Смоленское направление. Кн. 3 - Алексей Борисов

— Ничего, ничего. Осталось недолго, каких-нибудь семь вёрст. — Рассуждали наёмные кнехты.

Сам же Рихтер придерживался немного другой точки зрения. Он нарочно не спешил, давая возможность Отто сделать всю грязную работу. Если копнуть поглубже, в его чёрной как сажа душе, то выяснилось бы, что имени при рождении ему не давали вовсе. Судья Нюрмберга, достопочтенный Рихтер, нашёл подкидыша и воспитал его, как собственного сына. Правда пристрастия у судьи были весьма деликатного характера, за что и поплатился он холодным февральским вечером на конюшне. Приёмный сынок не просто убил 'благодетеля', он отрезал ему всё, что было можно и, нарисовав на стене пентаграмму, скрылся из города, прихватив все деньги. Пять лет он скитался по разным землям, примыкал к разбойникам, грабил, убивал, насиловал. В конце концов, по совету придушенного им на постоялом дворе умирающего рыцаря, оказался в Дерпте, где назвался Рихтером. Самозванец вскоре собрал вокруг себя три десятка подонков и, будучи грамотным, оказывал разного вида услуги епископу, за которые честный человек, ни в жизнь бы не взялся. Рихтер даже планировал вступить в Орден, возможно, так бы оно и было, но судьба свела его с Гротом. Спасшийся из Копорья свей собирался отбыть в Венецию, а дабы ехать не с пустыми руками, перекупил у епископа пленных прусских язычников, отправленных служителю церкви для обращения в истинную веру. Их-то и охранял лжерыцарь, на момент передачи товара. Так сказать, проходил испытательный срок. А так как дела надо доводить до конца, то епископ отправил Рихтера в Самолву, чтобы подсобить Отто, привести Гюнтера Штауфена на суд, а заодно забрать обратно рабов.

— Сто раз прав Грот. Славянские девки — самые красивые, не чета нашим. — Подумал про себя Рихтер, ехавший на коне позади плетущихся пленниц, и воровато, словно два работорговца могли услышать его мысли, обернулся.

— Телега! Телега впереди! — раздались голоса из авангарда, — Да тут ещё одна деревня.

— Вперёд! Окружить! — Скомандовал Рихтер своему отряду.

Наёмники, сбросив мешавшие им щиты, побежали за телегой, растягиваясь в разные стороны, стремясь окружить два добротно построенных дома с множеством пристроек, обнесённых двухаршинным частоколом со стороны фасада и невысоким плетнём с тыльной стороны, за которым простирались огороды. Повозка явно спешила достичь распахнутых ворот, и Рихтер не удержался, повинуясь охотничьему инстинкту, пришпорил коня, бросившись в погоню, увлекая за собой работорговцев.

Как только широкие спины преследователей оказались на ещё не скошенном лугу[14], со стороны березняка щёлкнули тетивы арбалетов. Работорговцы свалились с коней, штук шесть пехотинцев, словно споткнувшись, рухнули на траву, а не видевшие смертей своих товарищей наёмники бежали дальше, вперёд, к будущей добыче. Вслед за выстрелом из рощи стали выезжать всадники, украшенные торчащими из сочленений доспехов берёзовыми ветками, отчего лесок, казалось бы, сдвинулся с места. Короткий разбег — и рыцарская конница уже летит смертоносным галопом, выставив перед собой копья. Несколько секунд скачки и над полем воцарился вой людского избиения. Датчане Трюггви ловко шерудили копьями, лошади сбивали людей с ног, топтали копытами, а Гюнтер настигал Рихтера.

Оставив увязшее в теле ливонского кнехта копьё, Штауфен на ходу выхватил свой меч и плашмя врезал по затылку лжерыцаря. От удара Рихтер клюнул головой вниз, левая рука дёрнулась, потягивая на себя поводья, а лошадь, протестующая против странной команды, да ещё так грубо отданной, когда при движении рысью её стараются резко остановить, — взбрыкнула. Рихтер вылетел из седла, как скользкая косточка сливы, выпущенная из умелых пальцев, не долетев до телеги с Федором каких-нибудь шести шагов.

— Помнишь, моё слово — железо! — Крикнул Гюнтер Фёдору, указывая кончиком клинка на растянувшегося перед ним ливонца в кольчуге.

Противостоять 'Царице полей' того времени могла лишь великолепно вымуштрованная пехота, чего нельзя было сказать о ливонских наёмниках. Кнехты стали разбегаться подобно тараканам от беспощадно разящего хозяйского тапка. Паническое бегство, направленное к спасительному лесу, было остановлено новгородскими ушкуйниками, выстроившимися в длинную линию, выставив перед собой взведенные арбалеты.

