Александр Солженицын: Гений первого плевка - Владимир Бушин

Да, можно предположить, что именно здесь все особенно ненавистно Солженицыну. Во-первых, Ворошилов тут назван — в 20-е годы! — офицером, и это оплеуха эстету, ибо он божился, что слово «офицер» было под запретом, что за него чуть ли не срок давали. Во-вторых, своей крови за СССР Исаакович, разумеется, не пролил ни капли, а чужую — случалось. Так, однажды, чтобы только угодить начальству, опасаясь, как бы оно вдруг не попрекнуло, приказал солдату Андреяшкину восстановить под обстрелом порванную связь, т.е. послал на верную смерть, и тот из-за холуйства своего командира перед начальством «сумел пролить кровь за СССР», погиб.

О песне «Если завтра война» (1937) пишет: «благодушно-успокоительная, как мы моментально разобьем врага». Ну хоть бы раз правду сказал, козел!.. Какая благодушность, какая успокоительность, если в ней говорилось, что война может разразиться в любой час — если не сегодня, то завтра — и что к этому надо быть заранее готовым:

Если завтра война,Если завтра в поход —Будь сегодня к походу готов!

Больше того, в песне звучал призыв даже не дожидаться, когда враг завтра нападет, а уже сегодня:

Поднимайся, народ, собирайся в поход,Барабаны, сильней барабаньте!Музыканты вперед! Запевалы вперед!Нашу песню победную гряньте!

И нет в ней ни слова о «моментальности разгрома» врага, но есть твердая уверенность в конечной победе: «Мы врага разгромим». Это и произошло.

Из песен М. Блантера дремучий ревизор не посмел назвать ни одну песню, а лишь поставил его в один ряд с коллегами: «Сколько же они все (!) настукали оглушительных советских агиток в оморачивание и оглупление массового сознания — начиняя головы ложью и коверкая чувства и вкус» (там же, с. 321). Господи, и этот фабрикатор несъедобщины, настукавший ее в десятках томов, еще лепечет о вкусе!..

Блантер около двадцати песен написал на слова гениального Михаила Исаковского, только по недоразумению не зачисленного Солженицыным в евреи. Так что, их «Катюша», облетевшая весь мир, ставшая в годы войны гимном итальянских партизан, это советская агитка? А их же «Летят перелетные птицы» — «начинка голов ложью»?

Пускай утопал я в болотах.Пускай замерзал я во льду,Но если прикажешь ты снова,Я все это снова пройду…

К Солженицыну это никакого касательства не имеет. Не утопал он и не замерзал, порой в землянке жена была под боком, грела. И прошел он далеко не «все это», что выпало народу. А уж о готовности «снова пройти» и говорить смешно.

Вспомним, наконец, и это:

Враги сожгли родную хату,Сгубили всю его семью.Куда ж теперь идти солдату,Кому снести печаль свою?

Пошел солдат в глубоком гореНа перекресток двух дорог,Нашел солдат в широком поле,Травой заросший бугорок.

Стоит солдат — и словно комьяЗастряли в горле у него.Сказал солдат: «Встречай, Прасковья,Героя — мужа своего…»

«Готовь для гостя угощенье,Накрой в избе широкий стол, —Свой день, свой праздник возвращеньяК тебе я праздновать пришел…»

Никто солдату не ответил,Никто его не повстречал,И только теплый летний ветерТраву могильную качал.

Вздохнул солдат, ремень поправил,Раскрыл мешок походный свой,Бутылку горькую поставилНа серый камень гробовой.

«Не осуждай меня, Прасковья,Что я пришел к тебе такой:Хотел я выпить за здоровье,А должен пить за упокой.»

«Сойдутся вновь друзья, подружки,Но не сойтись вовеки нам…»И пил солдат из медной кружкиВино с печалью пополам.

Он пил, солдат — слуга народа,И с болью в сердце говорил:«Я шел к тебе четыре года,Я три державы покорил…»

Хмелел солдат, слеза катилась,Слеза несбывшихся надежд,И на груди его светиласьМедаль за город Будапешт.

