Роб Рой - Вальтер Скотт

Бэйли, видимо, задел больную струну в сердце родственницы. Она выпрямилась во весь рост, и смех, в котором презрение смешалось с горечью, выдал остроту ее чувств.

— Да, — сказала она, — вы и вам подобные охотно признаете нас родственниками, покуда мы гнем спину, как ничтожные людишки, вынужденные жить под вашим господством, колоть вам дрова и таскать вам воду, поставлять скот для ваших обедов и верноподданных для ваших законов, чтоб вам было кого угнетать и кому наступать на горло. Но теперь мы свободны — свободны по тому самому приговору, который отнял у нас кров и очаг, пищу и одежду, который лишил меня всего, всего! .. И я не могу не застонать всякий раз, как подумаю, что я еще попираю землю не для одной только мести. К тому, что так успешно начато сегодня, я прибавлю такое дело, которое порвет все узы между Мак-Грегором и скрягами из Низины. Эй! Аллан! Дугал! Вяжите этих сассенахов пятками к затылку и киньте их в наше горное озеро — пусть ищут в нем своих родичей-горцев!

Бэйли, встревоженный таким приказом, начал было увещевать эту женщину и, по всей вероятности, только сильней распалил бы ее негодование, но в эту минуту Дугал кинулся между ними и, заговорив на родном языке в быстрой и плавной манере, резко отличавшейся от его английского разговора, замедленного, неправильного, смешного, выступил с горячей речью — очевидно, в нашу защиту.

Его госпожа возразила ему, или, вернее, оборвала его речь, воскликнув по-английски (словно хотела, чтоб мы вкусили заранее всю горечь смерти):

— Подлая собака и сын собаки! Ты смеешь оспаривать мои повеления? Прикажи я тебе вырвать им языки и вложить язык одного в горло другому, чтоб узнать, который из двух лучше затарахтит на своем южном наречии; или вырвать их сердца и вложить сердце одного в грудь другому, чтоб увидеть, какое из двух лучше строит козни против Мак-Грегора, — а такие дела делались встарь во дни мести, когда наши отцы расплачивались за обиды, — прикажи я тебе что-либо подобное, разве и тогда не должен ты беспрекословно исполнить мой приказ?

— Конечно, конечно, — ответил Дугал тоном глубокого смирения, — ваша воля будет исполнена, я же не спорю, но если можно… то есть, если б я думал, что госпоже так же приятно будет утопить в озере этого злосчастного негодяя, капитана красных курток, да капрала Крэмпа, да еще двух-трех солдат, я бы это сделал своими руками и куда как охотно, — это лучше, чем обижать честных мирных джентльменов, потому что они друзья Грегараха и пришли по приглашению вождя, а не как предатели, в этом я сам поручусь.

Леди хотела возразить, но тут на дороге со стороны Эберфойла послышались дикие стоны волынок — возможно, тех самых, чьи звуки достигли слуха английских солдат и толкнули капитана Торнтона на решение не отступать назад, в деревню, а пробиваться вперед, когда он убедился, что проход занят. Схватка длилась очень недолго, и воины, шедшие под эту воинственную музыку, хоть и ускорили шаг, заслышав выстрелы, все-таки не успели принять участия в сражении. Победа была завершена без них, и теперь они явились лишь разделить торжество своих соплеменников.

Вновь пришедшие всем своим видом разительно отличались от воинов, разбивших английский отряд, — и разница была далеко не в пользу последних. Среди горцев, окружавших атаманшу (если я могу так ее назвать, не погрешив против грамматики), были мужчины преклонного возраста, мальчики, едва способные держать меч, даже женщины — словом, все те, кого только крайность заставила взяться за оружие; и это прибавило оттенок горького стыда к отчаянию, омрачившему мужественное лицо Торнтона, когда он убедился, что только преимущество в численности и позиции позволило такому жалкому противнику одержать верх над его храбрыми солдатами. Но тридцать или сорок горцев, присоединившихся теперь к остальным, были все во цвете юности или возмужалости, ловкие, статные молодцы, а чулки до колен и перетянутые кушаками пледы выгодно подчеркивали их мускулистое сложение. Не только внешностью и одеждой превосходили они первый отряд, но также и вооружением. Люди атаманши, помимо кремневых ружей, были снабжены косами, секирами и другими видами старинного оружия, а у некоторых были только дубинки и длинные ножи. Во втором же отряде большинство носило за поясом пистолеты, и почти у всех висел спереди кинжал. У каждого было ружье в руке, палаш на боку и круглый щит из легкого дерева, обтянутый кожей и затейливо обитый медными бляхами, а в середине в него был вделан стальной шип. В походе или в перестрелках с неприятелем щит висел у них на левом плече, когда же дрались врукопашную — надевали на левую руку.

