Зима в раю - Елена Арсеньева

Дмитрий почувствовал, что у него раздулись ноздри, но сдержал приступ ярости:

– Не объясните ли более вразумительно?

У Шадьковича сделалось виноватое выражение:

– Извините, сударь, я весьма впечатлительный человек, несмотря на то, что моя профессия должна была сделать из меня сугубого матерьялиста. Она и сделала, и я, поверьте, навидался столько умирающих и мертвых, что был крепко убежден: у человека нет ничего, кроме тела. Ничего. Rien, как выражаются французы. Никакой души! Однако сегодня я встретился с некоей женщиной, и после этого мой матерьялизм уже трижды – за один только день! – дает изрядную трещину.

Дмитрий вздохнул. Он много слышал об уловках, на которые вынуждены идти торговцы ради рекламы своего товара (да что слышал! Сам такими уловками пользовался, ибо побывал в свое время торговцем, коммивояжером, да кем он только не побывал за те почти два десятка лет, что живет во Франции!), но такой откровенной наглости ожидать не мог даже от… А впрочем, от нее-то как раз откровенной наглости и стоило ожидать, какие бы то ни было тонкости и нюансы ей чужды, она неудержима и неостановима, как немецкий панцер, здоровенный танк!

– Ну что ж, – сказал он с очередным тяжким вздохом (очень хотелось послать восторженного альбиноса подальше, но было неловко – прежде всего перед Скоблиным, который, отойдя, наблюдал за ними с покровительственным, отеческим выражением… с чего бы это?), – поскольку вы упомянули имя мадам Ленорман, известной карточной гадалки, напророчившей в свое время славу Наполеону, осмелюсь предположить, что вы посетили сегодня какую-нибудь пророчицу, провидицу или кого-то в таком роде?

Теперь Шадькович покраснел так, что можно было только диву даваться, как еще кровь из его щек не брызжет.

– Видите ли, – пробормотал он переконфуженно, – я сейчас нахожусь в таких затруднительных обстоятельствах, на таком распутье, что мне дорог всякий совет. Всякий! То есть друзей-приятелей, к которым бы я мог обратиться, у меня довольно, однако не всякому душу станешь открывать. Народ они по большей части бескомпромиссный, для них существует лишь «да» и «нет», черное или белое. Ну а затруднение мое… весьма деликатного свойства. Не будь я сам медик, я бы к доктору за советом пошел, честное слово, поскольку ни перед кем люди так не выворачивают душу наизнанку, как перед доктором.

– Перед батюшкой еще выворачивают, – подсказал Дмитрий. – Отчего вы не направились в храм Божий, к примеру?

– Отчего не направился? – пожал плечами Шадькович. – Как раз направился! Взял таксомотор и, едва прибыв в Париж, прямиком от Лионского вокзала велел везти себя на рю Дарю[4]. А там заперто было. Доехал на такси до Монмартра, гулял довольно долго и вдруг вижу около одной двери табличку с русскими буквами: «Предсказываю судьбу». То есть вывеска-то была на двух языках, конечно, но я именно на русский клюнул. Вот те на, как по заказу! Шарлатанство, думаю, конечно, а все же вдруг… Позвонил, отворила мне милая дама лет этак шестидесяти, но, как говорится, со следами былой красоты. Никакая, по счастью, не цыганка – бр-р, я этих пошлостей не выношу! – пожаловался альбинос доверительно. – Определенно светская дама в стесненных обстоятельствах. Справился о цене, она показалась мне вполне удовлетворительной, ну что такое пятнадцать франков в наше время? Дама разложила карты, посмотрела на них, на меня… и, вообразите, начала, как по писаному, рассказывать мне про мою жизнь. Про смерть первой жены, про гибель второй во время отступления из Ростова. Про детей, потерянных где-то в России. Сказала, кстати, что они живы… – Лицо Шадьковича исказилось судорогой боли. – Профессию мою угадала безошибочно. Ну тут, может быть, ногти помогли, мы, врачи, ногти стрижем чуть не до мяса, это уж традиция такая еще с пироговских времен, когда руки раствором сулемы мыли для дезинфекции. Но все остальное! Все остальное разве можно было просто так угадать? И прошлое мое, и будущее?

– Ну, насчет прошлого угадать не нужно быть Зигмундом Фрейдом, – щегольнул модным именем Дмитрий. – Кто из нас, из русских эмигрантов, бывших военных, не терял близких, кто не разлучен с семьями? Держу пари, не столько вам о вас дама рассказывала, сколько вы доверчиво выкладывали. Она, гадалка эта… то есть я хотел сказать, всякая гадалка вообще обладает удивительным умением расположить человека к себе и заставить его душу наизнанку вывернуть.

Шадькович посмотрел на него с сожалением:

– Вы истинный Фома неверующий. Ничего, ровно ничего я ей про себя не говорил, совершенно с ней не откровенничал. Я просто-напросто внимал ей с разинутым ртом. А самое главное, речь шла не только о прошлом, но и о будущем!

Концерт закончился, генерал Скоблин отворил дверь. Из залы начали выходить зрители. Мелькнула невысокая, крепкая фигура генерала Миллера, главы РОВСа; рядом с ним, как всегда, шел генерал Кусонский, начальник канцелярии. До этого господина у Дмитрия имелось дело, поэтому он решил закончить бессмысленный разговор с Шадьковичем:

– На самом деле вам сегодня дважды повезло, Кирилл… Кирилл Андреевич, если не ошибаюсь. Повезло на встречи с гадалками и гадателями! Я тоже в этом ремесле не из последних. Не верите? Хотите вот так, запросто, скажу, на какой улице обрели вы свою вторую мадам Ленорман? На рю Марти, 21. В комнатке для консьержки расположены ее скромные апартаменты. Верно?

– Ну да, – кивнул Шадькович, ничуть, впрочем, не изумленный такой догадливостью. – Значит, вам тоже приходилось у нее бывать? Вы ее знаете? Отчего же тогда не верите моему рассказу? И ведь вы меня даже не дослушали…

– Нет, это вы меня послушайте! – нетерпеливо махнул рукой Дмитрий. – Ваша милая гадалка предсказала вам на нынешний вечер что? Встречу со мной, верно?

Шадькович пожал плечами:

– Ну да… но…

– Вы ей говорили, что пойдете на собрание РОВСа? Ну, вспомните. Говорили?

– Что-то не припоминаю, хотя, может статься, и говорил, а может, и нет…

– Да не может! – с досадой отмахнулся Дмитрий. – Не может быть, чтоб не сказали! И она вам, конечно, напророчила, что вы на собрании встретитесь с высоким шатеном (вернее, бывшим шатеном, поскольку я уже наполовину седой), бывшим штабс-капитаном бывшей русской армии Дмитрием Дмитриевичем Аксаковым. Верно?

И он взглянул на Шадьковича с победным выражением. Однако напрасно: Шадькович глаза изумленно не таращил, не охал ошарашенно, руками потрясенно не всплескивал. Впрочем, Дмитрию уже попала вожжа под хвост:

– Ладно, я больше не буду вам голову морочить, как морочила гадалка. Вся штука в том, что сия особа – моя собственная теща. Да-да! Ее наступательную, бесцеремонную методу я тотчас распознал. Лидия Николаевна Шатилова – вот как звать-величать сию даму. Наверняка ведь вы познакомились.