Приключения Ричарда Шарпа. т2. - Бернард Корнуэлл

Он глянул на новобранцев. Они настороженно оглядывались, не зная, чего ждать от этой новой роты. Шарп, хотя они этого и не знали, разделял их настороженность: из всех людей – Хэйксвилл? Потом он вспомнил про приказ, про то, что он вообще может перестать командовать этой ротой, и мысли его омрачились, так что пришлось их прогнать как можно резче:

- Сержант Харпер?

- Сэр?

- Что у нас сегодня?

- Футбол, сэр. Гренадерская рота против португальцев. Ожидаются тяжелые потери.

Шарп знал, что Харпер пытается приободрить новобранцев и покорно улыбнулся:

- Тогда, ребята, вам в первый день повезло. Расслабляйтесь, пока можно. Завтра будет работа, - завтра с ним не будет Терезы, завтра они будут на день ближе к Бадахосу, завтра он может снова стать лейтенантом. Он выдавил из себя еще одну улыбку: - Добро пожаловать в полк Южного Эссекса. Я рад, что вы здесь. Это хорошая рота, надеюсь, она такой и останется, - слова прозвучали очень неубедительно даже для него, как будто он знал, что лжет. Он кивнул Харперу:

- Продолжайте, сержант.

Ирландец сверкнул глазами на Хэйксвилла, все еще стоявшего лицом к стене, но Шарп предпочел сделать вид, что не заметил. Чертов Хэйксвилл, пусть стоит там хоть вечно! Но затем он смягчился:

- Сержант Хэйксвилл!

- Сэр!

- Разойдись!

Шарп вышел на улицу, желая уединения, но мимо как раз проходил Лерой. Американец с удивлением приподнял бровь:

- И вот так, значит, герой Талаверского поля приветствует новобранцев? Ни криков восторга? Ни фанфар?

- Им повезло, что их вообще поприветствовали.

Лерой достал сигару и пристроился в ногу с Шарпом:

- Я так понимаю, такое настроение вызвано тем, что твоя дама нас покидает?

- Надеюсь, - пожал плечами Шарп.

- Может, с тобой поделиться другими новостями? – Лерой остановился, в его глазах плясали чертики.

- Наполеон сдох?

- Если бы... Нет, сегодня приезжает полковник. Ты не особенно удивлен, как я погляжу?

Шарп подождал, пока мимо проедет священник, взгромоздившийся на изможденного мула:

- А что, я должен быть удивлен?

- Нет, - улыбнулся Лерой. – Но нормальной реакцией было бы спросить, кто он, откуда и зачем, как ты считаешь? Я бы тебе дал ответы на все эти вопросы и назвал бы это разговором.

Уныние Шарпа усилиями Лероя слегка рассеялось:

- Ну так расскажи!

Худощавый молчаливый американец скорчил удивленную гримасу:

- Я думал, ты уж не спросишь. Кто он? Его зовут Брайан Уиндхэм. Никогда не любил имя Брайан: такое женщины дают мальчишкам в надежде, что те вырастут порядочными, – он растоптал пепел по дороге. – Зачем? На это мне нечего ответить. Что он из себя представляет? Насколько мне известно, он большой любитель лисьей охоты. Ты охотишься, Шарп?

- Знаешь же, что нет.

- Ну, тогда твое будущее так же мрачно, как мое. А откуда я это узнал? – он вопросительно замолчал.

- Так откуда ты это узнал?

- У нашего доброго полковника, честнейшего Брайана Уиндхэма, есть вестник, гонец, Иоанн Предтеча, и это не кто иной, как Пол Ревир[28].

- Кто?

Лерой вздохнул: он становился необычайно словоохотлив:

- Ты никогда не слышал о Поле Ревире?

- Нет.

- Ты счастливчик, Шарп. Он назвал моего отца предателем, а наша семья назвала Ревира предателем, но я считаю, что мы в этом споре проиграли. Суть в том, мой дорогой Шарп, что он вестник, посланный нас предупредить. Наш добрый полковник посылает нам весточку о своем прибытии в форме нового майора.

Шарп взглянул на Лероя, но выражение лица американца не изменилось.

- Мне очень жаль, Лерой, честное слово.

Лерой пожал плечами. Будучи самым опытным капитаном полка, он надеялся на производство в майоры.

- Никогда ничего не надо ждать от армии. Звать его Коллетт, Джек Коллетт, еще одно честное имя и еще один охотник на лис.

- Мне очень жаль.

Лерой снова двинулся рядом с Шарпом:

- Есть и еще кое-что.

- Что?

Лерой указал кончиком сигары на двор дома, где размещались офицеры, и Шарп, заглянув в ворота, второй раз за утро испытал внезапный шок. Возле кучи багажа, который распаковывал слуга, стоял молодой человек лет двадцати пяти. Шарп никогда раньше его не видел, но форма была слишком знакома: это был мундир Южного Эссекса, даже с серебряным значком «орла», захваченного Шарпом, но этот мундир мог носить только один человек. Изогнутая сабля свисала с цепочки, серебряный свисток покоился в кобуре на перевязи. Знаками различия, четко указывающими на чин капитана, были не эполеты, а крылья из витого шнура, украшенные значком с изображением охотничьего рога. Шарп видел человека в форме капитана легкой роты полка Южного Эссекса. Он выругался, а Лерой хохотнул:

- Добро пожаловать в общество пониженных!

