Дочь палача и театр смерти - Пётч Оливер

В пещере собралось с дюжину детей. Один из них, совсем еще маленький, с оголенной спиной лежал на булыжнике. Позади него стоял Рябой Ханнес и хлестал розгой, а мальчик жалобно вскрикивал.

– Говори, кому вы еще рассказали о шахте! – ревел Ханнес. – Аббату? Секретарю из Шонгау? Если об этом знает палач, то и секретарю известно, разве нет? Кто из вас проболтался? Йосси с Макслем? Отвечайте, пока я шкуру с вашего дружка не спустил!

– Мы не знаем ничего! – всхлипнула маленькая девочка и закрыла лицо руками. – Клянемся! Хватит пороть Бенедикта, ты… ты же убьешь его!

– Сначала ответьте на мой вопрос! Ну, долго мне ждать? – Ханнес вновь хлестнул мальчика. – Буду пороть его, пока не укажет на предателя! Ну, кто это?

Куизль увидел достаточно. Он выбрался обратно в туннель, где его дожидались Йосси и Максль. Вид у мальчиков был напуганный.

– Послушайте, – начал Якоб вполголоса. – Мне нужно знать, где этот ублюдок держит пистолет. Прежде он держал его при себе. А теперь, насколько я смог разглядеть в темноте, пистолета у него на поясе не было. Так куда же он его положил?

Максль нахмурил лоб:

– Ханнес частенько им размахивает. Как-то раз он ради удовольствия приставил его кому-то к голове и спустил курок. Но пистолет оказался незаряженным. А где он теперь…

– Ящик! – взволнованно перебил его Йосси. – В нише, в дальней части пещеры стоит его ящик! Он держит там масло для светильников, факелы и еще кое-какие вещи, которые нельзя мочить. Наверняка и пистолет туда положил!

– Тогда вот как мы поступим, – проговорил Куизль. – Вы сейчас пойдете туда и отвлечете его. Я незаметно проберусь следом. Если мне удастся первым добраться до ящика, то сможем справиться с ним.

– А если не получится? – спросил Максль неуверенно.

Палач пожал плечами:

– Я помню такие пистолеты еще с войны. Работа голландских мастеров, один ствол, крупный калибр. Но всего один заряд. Пусть молится всем святым, чтобы не промахнуться. В противном случае я с него шкуру спущу и…

Из пещеры донесся жалобный крик, и мальчики вздрогнули. Видимо, в этот раз удар оказался особенно сильным.

– Я одного не понимаю, – сказал палач. – Почему вы никому об этом не рассказывали? Почему не попросили никого о помощи, чтобы положить этому конец?

– Потому что он угрожал нам! – ответил Йосси в отчаянии. – Всякий раз! Он может сделать так, чтобы наши семьи опять прогнали из долины, как это было уже много лет назад, когда бедняков усадили в повозки и отвезли к Лойзаху. Он говорил, стоит нам только словом обмолвиться, и наши близкие обречены!

Куизль презрительно фыркнул:

– Этот парень и пальцев своих сосчитать не сумеет. Как он может вам угрожать? Помощник школьного учителя! В деревне его и слушать никто не станет.

Йосси взглянул на него с неподдельным ужасом.

– Но… но я вовсе не Ханнеса имел в виду, – проговорил он тихо.

В пещере снова свистнула розга, и раздался крик.

Только теперь Куизль все понял.

Петер не мог уснуть.

Он лежал в кровати у себя в комнате и смотрел в потолок. Массивные бревна походили на толстых змей, они нависали над ним, в любую секунду готовые сорваться вниз и проглотить его. Время от времени Петер все же дремал и видел бессвязные сны. Он находился в сырой пещере, где-то в горах, и стены неумолимо сжимались, пока не давили его, словно вошь. Слишком уж напряженными выдались эти дни в Обераммергау, особенно последние. Вновь и вновь Петер мысленно возвращался к разговору между Вюрмзеером и этим хмурым типом, живодером Паулем, который они с ребятами подслушали накануне. Была какая-то тайная встреча на Жертвенном холме – всё как он рассказал отцу! Наверное, так все и было, потому что посреди ночи Петер слышал какой-то шум на улице. Когда он приоткрыл ставни, то увидел множество народу, в том числе и солдат на лошадях. Потом по улице со скрипом проехала повозка. Петер мельком увидел в ней судью и еще кого-то из местных жителей. Вид у всех был довольно хмурый. Что же там все-таки случилось? Что с его отцом? Все ли с ним хорошо?