Семерых пленных ливонцев упаковали в берёзовые жерди, те самые, которые они недавно использовали, конвоируя семью Пантейлемона. Убитых сложили у дороги, а собравшихся мужчин деревни Луг Гюнтер пригласил в Чудские Заходы, дабы вершить суд над разбойником, занимавшимся похищением людей на территории его княжества. Спорить никто не стал, раз зовут видоками на княжий суд — надо идти, тем более что связанных соседей видели все. Самому Пантейлемону деваться было некуда, тут в ноги спасителя кидаться надо, да челом бить, завещая детям молиться во здравие освободителя.

Три версты, разделяющие деревни, преодолели за час. Пантейлемон ехал на телеге с Фёдором и делился своими впечатлениями от пережитого давеча ужаса плена. Лопухин в свою очередь рассказывал о сыне, выследившем татей, о новых косах, привезённых из Самолвы и справедливых податях, которые он собирался платить Штауфену.

— Оброк небольшой. По восемь пудов сена с каждого дома. Я один столько до Самсонова сеногноя** накошу. Князь-то, мог и за стенами каменными отсидеться, ан нет, на защиту пришёл. Видал, сколько их было?

(Самсона сеногноя, день 27 июня).**

— Как же теперь быть? Понимаешь, Фёдор, я ж думал сам хозяином земли стать. Боярин-то наш, царство ему небесное, ещё в прошлом году в тереме своём сгорел, и семья его, прости Господи, с ним сгинула.

— Тише ты, — цыкнул на Пантейлемона Фёдор, — никто не знает о том, а то, спрос учинят, куда ты оброчную капусту дел, а я сено. Нельзя сейчас без силы. Нет на всей земле такого места, где б со смерда подати не требовали. Пусть уж лучше этот Гюнтер будет, он хоть Законы наши чтит.

Женский плач, встретивший въезжающий в деревню отряд, моментально стих, как только жители Чудских Заходов увидели вернувшихся целыми своих односельчан. В отличие от Самолвы, площади перед домом старосты не было, зато в ста шагах на север располагался невысокий курган с крупным, испещренным рисунками камнем на верхушке. У подножья кургана и собрали всех жителей вместе с участниками суда. Федот без суеты вытащил из телеги раскладной столик, застелил красной скатертью, положил по центру пухлую книгу. После чего, рядышком пристроил с мягкой подушкой стульчик, на который уселся Гюнтер. Лист бумаги с карандашом, закреплённые на фанерке, Федот взял в свои руки и, кивнув головой Штауфену, открыл заседание. Напротив стола вывели Пантейлемона, Фёдора, как истцов и связанного Рихтера — ответчика.

— Все ли понимают нашу речь? — Зычно пробасил Федот, обводя взглядом участников суда.

— Разумеем, — сказали Пантейлемон и Фёдор.

— Нет! Не понимаю, — по-русски крикнул Рихтер.

— Интересно, вопрос понял, даже ответил по-нашему, а говорит, что не понимает. Так я с тобой по-немецки могу, аль на латыни. Может, ты франк? Так я и этот язык знаю. — Гюнтер произносил слова на разных языках, соответственно названным землям. — Две гривны штрафа за лжу на суде.

Федот что-то накалякал карандашом на бумаге и обратился к участникам:

— Расскажите князю, — указывая пальцем на Рихтера, — Какой вред нанёс вам этот человек?

Фёдор рассказал, как он, будучи старостой одной из деревень княжества, катаясь на телеге возле своего дома, был чуть ли не до смерти напуган ливонцем. После чего добавил про целый отряд наёмных воинов, преследовавший его с целью полонить его персону вкупе со всей семьей, ожидавшей кормильца в доме. Мужчины деревни Луг подтвердили слова своего старосты. Пантейлемон рассказал о потере трёх откормленных кабанчиков, о том, как вязали его, как издевались, дёргая за бороду; продемонстрировал следы от жердей на шеях своих дочерей и выдвинул обвинение в похищении княжьего человека, то есть себя. Таким образом, сумма возможного штрафа удваивалась, а наказание тянуло по совокупности на две смертные казни. То, что разбойные действия совершались группой лиц, только усугубляло и так незавидное положение Рихтера.

— У тебя есть, что сказать в оправдание? — Спросил Федот у Рихтера сначала по-русски, а затем по-немецки.

Ответом было молчание.

По решению суда, с Рихтера было востребовано семьдесят две гривны в пользу семьи Пантейлемона, по восемьдесят гривен каждому из старост и штраф в княжью казну в размере трехсот шестидесяти двух гривен серебром. Фактически, Рихтер превратился в раба.

Пленных наёмников судили ещё быстрее.

— Сорок гривен есть?

— Нет.

— В рабство.

После суда, Штауфен с деловым видом обошёл в сопровождении Пантейлемона поля с капустой, сделал несколько замечаний по рассаде и как бы невзначай, предложил увеличить поля вдвое, пообещав свою помощь в расчистке земли и скупку всего урожая.