Мы всякую жалость оставим в бою… - Александр Авраменко

В госпитале, меня навещает соратник Кольцов, прибывший в Константинополь с инспекторской поездкой из Главного штаба дружинных частей. Его визит в госпиталь, производит впечатление, схожее с тем, которое произвело на скромный берлинский отель посещение первого заместителя рейхсфюрера, Эрнеста Кальтенбрунера. Разве что реакции персонала носят чисто национальные отличия. Дисциплинированные немцы при виде высокого начальства пытались вести себя как солдаты на параде, а мои соотечественники начинают метаться как ошпаренные котята, пытаясь изображать бурную деятельность, и вполголоса матерят чиновного визитера. По мере приближения Кольцова эта суматоха все нарастает и вот, наконец, свершилось: Павел Андреевич неспешно входит в мою палату:

— Слава героям!

— России слава! — отвечает он и присаживается возле моей кровати. — Ну, давай, герой, рассказывай: как тебя угораздило в такое дело ввязаться?

Выслушав мой недлинный рассказ, Кольцов еще с минуту сидит молча, лишь беззвучно шевелит губами. А затем на весь госпиталь раскатывается громоподобный рык:

— Ты, что, кретин, недоумок, вообще не соображаешь, что делаешь?! Герой России, кавалер орденов, и поперся башку под пули подставлять! Нашелся, Верная Рука — друг апачей! Шерлок Холмс недоношенный! Добро бы сам поперся, но ведь ты ж еще и мальчишек с собой поволок! Ты, может, ждешь, что тебя еще и к награде представят?! Ну, чего молчишь, Аника-воин?! Скажи хоть что-нибудь, мяукни слабым голосом?!

Я молчу, потому как возражать-то нечего. Ну, занесло меня, занесло… Я ж говорю — Лукавый попутал…

В этот момент, из-под одеяла вылезает Танкист. Он смотрит на Пал Андреича, затем широко разевает рот… Нет, он не мяукает, «…а то бы быль сия на басню походила!» — как писал полковник Давыдов. Он просто зевает, но это настолько к моменту! Две медсестрички, робко топчущиеся у двери, не сдержавшись, прыскают дуэтом. Кольцов грозно зыркает на них, но потом тоже не выдерживает. Он громко и заливисто хохочет, одновременно тормоша рыжее чудище, которое прижимает остатки ушей и пытается цапнуть соратника когтями. Мне остается только помолиться, чтобы он не попал…

…Не попал. Кольцов, наконец, убирает руку, встает, одергивает китель. Его адъютант, капитан Илличевский, подает ему открытую папку:

— Указ Народного Веча России. За проявленные мужество и героизм при задержании и ликвидации особо опасных врагов народа и Отечества, наградить полковника Соколова Всеволода Львовича орденом Боевого Российского Знамени.

Что это за орден такой? Не слыхал и не видал раньше… Кольцов протягивает мне коробочку, в которой лежит орден необычной круглой формы на красно-белом банте. Красивый. На фоне красного полотнища с Андреевским крестом и черным кругом, рассеченным молнией, скрещенные винтовка и шашка. Девиз: «Слава России» выложен золотом. Тяжелый. Пресвятая Богородица, Перун-благодетель, а номер-то, номер! Сзади на золотом основании четко выбита циферка «1». Вот это да!

— Носи, чертушка, — ухмыляется Павел Андреевич. — Повезло тебе, дурню, на редкость. В день твоего «подвига» Александр Павлович как раз подписал указ об учреждении нового ордена. Вот тебе и пофартило. Ребятам твоим — тоже. Их к новому ордену «Звезда Мужества» представили.

Он кладет на мою постель небольшую книжку:

— Почитай. Статут нового ордена. Носить будешь впереди всех, так как и «Георгий» и «Николай» у тебя уже на шее…

Потом мы целый час беседуем с ним о Москве, о войне и о жизни. Павел Андреевич рассказывает мне, что семью мою навещал совсем недавно, что Люба все хорошеет, что Севка-младший вымахал в здоровенного детину, вытянувшись за эти полгода неимоверно, что Аришка уже совсем невеста, что Левушка ждет не дождется, когда сможет идти в кадеты… И так далее. Я вежливо интересуюсь его семьей. Все хорошо. Наталья Александровна жива-здорова, чего и всем остальным желает, Александр Павлович-младший — уже поручик, недавно награжден «Георгием» 4-й степени, Андрей Павлович в этом году заканчивает училище… В общем, все хорошо. На прощание он сообщает, что мне будет предоставлен отпуск для лечения на Минводах в Пятигорске.

— Ну, что, до свидания, «гений русского сыска», — Кольцов усмехается и осторожно приобнимает меня за здоровое, правое плечо. — Только я тебя умоляю: больше не играй в сыщики-воры. А то, честное слово, перед соратниками неудобно: рекомендовал тебя как рассудительного, выдержанного человека, а ты вон что удумал. Маньчжурские страдания вспомнил?