Ни у кого не хватило смелости сказать ему, кроме Лероя! Эти ублюдки прислали нового человека без его ведома! Он почувствовал дикую злобу, уныние и беспомощность перед лицом громоздкой армейской машины. Он не мог в это поверить: Хэйксвилл, отъезд Терезы, а теперь еще и это?

В воротах появился майор Форрест. Он заметил Шарпа и направился к нему:

- Шарп?

- Сэр.

- Не делайте скоропостижных выводов, - голос майора звучал тоскливо.

- Выводов, сэр?

- Насчет капитана Раймера, - кивнул Форрест в сторону нового капитана, который в этот момент повернулся и поймал взгляд Шарпа. Он коротко поклонился в вежливом подтверждении, и Шарп заставил себя ответить тем же. Затем он развернулся к Форресту:

- Что происходит?

Форрест пожал плечами:

- Он купил патент Леннокса.

Леннокса? Предшественник Шарпа погиб два с половиной года назад.

- Но он же...

- Я знаю, Шарп. Его завещание рассматривалось в суде. Наследники только-только выставили патент на продажу.

- Но я даже не знал, что он продается! – хотя, думал Шарп, мне все равно не наскрести пятнадцать сотен фунтов.

Лерой прикурил новую сигару от старой:

- Уверен, никто не знал, что он продается. Правда, майор?

Форрест расстроено кивнул. Открытая продажа означала, что цена должна быть номинальной, а значит, слетится толпа охотников на такой патент, будет много шума. Гораздо вероятнее, что капитан Раймер оказался приятелем одного из адвокатов, который просто не пустил патент в открытую продажу и приберег его для Раймера, получив некоторую мзду. Майор развел руками:

- Я сожалею, Шарп.

- Так что происходит? – жестко спросил Шарп.

- Ничего, - Форрест постарался, чтобы голос прозвучал обнадеживающе. – Майор Коллетт (вы с ним не встречались, Шарп) согласен со мной: будут перестановки. Но вы остаетесь командовать ротой до приезда полковника Уиндхэма.

- Который произойдет сегодня вечером, сэр.

Форрест кивнул:

- Все будет хорошо, Шарп. Вот увидите. Все будет хорошо.

Шарп заметил Терезу: она шла через двор, неся седло, но она его не видела. Он повернулся, уставился на крыши Эльваса, розовые от солнечного света, и заметил тучу, несомую северным ветром. Своей тенью она рассекала пейзаж пополам: Испания была в тени, и Бадахос казался далекой темной цитаделью. Он снова выругался, грязно и замысловато, как будто проклятия могли победить злой рок. Это было смешно, даже глупо, но ему показалось, что крепость, поднявшая стены над Гвадианой и загородившая дорогу на восток, была центром зла, раскидывая крылья неудачи над всеми, кто оказывался поблизости. Хэйксвилл, Раймер, отъезд Терезы – все менялось, и что еще пойдет не так, думал он, прежде, чем они пронзят злое сердце тьмы, Бадахос? 

Глава 9

 Все в Обадии Хэйксвилле было некрасивым и невообразимо отталкивающим. Он был толст, но каждый, кто ошибочно принял бы это брюхо за признак слабости, получил бы тяжкое опровержение - как руками, так и ногами. Он был неуклюж, когда не выполнял строевые, но даже на марше всегда казалось, что он в любой момент обернется огромным рычащим зверем, получеловеком-полуживотным. Кожа его была желтушной – привет с Лихорадочных островов[29]. Когда-то он был светловолос, сейчас сильно поседел, волосы редкими прядями свисали вдоль черепа, спадая на вытянутую, чудовищно изуродованную шею.

Когда-то давно, еще до того, как его повесили, Хэйксвилл понял, что никогда не будет любим, и решил, что взамен будет внушать страх. У него было завидное преимущество: сам Обадия Хэйксвилл ничего не боялся. Пока другие жаловались на голод или холод, сырость или болезнь, сержант только усмехался и знал, что когда-нибудь все проблемы закончатся. Ему было наплевать на раны в бою: раны затягивались, синяки исчезали, а умереть он не мог. С того момента, как тело его качнулось в петле, он знал, что не может умереть, что защищен колдовством матери, он гордился уродливым шрамом, символом неуязвимости, и сознавал, что наводит ужас на окружающих. Офицеры не перечили Обадии Хэйксвиллу. Они боялись последствий его гнева, его отвратительного вида, так что им приходилось шутить вместе с ним, получая в ответ четкое соблюдение правил и поддержку их власти над рядовыми. В этих рамках он мог свободно осуществлять свою месть миру за то, что тот сделал его уродливым, опустившимся и одиноким, за то, что тот пытался его убить, и, главное, за то, что тот его боялся.