Роб Рой - Вальтер Скотт

Возможно, твердый тон, принятый мистером Джарви в его последней речи, вернее мог подействовать на каменное сердце его родственницы, нежели тон заискивания, каким он говорил с ней до сих пор: так драгоценный камень можно резать сталью, тогда как более мягкому металлу он не поддается. Елена Мак-Грегор велела поставить нас обоих пред собой.

— Ваше имя, — обратилась она ко мне, — Осбалдистон? Так назвала вас та собака, чьей смерти вы только что были свидетелем.

— Да, мое имя Осбалдистон, — был мой ответ.

— Рэшли Осбалдистон, не так ли? — продолжала она.

— Нет, Фрэнсис.

— Но вы знаете Рэшли Осбалдистона? Он ваш брат, если я не ошибаюсь, или, во всяком случае, ваш родственник и близкий друг.

— Родственник, да, — возразил я, — но не друг. Мы недавно сошлись с ним в поединке, и нас разнял человек, который, как я понимаю, является вашим мужем. Кровь моя еще не обсохла на шпаге Рэшли, и рана на моем боку еще свежа. У меня нет причин называть его другом.

— В таком случае, — отвечала она, — если вы не замешаны в его интриги, вы можете спокойно отправляться в лагерь Гарсхаттахина, не опасаясь, что вас задержат, и передать ему несколько слов от жены Мак-Грегора.

Я ответил, что у милиции, по-моему, нет разумных поводов меня задерживать, что у меня, со своей стороны, нет причин бояться ареста и что если возлагаемая на меня миссия посла обеспечит неприкосновенность моему другу и моему слуге, попавшим в плен вместе со мною, я готов немедленно отправиться в путь. Пользуясь случаем, я добавил, что приехал в эти края по приглашению ее супруга, обещавшего мне свою помощь в одном важном для меня деле, и что мой друг, мистер Джарви, приехал со мной ради той цели.

— И я очень жалею, что в сапоги мистера Джарви не было налито кипятку, когда он их натягивал, собираясь в такую дорогу, — прервал меня бэйли.

— Узнаю вашего отца, — сказала, обратившись к сыновьям, Елена Мак-Грегор, — в том, что нам сообщает молодой англичанин. Мак-Грегор умен, пока на голове у него шапка горца, а в руке палаш; но как сменит тартан на городское сукно, он непременно ввяжется в жалкие интриги горожан и становится опять — после всего, что он выстрадал! — их посредником, их орудием, их рабом.

— Добавьте, сударыня: их благодетелем, — сказал я.

— Пусть так, — сказала она. — Но это самое презренное наименование среди всех других, потому что мой муж неизменно сеял семена благодеяний, а пожинал самую черную неблагодарность. Однако довольно об этом. Итак, я велю проводить вас до сторожевых постов неприятеля. Вы спросите начальника и передадите ему от меня, Елены Мак-Грегор, такое сообщение: если они тронут хоть волос на голове Мак-Грегора и если не отпустят его на свободу в течение двенадцати часов, то в Ленноксе не останется ни одной леди, которой не пришлось бы, прежде чем наступит Рождество, оплакать смерть дорогого человека; не будет фермера, который не горевал бы над спаленным амбаром и пустым коровником; не будет ни одного лэрда или сына лэрда, который вечером склонял бы голову на подушку в спокойной уверенности, что доживет до утра. А для начала, как только истечет срок, я пришлю им этого глазговского бэйли, этого английского капитана и всех остальных моих пленников завернутыми в плед и рассеченными на столько кусков, сколько клеток в тартане.

Когда она договорила, капитан Торнтон, стоявший неподалеку и слышавший ее слова, добавил спокойно и твердо:

— Передайте командующему привет от меня — привет от капитана Торнтона из гренадерского полка, и скажите, чтоб он исполнял свой долг и охранял пленника, нисколько не думая обо мне. Если я оказался так глуп, что позволил коварным горцам заманить меня в засаду, у меня хватит разума умереть за свою оплошность, не опозорив мундира. Мне только жаль моих несчастных соратников, — добавил он, — попавших в руки этих живодеров.

— Тш, тш! — остановил его бэйли. — Вам что, жизнь надоела? Передайте и от меня поклон старшему офицеру, мистер Осбалдистон, — поклон от бэйли Никола Джарви, члена глазговского магистрата, как был им в свое время и мой отец, покойный декан, — и скажите, что тут несколько почтенных граждан попали в беду и ждут еще худших бед и что для общего блага самое будет лучшее, если он предоставит Робу вернуться в свои горы как ни в чем не бывало. Здесь уже совершилось одно нехорошее дело, но поскольку оно коснулось главным образом акцизника, не стоит поднимать шум по пустякам.