И это — ложь, агитка, оглупление, коверкание чувств и вкуса? Примерно так же сочла Вера Инбер при публикации стихотворения в «Знамени» и разнесла его: «Это что за слеза несбывшихся надежд? Откуда она у солдата-победителя?» — строго вопрошала известная своим высоким родством дама. В результате несколько лет песню могли петь и пели только безногие инвалиды войны в поездах…

Можно себе представить, каким мучением для Солженицына был недавний концерт Дмитрия Хворостовского на Красной площади. Поди, и корчился, и ногами топал, и волосы из бороды рвал. Ведь из уст великого певца взметнулись и полетели с Красной площади по всей стране и пронеслись по всему миру и «Катюша» Исаковского — Блантера, и «Моя Москва» Лисянского — Дунаевского, и «Журавли» Гамзатова — Френкеля, и «Подмосковные вечера» Матусовского — Соловьева-Седого, и «Случайный вальс» Долматовского — Фрадкина, и другие прекрасные советские песни, упоминавшиеся нами…

Вы думаете, что это у козла-ревизора все? Как бы не так! Тут же еще и спазм зависти: «Миллионные тиражи, ордена, слава, гонорары, — ну кто назовет этих деятелей культуры угнетенными?» Да, никто не назовет. И были еще у них ордена, премии, дома творчества. А кто назовет угнетенным козла, у которого тираж в одном только «Новом мире» составил почти три миллиона? А какими тиражами его грязная и малограмотная антисоветчина издавалась во всем мире? А кто отхватил за эти русофобские писания Нобелевскую, а потом кое-что еще в несколько раз больше? Кто приобрел в штате Вермонт персональный Дом творчества на двадцати гектарах угодий? Кому Ельцин отвалил чуть поменьше кусок земли с дворцом по последнему слову техники в Троице-Лыкове под Москвой? Кто издал свою последнюю книгу «Двести лет» тиражом 100 тысяч, а она вот уже четыре года пылится на всех перекрестках? Последний раз я видел ее в подземном переходе у метро «Войковская» в мае этого года. Первый том — 150 рублей, второй — 190. Ну где найти дураков, чтобы выложили 340 за сборник цитат о евреях! Даже евреи не берут…

6

Как только зашла речь о премиях и наградах, тут, как черт из табакерки, возник и Владимир Бондаренко, вездесущий и непотопляемый обожатель козла: «В советской культуре все семьдесят лет царили (!) выходцы из еврейских местечек, а русская культура от Клюева до Тряпкина, от Рубцова до Распутина развивалась как бы параллельно…» Да, были из местечек, еще больше — из Одессы и Киева, Москвы и Ленинграда, Бердичева и Жмеринки. Да, были. Но — «царили», т.е. главенствовали, были первыми, ведущими? Невежественная чушь обожателя. «Царили» — русские имена: Горький и Блок, Маяковский и Есенин, Шолохов и Леонов, Симонов и Твардовский, Шукшин и Бондарев, Шостакович и Свиридов, Станиславский и Охлопков, Качалов и Москвин, братья Васильевы и Владимир Петров («Петр Первый», «Кутузов» и др.), Пырьев и Бондарчук, Уланова и Лепешинская, Нестеров и Корин, Лемешев и Козловский, наконец, Олег Попов и Юрий Никулин….

А такие фигуры, как Клюев или Рубцов, всегда лишь составляли «фон» русской культуры и никогда не «царили» в ней, хотя второму из них уже три памятника соорудили, а первого, как известно, обессмертил его же когда-то любезный гениальный друг:

Вот Клюев, ладожский дьячок.Его стихи — как телогрейка.Но я их вслух вчера прочел —И в клетке сдохла канарейка.

И полный вздор насчет «параллельности». Как уже говорилось, два десятка стихотворений русского поэта Исаковского стали песнями еврея Блантера, а стихотворение еврея Долматовского «Если бы парни всей Земли» стало песней русского композитора Соловьева-Седого. Еще? Можно. И в немом черно-белом «Тихом Доне» 1930 года, и в звуковом цветном 1958-го роль Аксиньи, может быть, самого дорогого для Шолохова образа во всем его творчестве, играли Эмма Цесарская и Элина Быстрицкая — обе еврейки! Что, Бондаренко, местечковым душком шибает? А ведь если бы Шолохов был антисемитом, как его изображают еврейские олухи дейчевской породы, ему при его славе и влиянии ничего не стоило бы предложить, даже потребовать других артисток на роль.

Или вот еще. Великолепна была Вера Пашенная в роли Вассы Железновой, но замечательна и Серафима Бирман. А каков был еврей Прудкин в роли Федора Карамазова в фильме Ивана Пырьева!..

Но Бондаренко жмет дальше, уверяет, что в советское время русская культура была «почти недопускаемая до кремлевских высот, где царили Дунаевские и Долматовские…».