Через пятнадцать минут уже все потрясали в воздухе кулаками, будто выкрикивали лозунги на митинге.

На крик и возгласы прибежали мальчишки, уселись на дощатые ворота. И только пес Цыган не был допущен к зрелищу. Он царапал калитку, вставал на задние лапы и оказывался едва ли не выше мальчишек.

– Иди отсюда! – кинул поленом Геннадий в дверь. – Убью! На Покров только кабана заколол, только порубил на куски. Пошел за тазом. Он тут как тут. Три килограмма грудинки сглотнул, не жуя. Я в него тазом запустил, жалко промазал.

– Джон давай, – кричал Николай, растопыривал руки, как вратарь.

Пух летел по двору, словно с неба пошел теплый весенний снег. Гусаки взлетали, били сверху клювами, стараясь угодить в самое темя. Крылья их были уже окровавлены.

А гусыни метались от них к людям, кричали, кричали. Заглядывали в глаза снизу, нам, затеявшим все это, просили, умоляли, клянчили.

Первым не выдержал дед, он хлопнул шапкой об землю, сказал:

– Брейк, вашу мать.

Геннадий и дядя Саша подчинились. Подхватили своих гусей, но и на весу, болтая в воздухе красными лапами, они норовили клюнуть друг друга, нанести последний, решающий удар.

– Николай, – сказала Татьяна. – Я вот тут тебе записку написала. Сбегай к бабе Маше. Она недавно согнала, я видала – дым шел.

Захватив сало, банку огурцов и широкую миску соленых груздей, Татьяна и Геннадий отправились с нами к деду в дом.

Накрыли на стол, через время явился и Николай, держа под мышкой, как гусыню, трехлитровую банку мутного самогона. Но с самогоном ему было сподручней. Он не вырывался.

Изба тут же наполнилась голосами, перебивающими друг друга, звоном стаканов, праздником из ничего.

Соцработник Наталья мёртвой хваткой обнимала за шею, будто душила, скотника Серёгу, который без слов пытался освободиться от её напористой нежности, краснел, ему было неловко так.

Конец ознакомительного фрагмента.