Когда лица, больше всех заинтересованные в успехе моего посольства, дали мне свои противоречивые наказы и когда жена Мак-Грегора еще раз повторила, чтобы я запомнил и слово в слово передал ее ультиматум, мне наконец позволили отправиться в путь, а Эндрю Ферсервису — верно, чтоб избавиться от его назойливых причитаний, — разрешили меня сопровождать. Но из опасения, что я воспользуюсь лошадью для побега от конвоиров или, может быть, из желания удержать ценную добычу, мне дали понять, что я должен совершить свое путешествие пешком в сопровождении Хэмиша Мак-Грегора и двух его подчиненных, на которых возлагалась двойная задача: указать мне дорогу и разведать силы и расположение неприятеля. Одним из разведчиков был сперва назначен Дугал, но он сумел уклониться с целью, как мы узнали впоследствии, остаться и оберегать мистера Джарви, потому что, по своим понятиям о верности, считал себя обязанным оказывать добрые услуги бэйли, который в свое время был в какой-то мере его хозяином и покровителем.

Около часу мы шли быстрым шагом, пока не пришли на покрытую кустарником возвышенность, откуда могли окинуть взглядом лежавшую внизу долину и все расположение милиции. Так как силы ее составляла по преимуществу конница, командование благоразумно отказалось от всяких попыток пробраться в горный проход, что так неудачно испробовал капитан Торнтон. С несомненным знанием военного дела выбрана была позиция на возвышении, в центре небольшой Эберфойлской долины, омываемой Фортом. Долину ограждают два кряжа невысоких гор, обращенных к ней стеною известковых скал с крупными выходами брекчии — залежей булыжника в более мягкой среде, затвердевшей и спаявшей его наподобие известкового раствора, — а за ними со всех сторон поднимаются вдали более высокие горы. Все же долина между этими кряжами настолько широка, что конница могла не опасаться внезапного нападения горцев; часовые и аванпосты были расставлены по всем направлениям достаточно далеко от главного отряда, который в случае тревоги всегда успел бы вскочить на коней и выстроиться в боевом порядке. Впрочем, в то время никто и не ждал от горцев дерзкой попытки атаковать кавалерийскую часть на открытой равнине, хотя позднейшие события показали, что они способны с успехом провести такую атаку note 90. Когда я впервые познакомился с жителями Верхней Шотландии, они питали почти суеверный страх к кавалеристу, потому что рослый конь его кажется против маленького горного шелти свирепым и мощным животным, обученным к тому же, как воображали невежественные горцы, драться в бою копытами и зубами.

Щипавшие траву кони на приколе, фигуры солдат, сидевших, стоявших и расхаживающих группами у красивой реки, и голые, но живописные скалы, возвышавшиеся с двух сторон, благородно вырисовывались на переднем плане, в то время как на востоке глаз улавливал сверкание озера Ментейт, а замок Стерлинг, смутно видневшийся вдали среди синих очертаний Охилских гор, довершал картину.

Осмотрев внимательно ландшафт, юный Мак-Грегор сообщил мне, что теперь я должен спуститься в лагерь ополченцев и переговорить, как мне поручено, с их командиром; затем, грозно сжав кулак, он добавил, чтоб я не сообщал неприятелю, кто меня проводил до места и где я расстался со своим эскортом. Выслушав эти наставления, я в сопровождении Эндрю Ферсервиса спустился к стоянке войск. Сохранив от своего английского платья только штаны и носки, простоволосый, с голыми икрами, обутый в броги, пожертвованные ему из жалости Дугалом, с накинутым на плечи драным пледом взамен рубахи и куртки, мой несчастный слуга был похож на сумасшедшего, сбежавшего из шотландского Бедлама. Мы отошли недалеко, когда нас заметил один из часовых, который подъехал к нам, навел карабин и приказал не трогаться с места. Я повиновался и, когда всадник поравнялся со мной, попросил проводить меня к командиру. Меня тотчас привели к офицерам, которые сидели на траве и составляли, очевидно, свиту при одном из них, занимавшем более высокий пост. На нем была кираса из полированной стали, а поверх нее — знаки древнего рода Чертополоха. Мой приятель Гарсхаттахин и много других джентльменов, одни в мундирах, другие в штатском платье, но все вооруженные и со свитой, казалось, повиновались во всем этому важному лицу. Много слуг в богатых ливреях — верно, из его челяди — стояли тут же, готовые исполнять приказания.

Засвидетельствовав свое глубокое почтение вельможе, как того требовал его ранг, я сообщил ему, что был невольным свидетелем поражения королевских солдат в битве с горцами в Лох-Ардском проходе (так, сказали мне, называлось место, где был взят в плен капитан Торнтон) и что победители грозят суровыми карами тем, кто попал в их руки, как и вообще всей Нижней Шотландии, если их предводитель, взятый утром в плен, не будет им возвращен целым и невредимым.