Он уходит, а еще через день и я покидаю константинопольский госпиталь. На рейсовый самолет до Севастополя, а там пароходиком до Новороссийска и автобусом — в Пятигорск.

У ворот санатория для дружинных частей меня встречает Люба. Еще из госпиталя в Царьграде я позвонил ей, и она пообещала попробовать вырваться ко мне в отпуск. Конечно, отпуск в военное время — дело не слишком легкое, но за сотрудницу Корниловского Райкома Партии Любовь Соколову просило слишком много ходатаев. От инструктора того же райкома Кузнецова (получил-таки соратник повышение!), до Натальи Александровны Кольцовой, дочери самого Верховного Правителя включительно. Разумеется, первый секретарь райкома не смог устоять перед таким натиском. А дом осталался под недреманным оком Марковны. При ней и прислуга будет в ежовых рукавицах, и Соколовы-младшие, хоть и разбалуются, но, по крайней мере, будут сыты, одеты и чистые. Впрочем, это относится только к Аришке и Левушке — Севка уже в корпусе. Выпускной курс — нужно постараться! Правда, Всеволод — вице фельдфебель, и можно рассчитывать на выпуск по первому разряду. Но, все равно — трудиться, трудиться и еще раз трудиться!..

…Все это Любаша излагает мне, пока мы шагаем к приемному отделению. Страшно неудобно жить с рукой на перевязи. Хорошо еще, что пострадала левая рука, однако тащить в одной руке целых три чемодана, даже в правой — то еще удовольствие! Зачем Любаша притащила к воротам мои вещи, прихваченные из дома — ума не приложу. Естественно, она пытается нести багаж сама, но уж не настолько я увечный, чтобы женщина таскала за мной пожитки!

В приемном покое меня встречает очень симпатичная сестра-хозяйка, высокая брюнетка с сияющими глазами и изумительной фигурой. Она так мне улыбается, что в жар бросает. Но Любаша меряет девушку ледяным взглядом, всем своим видом как бы говоря: «Попробуешь протянуть к моему мужчине руки — протянешь ноги!» Сестра-хозяйка все понимает и дальше общается со мной так, словно я — родной брат Танкиста. Кстати, он тоже здесь. Стоит у моих ног с самым невинным видом. Не притворяйся, приятель, не притворяйся. Думаешь, я так быстро забуду того карликового пинчера, которого ты якобы принял за крысу? Между прочим, это был любимый песик главного врача госпиталя, который обошелся мне в двести рублей и, чуть было, не стоил отпуска! Нет, я понимаю, что пинчер сам насквозь виноват: соображать надо было, на кого лаешь, но, все-таки, съедать его было лишним…

…Мой сосед по комнате — симпатичный итальянский майор-чернорубашечник Витторио Леоне. Он действительно симпатичен мне, потому что кроме аляповатых итальянских наград на его форменной рубашке неброско посверкивают «Николай» 2-й степени, Железный крест и медаль за маньчжурскую кампанию 1939-40 гг. — такая же, как и у меня. А уж когда римлянин докладывает, что штурмовал Бэйпин, он вообще становится мне почти родным. Почувствовав это, он радостно рассказывает мне о своей военной карьере, о своей семье и планах на послевоенное будущее, о своей жизни в Фашистской партии, и еще о самых разнообразных вещах. Его полные экспрессии и восточного темперамента рассказы сопровождаются показом фотографий, иллюстрирующих повествование. Майор демонстрирует мне своих почтенных родителей, свою очаровательную невесту, своего генерала, своих боевых товарищей, школьного учителя, одноклассников и все это венчает собой показ его любимой кобылы по имени Зара.

Итальянец тараторит без умолку до самого обеда, после которого меня ждут лечебные процедуры. Здоровяк-армянин, с печальными восточными глазами и внешностью подручного Малюты Скуратова проводит мне массаж поврежденной руки, а затем и всего тела в придачу. Он мнет меня, точно кусок глины, пытаясь видимо соперничать с Творцом и вылепить из того, что есть что-нибудь получше. Когда он, наконец, опускает меня в бассейн с минеральной водой, мне не достает сил даже открыть глаза. Так я и лежу в теплом нарзане, пока меня не вытаскивают наружу и не предупреждают, что спать в бассейне опасно. Можно захлебнуться. Спасибо, а то я ни за что сам не догадался бы, что водой дышать нельзя…

После процедур я отправляюсь гулять по городу. В приемной меня уже ждет моя половинка, одетая в свои лучшие «доспехи» и готовая окончательно и бесповоротно «взять сей град на копье» — то есть раз и навсегда показать местному обществу, кто здесь хозяин. Решивший не оставлять меня без своих «крайне интересных и весьма поучительных» историй майор Леоне решает присоединиться к нам. Он с восхищением смотрит на Любашу и отвешивает ей дюжину самых изящных поклонов, сопровождаемых дюжиной самых изысканных комплементов. Сеньор Леоне «гениально прозревает» что моя дражайшая супруга не понимает итальянского, и весьма ловко переводит все сказанное на немецкий.