Христос приземлился в Гродно (Евангелие от Иуды) - Владимир КОРОТКЕВИЧ

– Да немного и осталось их. Можно и силой…

– Посмотрим. Шума не хочется. Попробуем иначе.

Магдалина остановилась перед мордами коней.

– Садись, – предложил Корнила, показывая на свободного коня.

– Отвыкла, – независимо сказала она. – Не хочу.

Они медленно ехали за ней к пригоркам.

– Ты знаешь, девка, что он страшен, что нельзя уже использовать его для победы над курией?

– А мне это хоть бы что.

– Предала, – укорил друг Лойолы. – Забыла, кто тебя из грязи вытащил, забыла, как их преосвященство тебя ценил, как уважал раньше епископ Комар.

– Не из грязи вы меня вытащили, а в грязь втоптали. Сами туда швырнули – так чего ж вам от меня ожидать?

Босяцкий даже слегка испугался, так брезгливо окаменело смертоносно красивое лицо женщины.

– А между тем он хотел бы, чтоб ты вернулась, он по-прежнему шлёт тебе свою любовь.

– Ничего, – усмехнулась женщина. – Он скоро утешится. Разве мало блудниц вокруг? Или вообще женщин? А если бы и они все вдруг сделались строгими или вымерли, что вам? Думаешь, не помню, как вы потешались над одним законом? Мол, «запретить монахам брать на воспитание обезьян, а также уединяться в кельях с новичками под предлогом обучения их молитвам». Разве вам не всё равно?

Она оскорбляла расчётливо и жестоко. Знала, что конец один, и платила за все годы. Корнила потянул меч из ножен.

– Брось, – остановил капеллан. И признал: – Да, свод законов аббата Петра из Клюни. Но это было давно. Теперь Церковь не та.

– Что, у меня не было глаз? – въедливо спросила она. – Всё меняется, не меняетесь только вы да властители.

– Ты знаешь, что тебя ждёт?

– Знаю. Счастье ваше, что припозднились. Тут бы мне крикнуть только – на копья бы вас подняли.

– А если мы скажем, что ты – шлюха, подосланная к нему?

– Не поверит. Я открыла ему, где была Анея. Сама видела.

– Но, во всяком случае, ты будешь молчать, чтобы мы её не отдали ему, – догадался вдруг обо всём монах. – Иначе не видать тебе его.

– А я уж и не знаю, хочу ли этого.

Капеллан хорошо понимал, что нащупал какую-то трещину, что женщина может и не выдать, может даже поневоле помочь.

Но он сам испортил дело, решив расширить надлом.

– Что у тебя, любовь? – И добавил: – Которая?

– Первая. Он не знает, что первая. И последняя.

– Попадёшься – сожжём.

– А я и так сожжённая. Бросали вы меня из рук в руки. Поздно увидела, что есть и другие. Так что давай, разводи костёр.

Весьма богатый интонациями голос капеллана словно усмехался. Из-под языка осторожно высунулось травинка-жало.

– Да я не о том. Вот если не убьём – ты ж сама понимаешь, что недаром мы «припозднились», – то отдадим ему бабу, и пусть идёт с апостолами за кордон. Ты не останешься, ты с ним вынуждена будешь уйти. Народится у них дитя. А ты? На торной дороге трава не растёт. Да я и не о том. Вот если бы помогла нам, переубедила, если бы ушёл без стычки и шума за кордон, – пошла бы с ним. Никого бы мы не выпустили. И он бы наконец стал твоим. Когда надежды нет, кто такую красоту пропустит? Подумай, как много мы тебе даём.

– Много, – сказала она. – Только не пойдёт он от неё за кордон. А вы мне действительно много предлагаете. Примите за это мою благодарность.

Капеллан говорил с нею, наклонившись с седла, чтобы никто не слышал. И она, молвив о благодарности, с неожиданной силой отвесила ему оплеуху. У него аж зазвенело в ушах.