Легко было видеть, что бойцы отборного отряда пришли не с победой, какою могли похвалиться их плохо снаряженные товарищи. Волынка время от времени издавала протяжные звуки, выражавшие чувства, очень далекие от торжества; и когда воины предстали пред женой своего вождя, они смотрели сокрушенно и печально. Молча выстроились они перед нею, и снова издала волынка тот же дикий и заунывный стон.

Елена рванулась к ним, и на ее лице отразились и гнев и тревога.

— Что это значит, Алластер? — спросила она музыканта. — Почему печальный напев в час победы? Роберт… Хэмиш… где Мак-Грегор? .. Где ваш отец?

Ее сыновья, возглавлявшие отряд, подошли к ней медленным, нерешительным шагом и пробормотали несколько гэльских слов, которые исторгли у нее крик, гулко отдавшийся в скалах; все женщины и дети подхватили его, хлопая в ладоши, и так заголосили, точно жизнь их должна была изойти в плаче. Горное эхо, молчавшее с того часа, как смолк шум битвы, проснулось вновь, чтоб ответить на неистовый и нестройный вопль скорби, поднявший ночных птиц в их горных гнездах, — точно их удивило, что здесь, среди бела дня, происходит концерт безобразней и страшнее тех, какие задают они сами в ночной темноте.

— Схвачен! — повторила Елена, когда вой понемногу утих. — Схвачен! В плену! И вы пришли живые сказать мне об этом? Трусливые псы! Для того ли я вскормила вас, чтобы вы жалели свою кровь в борьбе с врагами вашего отца и смотрели, как берут его в плен, и вернулись бы ко мне с этой вестью?

Сыновья Мак-Грегора, к которым женщина обратила свой укор, были совсем юноши — старшему из них едва ли минуло двадцать лет. Его звали Хэмиш, или Джеймс, и он был на голову выше и много красивей брата — типичный юный горец с синими глазами и густыми светлыми волосами, падавшими волной из-под изящной синей шапочки. Младшего звали Робертом, но для различия с отцом горцы добавляли к его имени эпитет «Оог», что значит «молодой». Темные волосы, смуглое лицо, горевшее румянцем здоровья и воодушевления, стройное и крепкое, но не по годам развитое сложение отличали второго юношу.

Горе и стыд омрачали их лица, когда стояли они оба перед матерью и с почтительной покорностью слушали упреки, которые она изливала на них. Наконец, когда ее негодование несколько улеглось, старший, заговорив по-английски (может быть, для того, чтобы их приверженцы его не поняли), начал почтительно оправдываться перед матерью за себя и за брата. Я стоял довольно близко и мог разобрать многое из его слов; а так как в нашем критическом положении было очень важно располагать сведениями, я слушал как мог внимательнее.

Мак-Грегор, рассказал сын, был вызван на свидание одним негодяем из Нижней Шотландии, явившимся с полномочиями от… Он произнес имя очень тихо, но мне показалось, что оно похоже на мое. Мак-Грегор принял приглашение, но все же приказал задержать привезшего письмо англичанина в качестве заложника — на случай предательства. Итак, он отправился на назначенное место (оно носило дикое гэльское название, которого я не запомнил), взяв с собою только Ангюса Брека и Рори Маленького, а всем остальным велел остаться. Через полчаса Ангюс Брек вернулся с печальным известием, что на Мак-Грегоpa напал отряд леннокской милиции под начальством Галбрейта Гарсхаттахина и взял его в плен. Когда Мак-Грегор, добавил Брек, стал грозить, что его плен повлечет за собою казнь заложника, Галбрейт пренебрежительно ответил: «Ладно, пусть каждая сторона вешает, кого может. Мы повесим вора, а ваши удальцы пусть повесят таможенную крысу, Роб. Страна избавится сразу от двух зол — от разбойника-горца и от сборщика податей». За Ангюсом Бреком следили не так зорко, как за его господином, и он, пробыв под стражей столько, сколько было нужно, чтоб услышать эти разговоры, бежал из плена и принес известие в свой лагерь.

— Ты узнал это, вероломный изменник, — сказала жена Мак-Грегора, — и не бросился тотчас на выручку отцу, чтоб вырвать его из рук врага или умереть на месте?

Молодой Мак-Грегор в ответ скромно сослался на численный перевес противника и объяснил, что неприятель, по его сведениям, не делает приготовлений к отходу, а потому он, Хэмиш Мак-Грегор, решил вернуться в долину и, собрав внушительный отряд, с большими шансами на успех предпринять попытку отбить пленника. В заключение он добавил, что отряд Галбрейта, как он понимает, расположился на ночлег под Гартартаном, или в старом замке Монтейт, или в другом каком-либо укрепленном месте, которым, конечно, нетрудно будет завладеть, если собрать для этой цели достаточно людей.