Русское искусство - Игорь Эммануилович Грабарь

До нас не дошли ни росписи старого Благовещенского собора, ни росписи Троицкого собора и Спасо-Андроньева монастыря. Остается надежда, что где-то под слоями штукатурки и грубой ремесленной живописи последних столетий церковные стены этих двух монастырей сохраняют еще подлинную рублевскую стенную живопись и что она еще увидит свет в какой-то счастливый день для русского искусства. Остается еще начинающая уже исполняться надежда – увидеть подлинную рублевскую иконопись. Без всякого сомнения, иконопись составляла главную часть деятельности этого мастера. Иконы Андрея Рублева были многочисленны, и предание о рублевских иконах навсегда поразило воображение русских иконников, любителей и собирателей. Без всякого основания и даже против полной очевидности Рублеву всегда приписывались десятки икон. У собирателей и иконников выработалась своя точка зрения на Рублевское письмо, которую принужден был разделить и Д. A. Ровинский[407]. И тем не менее лишь в очень недавнее время удалось, наконец, приблизиться к истинному понятию о письме Рублева и о существенных чертах его живописного стиля.

В житии преподобного Никона Радонежского рассказывается, что, по желанию преподобного, Андрей Рублев написал икону св. Троицы «в похвалу отцу Сергию»[408]. До сих пор эта икона находится в ряду местных икон Троице-Сергиевского монастыря. Об этой иконе говорится в постановлениях Стоглавого собора[409], и еще в XVI веке с нее писались более или менее свободные копии, из которых одна, писанная Никифором Грабленым в 1567 году, находится в том же монастыре. Троицей восхищались в свое время Иванчин-Писарев и Сахаров, однако они не могли иметь никакого представления о подлинном произведении Рублева. «Когда, – пишет живописец В. П. Гурьянов, приглашенный благодаря настойчивым советам И. С. Остроухова в 1904 году для реставрации рублевской Троицы, – снята была золотая риза, то каково же было наше удивление. Вместо древнего и оригинального памятника мы увидали икону, совершенно записанную в новом стиле палеховской манеры XIX века»[410]. В. П. Гурьянову пришлось снять с иконы несколько последовательных слоев записей, чтобы добраться до подлинной древнейшей живописи, по счастью, достаточно хорошо сохранившейся. Эта работа была одним из самых важных трудов на поприще древнерусского искусства, и можно пожалеть, что результаты его умалены волей монастырского начальства, которое после расчищения вновь приказало надеть на икону металлическую ризу, позволяющую видеть из всей Троицы только одни лики. Открывшееся В. П. Гурьянову и немногим счастливцам, видевшим икону без ризы, письмо Андрея Рублева оказалось совершенно непохожим на те иконы, которые прежде приписывались этому мастеру иконниками и любителями. Как справедливо указал Н. П. Лихачев, за «Рублевские письма» выдавались обыкновенно иконы с ликами, написанными тщательно и «плавко», т. е. без резких переходов из тона в тон, и относящиеся на самом деле ко второй половине XVI века. Троица оказалась, напротив, написанной очень широко и живописно, а местами даже резко. «Пробелы, – пишет В. П. Гурьянов, – сделаны в несколько красок, положенных одна на другую очень плотно, широкими, жирными, большими мазками… В ликах также все вохры очень плотны, на некоторых местах видны даже мазки и хорошо видны белые отметки, щеки и уста подрумянены киноварью. Это манера греческая», – резюмирует свои заключения о живописном приеме В. П. Гурьянов[411].

В другом месте В. П. Гурьянов говорит: «в Лаврской иконе в отношении манеры заключается большое сходство с фресками того времени, например, в росписи складок одежды у ангелов»[412]. И, конечно, он совершенно прав, если иметь в виду сравнение Троицы с владимирскими росписями 1408 года. Итак, «сходство с фресками» – с одной стороны, и «греческая манера», т. е. живописная, широкая манера – с другой. Но ведь к выводу, что именно такой должна была быть русская иконопись начала XV столетия, мы пришли на основании обзора памятников XIV века. Наше представление об «эпохе Рублева» не противоречит тому, чему учит нас единственное достоверное произведение самого Рублева.

Это произведение вполне объясняет и легенду, сложившуюся вокруг имени Рублева. Какова бы ни была школа, к которой принадлежит Троица, она сама является произведением исключительно прекрасным. Она производит определенное впечатление первоклассного шедевра. Тонкая и таинственная одухотворенность почила на ней. Нельзя назвать иначе, как безупречной, ее простую и гармоническую композицию, живущую в ритме едва чувствуемого и потому как-то особенно прекрасного движения, – поворота среднего ангела, повторенного изгибом дерева и формой горы. Античный очерк ангельских ликов был для русского художника видением чисто идеальной, неземной красоты, и с этой мечтой его о стране священного предания так удивительно совпадает легкое и светлое впечатление пейзажа с эллинистическим зданием. «Греческая манера», формы и приемы византийской живописной традиции предстают здесь перед нами как бы приподнятыми на высшую ступень отвлеченности, идеализации. И только благодаря этой отвлеченности и «отстоенности» всех элементов формы они могли отлиться здесь в такой чистый кристалл стиля.

Кроме Троицы, мы не знаем пока ни одной достоверной рублевской иконы. С 1621 года Рублевским слывет местный образ Успения в соборе Кирилло-Белозерского монастыря[413]. В настоящее время о нем судить нельзя, так как он записан и закрыт ризой. Многочисленные якобы Рублевские иконы различных частных собраний, как мы видели выше, не имеют ничего общего с искусством Рублева. Нельзя сказать того же об иконе Смоленской Божией Матери, находящейся в Покровском храме Рогожского кладбища в Москве, но, к сожалению, закрытой почерневшей олифой. Ангелы в круглых медальонах по сторонам Богоматери имеют здесь в самом деле значительное сходство с ангелами Троицы. И это же можно повторить про двух поясных ангелов на северной стене московского старообрядческого храма Успения.

Когда летописец упоминает с горестью под 1547 годом, что «Деисус Андреева письма Рублева сгорел», то он имеет в виду Деисус Благовещенского собора, написанный Рублевым, вероятно, одновременно с росписью стен старой Благовещенской церкви, т. е. в 1405 году. Несомненно, то была не единственная церковь, для которой иконостас был написан Рублевым. Возможно, что и громкая слава Рублева была многим обязана тем иконостасам, которые он на виду у всей Руси ставил в почитаемейших русских монастырях и соборах. Монументальный и силуэтный характер письма Троицы – это, в сущности, обычный характер письма «Чинов» XV века. Рублевские «Чины» должны были отличаться особой торжественностью. Некоторое понятие об этих Чинах, вероятно, дает великолепный поясной Деисус, сохраняющийся в московском Никольском Единоверческом монастыре.

Эти иконы не только относятся к эпохе Рублева, но имеют и какое-то прямое отношение к искусству Рублева. Если они и не были написаны им самим, то более чем вероятно, что их написал один из его сотрудников по работам 1400–1430 годов[414]. За это говорят типы, исходящие