Но потом в комнату вошел Георг Кайзер, отвел его от окна и снова уложил в кровать. Учитель был очень добр, но не стал объяснять, что там стряслось. Сказал только, что утром все встанет на места.

А пока нужно спать.

Провалявшись в кровати еще пару часов, Петер наконец встал. Снизу временами доносился шум; видимо, Кайзер еще не ложился. Он, конечно же, отнесется к нему с пониманием: в такую ночь просто невозможно было уснуть. Кайзер был человеком отзывчивым и приятным, и Петер привязался к нему за последние дни. Учитель заставил его поверить в собственные силы. Он хвалил его за рисунки, за его познания в латыни и сообразительность – и всегда был в хорошем расположении духа. Хотя зачастую вид у него был усталый, даже болезненный, а иногда какой-то рассеянный.

Босиком и в ночной рубашке Петер прошлепал по холодному полу, осторожно приоткрыл дверь и спустился по лестнице. Дверь в кабинет была только притворена, и в коридор падал тонкий луч света. Петер прокрался на цыпочках и заглянул внутрь. Ему не хотелось отвлекать учителя. Если он очень занят, Петер отправится в комнату с книгами. Кайзер, конечно, позволит ему немного почитать.

Учитель сидел за столом в своем поношенном сюртуке и хмурился над кучей мятых листов и документов. Время от времени он что-то черкал пером в черновике. Петер решил, что Кайзер по-прежнему работает над пьесой. Но разве представление не отменили?

Петер нерешительно стоял у двери, глядя на этого тощего, согбенного человека, сотрясаемого очередным приступом кашля. Петеру стало жаль его. Кайзер, несомненно, очень болен. Ему бы следовало лежать в постели, а не корпеть над этой пьесой! Быть может, отец утром осмотрит его еще раз и даст какого-нибудь лекарства. Например, того вкусного сиропа с медом, которым поил иногда его самого…

Кайзер словно почувствовал его присутствие. Он резко поднял голову и посмотрел на дверь. Казалось, появление Петера поначалу его рассердило, но потом он слабо улыбнулся.

– Ну, заходи же, малыш, – сказал учитель. – Видно, не уснуть нам с тобой этой ночью. Слишком много всего случилось за последнее время.

Петер нерешительно переступил порог. В комнате отдавало сыростью, но было тепло. Кайзер поманил его к себе и предложил ему сесть.

– Давай я разожгу печь в соседней комнате и ты там немного порисуешь? – предложил он. – Все равно скоро рассветет, и твой отец наверняка вернется.

Петер с облегчением кивнул. Он уже стал подниматься, но тут взгляд его скользнул по вороху мятых листов на столе. На вид они были довольно старые; некоторые изорваны, на других были мелкие, спешно начертанные наброски, Петер не мог разглядеть подробнее. Возможно, это были чертежи сцены или что-то в этом роде. На некоторых листках Петер заметил символы, значения которых не знал. Они изображали солнце, луну или перевернутый крест.

– Это и есть та пьеса, про которую все говорят? – спросил он с интересом.

Кайзер посмотрел на него нерешительно, потом улыбнулся.

– Это ее старое издание, – ответил он. – Очень старое. Я читаю, изменяю кое-какие строфы, некоторые вообще опускаю… – Он вздохнул: – Тебе, конечно же, известно, что пьеса очень длинная. Наверное, слишком длинная.

– Но ее ведь даже не поставят теперь, – возразил Петер.

Кайзер фыркнул:

– В этом году не поставят, а через четыре года – вполне. Я привык доводить дела до конца. – Он посмотрел на Петера приветливо, но при этом строго и поднял указательный палец: – Тебе тоже не помешает усвоить это. Всегда доводи дела до конца.

Некоторое время оба хранили молчание. Потом сын цирюльника показал на мятые документы:

– Написано на латыни.

Учитель усмехнулся:

– Ты прав, мальчик мой. Мало того, написано жутким почерком. Довольно сложно разбирать его.

Петер пробежал взглядом по неровным строкам, местами до того мелким и тесным, что буквы расплывались перед глазами. Иногда автор писал красными чернилами, похожими теперь на засохшую кровь и во многих местах стертыми. Тем не менее Петеру удалось разобрать кое-какие слова.