Неудача в наследство - Светлана Романюк
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Более чем, — подтвердила Анна Ивановна свою решимость публично отвечать на вопросы.
На то, чтобы расположиться в кабинете всей компанией, потребовалось несколько минут. При этом Михаил и хозяин кабинета оказались оттеснёнными в дальний угол, где стояли два кресла и небольшой шахматный столик. Князь расположился за рабочим столом, у левого торца которого устроился Порфирий Парфёнович. Напротив Ромадановского усадили Анну, ну а судья и заседатель очутились в простенке на узком диване. Брошенная на его подлокотнике газета свидетельствовала, что именно здесь Иван Петрович наслаждается чтением.
— Ну что ж, приступим, — заговорил князь, обращаясь к Анне Ивановне. — Вы признаёте, что эта вещь принадлежит вам?
Он в очередной раз продемонстрировал медальон.
— Да, это подарок папеньки, — не стала отпираться барышня, а Иван Петрович согласно заворочался и запыхтел из своего кресла.
— Когда вы видели его в последний раз?
— Осенью. Я затрудняюсь назвать точную дату, но было уже достаточно холодно. Дело шло к зиме.
— Что произошло? На медальоне активированный знак. Вы не могли его потерять и, скорее всего, передали его по доброй воле. Кому? С какой целью?
Аннушка послала извиняющийся взгляд отцу.
— Я отдала его нищему, — тихо проговорила она.
— Нищему? Это была щедрая милостыня… У вас доброе сердце.
— Да… Нет. Не совсем, — мотнула головой Кречетова.
Леонтий Афанасьевич выжидательно приподнял бровь.
— Не совсем милостыня и не вполне по доброте душевной. Откуп скорее… Этот человек, он просился на зиму в школу, учителем. Морозы переждать. Но он… — Анна говорила сбивчиво, горячо, не отрывая взгляда от лица собеседника. — Поймите, таких нельзя к детям! Да, он бедствовал тогда, но он по своей воле бедствовал. Он ведь здоров. Он грамоту знает. Он мог бы трудом заработать на хлеб, не разбогатеть, но жить достойно, по-человечески, а не пиявкой за счёт других людей… Он ведь и в школу просился просто зиму пересидеть, а затем думал скитаться продолжить, попрошайничать… Чему он детей научить может? Их родители день и ночь спины гнут ради куска хлеба, а тут…
— Я понял ваше отношение к этому человеку, — осторожно проговорил Ромадановский. — Но, признаться, не понял, почему вы ему медальон отдали. Откуп? Он угрожал вам? Чем?
— Нет, не угрожал… У меня просто денег с собой не было, а в школу к детям его нельзя было пускать. А зима скоро, и холодно. Чтобы не замёрз и к детям близко не подходил…
— Что ж, — улыбнулся князь, — мы возвращаемся к версии милостыни и доброго сердца.
Анна потупилась.
— Жаль, что не можем хотя бы приблизительно дату установить, — продолжил Леонтий Афанасьевич, барабаня пальцами по столу. — Вы не знаете, этот человек собирался осесть на зиму поблизости или уехать подальше?
Анна пожала плечами.
— Он не сообщал о своих планах, но, получив медальон, с глаз скрыться поспешил. Видно, опасался, что отнимут…
— Если не число, то месяц и день недели мы определить можем, — подал голос Михаил и, отвечая на вопросительные взгляды, пояснил: — Анна Ивановна по определённым дням уроки ведёт.
Та подтвердила:
— Уроки у детей во вторник, четверик и седьмицу. И каждую девятину у взрослых. Но в тот раз я к детям шла.
— Значит, грудень… — пробормотал Ромадановский, выуживая листок со вчерашним перечнем жертв и раскладывая его перед собой.
— В середине месяца где-то, — уточнила Кречетова.
— Та-а-ак, — протянул князь. — Так. Значит, я ошибся со сроками его смерти чуть больше, чем озвучил…
— Смерти? Какой смерти? — ахнула Анна. — Какой срок?
— Смерти? Окончательной и бесповоротной, как и у Настасьи Филипповой. А срок? Я предположил, что он семь месяцев назад погиб. Но ежели на ваши слова опираться, то выходит, что восемь. Или таился неподалеку какое-то время…
Михаил даже со своего места видел, как Анна побледнела, и хотел было уже броситься к ней, опасаясь, что она потеряет сознание и рухнет со стула, но его опередил Иван Петрович, про которого он, честно говоря, вовсе забыл.
— Аннушка! — вскричал он, обнимая дочь за плечи. — Плохо тебе, милая? Опять приступ? За Поликарпом Андреевичем послать?
— Нет, папенька, — тихо заговорила та. — Всё в порядке. Голова не болит. Просто разволновалась я. Не нужно Поликарпа Андреевича беспокоить…
— Разволнуешься тут… — заворчал встревоженный родитель, от расстройства позволяя себе бросать крайне неодобрительные и даже возмущённые взгляды на князя.
Тот, в равной степени проигнорировав и взгляды, и чувства, их отражающие, резко спросил:
— Приступы? Какие приступы?
Порфирий Парфенович тоже насторожился. На его лице впервые с начала разговора промелькнула тень хоть каких-то эмоций.
— Да беда вот с Аннушкой, целый год уж мучается, бедная. Боли головные страшные переживает. Несколько раз даже сознание теряла. Первый раз аккурат в середине грудня и было. Мы тогда первый раз Поликарпа Андреевича пригласили. Да и на днях вот тоже случался. С неделю назад. Ох и день был! Вернее, ночь. Помирать буду — не забуду! Сперва у Аннушки приступ случился. Да какой! До сих пор в дрожь бросает! — Иван Петрович в качестве доказательства продемонстрировал слушателям подрагивающую руку. — А утром Николеньку нашли. Тоже без сознания! Гету ночью, паршивец, жёг, ну и надышался… Поликарп Андреевич к обоим приезжал, спаситель наш!
— Когда, говорите, последний приступ был? — остановил расчувствовавшегося отца Леонтий Афанасьевич.
Иван Петрович споткнулся в середине эмоционального монолога, осуждающе посмотрел на князя, поскрёб подбородок и ответил:
— Дай Шестиликая памяти… аккурат в ночь с третьего на четвёртое липца, получается. Ежели что, у Поликарпа Андреевича уточнить можно. У него журнал пациентов имеется. Он туда все обращения записывает.
Ромадановский зеркальным жестом потянулся к своему лицу и, вперив взгляд в лежащий на столе список, потёр скулу.
— В ночь на тридцатое травороста Анна Ивановна тоже сознание теряла, — решился вступить в беседу Михаил, вспомнив столбик с датами в перечне, который столь пристально изучал князь.
Иван Петрович с подозрением уставился на проявившего столь странную информированность гостя.
— На балу у княгини, — поспешил уточнить Михаил.
— Ничего страшного, просто от духоты плохо стало, —
