Маленький памятник эпохе прозы - Екатерина Александровна Шпиллер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И ведь права. Мне не в чем её упрекнуть из-за Тимура, их союз не взволновал бы меня никак. Кроме одного: я не смогла бы с ним оставаться в дружеских отношениях после произошедшего, тут у нас появилась бы большая трудность с общением. Но просто так «сглотнуть» высшей степени отступничество – это слишком.
Хотя, кто знает, может, скажи мне Полька такие слова: «Белка, мне так надоело бегать по митингам и пикетам, я хочу нормальной работы, размеренной жизни, семью хочу и покоя, наконец. Сына хочу!» – глядишь, я и поняла бы её чисто по-женски, даже пожалела бы и… Простила? А какое право я имею прощать или не прощать чьи-то убеждения? Я могу только принять или повернуться и уйти.
Стоп! Но ведь нечто в этом роде она мне и говорила! Только при этом наскакивала с претензиями, делая из меня виноватую, это всё и погубило. Да и две лжи сразу – про Тимура и политику – оказались слишком болезненны, чтобы во мне не вспыхнули обида и злость.
И всё же можно было по-другому. Но она не захотела или не сумела. Могли бы мы остаться подругами? Наверное, да, но при таком количестве условий, что проще уже разойтись в разные стороны. Навеки.
Тем временем, в стране всё катилось явно по написанному сценарию и к чертям. Что произошло в Новый год, прямо в праздник, все знают. Я, сидя дома в одиночестве, пялилась в телевизор. В Штатах ещё был белый день, но после наших курантов раздался звонок по телефону от Людки.
– С Новым годом, Белочка! Ну, ты всё видела, в курсе?
– А то.
– И что?
– Откуда я знаю?
– А разве не всё ясно?
– Будем посмотреть…
Ждать пришлось не так уж долго, к концу марта всё на самом деле стало яснее ясного. Началась новая старая эра. Надо признать, что у большинства очередной руководитель страны и его, так сказать, потенциал, вызывали энтузиазм и всплеск надежд на лучшее. Я чувствовала себя растерянной и одинокой. Ведь по моим ощущениям адски засквозило холодом и плесенью из старого погреба, откуда кряхтя выбиралось некрасивое, недоброе, страшно озлобившееся за последние годы прошлое. Оно ощетинилось, изображая улыбку, я не верила этой улыбке. Мне было зябко. А другие видели улыбку, а не гнилозубый оскал. Со мной что-то не так?
Впрочем, мои опасения целиком и полностью разделяла Людка, которая вместо мамы теперь долбила мне мозг. «Ку-ку!» – пищала «аська» и начиналось.
– Белка, надо ехать! В смысле – уезжать. Давай в гости приезжай, повидаемся и всё обсудим. Пока ещё можно ехать.
– Я теперь на билет с трудом наскребу, Люд.
– Да купим мы тебе билет!»
После этих слов я специально «замолчала» минут на двадцать, пока Людка «куковала», как полоумная, спрашивая, куда я исчезла и что случилось.
– Люд. Если ещё раз будет вот это «мы тебе купим», то поссоримся, гарантирую. Не будет такого. Я ясно выражаюсь?
– Ты дура. Но извини. Хорошо. Не будет. Но что ты дальше намерена делать? Неужели ничего?
– Почему же? Я всегда могу рвануть в Израиль. Теперь меня здесь ничего не держит. И никто.
Я одна.
Когда ничто не держит
Ничто? Никто? А русский язык, с которым связана любая моя работа? Что я ещё умею? Ладно, мне скоро всего двадцать семь, иврит выучу, но кем стану, учитывая мои умения и склонности? Няней? Сиделкой? Уборщицей? Или освою новую профессию? А какую? О, программиста! Ещё лучше бухгалтера. Смешно.
Несколько раз я бывала в Сохнуте (Еврейском агентстве) и беседовала с тамошними тётеньками, которые заверили, что в Израиле в моём возрасте многие ещё только получают высшее образование, а я, мол, девушка способная, всё преодолею. Может, и так.
Идя домой после таких разговоров, я прикидывала, на какие шиши буду там жить – рассчитывать только на пособие было бы глупо. У меня в Москве две квартиры, это капитал. Одну можно сдавать, другую продать… Нет! Сама мысль о продаже так обожгла, что я охнула вслух. Ничего не продам, ни за что! А вдруг в Израиле не срастётся? Я тогда вернусь. Не говоря уже о том, что я буду, буду сюда приезжать, не могу не приезжать, ведь это мой город, моё детство, юность, любовь, вся жизнь! Нет, никуда не поеду. Да куда ж я поеду?
А что мне делать здесь? Никого не осталось. Вообще никого.
Поеду?
Не поеду.
Поеду. Уеду временно! Ничего продавать не буду, пусть сдаётся моя двушка от бабушки с дедушкой, где живёт молодая семья – пусть живут дальше, детей рожают, а за отчим домом попрошу присматривать соседку, знакомую с детства. Да и что там присматривать-то? И в любой момент вернусь, в любой! Но попробовать нужно.
Уеду в неведомую пустоту, но ведь из пустоты. Уеду почти бедной, зато абсолютно свободной. Я молода, и у меня много сил. Когда ж пробовать и рисковать, если не сейчас?
Хотя ни случись вся эта политическая катавасия, не обещавшая в перспективе ничего хорошего и путного, никуда я не дёрнулась бы, конечно. А зачем?
Как раз в то время волна эмиграции из России в Израиль заметно пошла на спад, поэтому я почти без проблем попала в консульство, спокойно получила визу на ПМЖ, и мне оставалось лишь дождаться специального российского паспорта. Обещали через месяц.
А пока что я улаживала всё то, что нужно уладить до отъезда. Договаривалась со съёмщиками о переводе денег, продумывала, как оплачивать коммуналку в остающейся квартире, договорилась с соседкой, что она будет забирать всё из почтового ящика и хранить на всякий случай запасные ключи. Соседке я полностью доверяла – они с мамой были добрые приятельницы. Она расплакалась, когда я сказала ей, что уезжаю.
– Не навсегда, вернусь же! – горячо уверила я.
– Это хорошо, другое дело, – моментально успокоилась женщина.
На работе подала заявление об уходе, обязавшись, как положено, отработать две недели.
– Вы нашли новую работу? – удивлённо и немного обиженно спросил Костюм.
– Я нашла новое местожительство.
– Уезжаете? Куда?
– В Израиль.
Начальница внезапно сняла очки, и я впервые увидела её глаза: внимательные, уставшие глаза женщины, которая всегда в строю, сильная, ответственная, независимая… и очень утомлённая.
– Уезжаете? – грустно спросила она.
– Да.
– Жаль, – она помедлила минуту. – Хотя теперь что хорошо: всегда можно вернуться. Раньше было совсем по-другому.
– Знаю. В советское время и уезжали не так, и вернуться не рассчитывали.
– Если уезжали, то навсегда, необратимо, – возможно, она говорила о чём-то своём. – Ну, что ж, – очки водрузились на место, глаз опять не видно, – удачи на новом месте, не поминайте лихом, если что – возвращайтесь!
– А вы сохраните для меня место? – улыбнулась я.
– Что-нибудь найдём, придумаем!
Почему бы нет? Ещё одно маленькое успокоение: если что пойдёт не так, и я