Монах вспыхнул, но силком сдержал себя.

И подъехали они ко взгорку, и, конные, встали перед Христом. Корнила, отъехав в арьергард, высился между верховым мирским отрядом и мужиками.

– Почему не ушли? – спросил у мужиков Корнила.

– А они почему не ушли? – показал на воинов кто-то.

– Не ваше дело.

– Ну и это не ваше дело, – дерзко ответил мужик.

Христос между тем смотрел в серые, чуть в прозелень, плоские глаза капеллана. Глаза были холодными, как у ящерицы.

– Когда я татар бил – вы молились. А теперь налетели на готовое.

Босяцкий доброжелательно удивился:

– Ты? Но ведь повсюду уже знают, повсюду объявлено по храмам, весям, городам, что погромила их наша рука. Что ты без Церкви? Что этот мизерный люд без Церкви, наших молений и нашего духа?

– Э-эх, червяки гнойные, – выбранился Христос. – Слетелись на храбрую смерть, трупы обрехали. Стервятники хоть не брешут.

Монах усмехнулся одними губами.

– Гордыня? Да. И неразумие. Без Церкви, учти это. сын мой, не было бы победы. Без Церкви ничего не бывает, таков закон. Во всех летописях, что ты там ни знай и ни кричи, записано, что мы не убежали, не бросили вас одних, что мы подготовили этот страшный отпор, что «татаре до белорусской земли ворвались, но Церковь, с малым людом выступив, народ поганский за волею Божией и помощью неожиданно поразила, и погромила, и дань поотбирала».

Он чеканил это, словно опускал на плечи постыдный, невыносимый груз.

– Мочись вам в глаза, скажете: Божья роса, – буркнул Богдан Роскаш. – Ну, а он?

– А он, милый наш Тумаш, повсюду записан как плут, который «имя Божие себе приписал и присвоил».

– Ничего, – сказал Раввуни. – Правда есть.

– Не тужись, милый, – пропел капеллан. – Правды в таких делах не было и не будет. Церковь победила, а не он, не народ, – слова его сочились смердящим, всеразлагающим гноем. – Все подвиги, все чудеса, всё человеческое – от неё. – Он унижал в расчётливом, холодном экстазе. – Это мы тайно руководили вами. Да и молились мы… Ты что это пишешь, иудаист?

– То, что сказано. – Раввуни спокойно водил стилосом. – И потом, ты по слабости мозгов не так назвал нас. Понимаешь, я не иудаист. А он, Христос, не католик. А вон Фома не православный. Это такая же правда, как то, что ты не человек, а гнида, которой выпало господство…

– Кто же вы, позвольте узнать?

– Мы – люди, – ответил человечек. – Мы люди, потому что отринуты всем этим миром лжи… Но мы, отринутые, оболганные наветами, битые, мы и есть люди во всей правде своей. И нет никакой другой правды – ни правды Шамоэла, ни правды Лотра, ни правды Яхве, ни правды Христа… А если есть, если несёте её нам вы, то…

– На хрена нам такая правда, – закончил Фома.

– Правильно, – подтвердил Раввуни.

Капеллан понял, что разговора не будет. Оглянулся. И сразу Корнила с лязганьем потянул меч. И тут рядом с ним спокойно сказал какой-то мужик:

– А ну, не трожь! Не трожь, нашим языком говорю тебе, падла ты свинячья, Божья ты глиста.

Босяцкий обводил глазами толпу. И вдруг испугался, увидев, что мужики держат полунатянутыми тетивы страшных луков из турьих рогов. Несколько таких луков целили в него. Вот он подаст знак, и мужиков после более-менее долгой стычки сомнут… Но он уже не увидит этого. Кто знал, что тут не топоры против мечей и копий, что это – охотники с юга? Топоры – глупости. Даже меч не берёт миланских лат. Но против таких луков они – яичная скорлупа.