Тициан Табидзе: жизнь и поэзия - Галина Цурикова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Поездка в Агзевань
© Перевод А. Ахундова
И не так уж далеко от Агзевани!Оказался здесь впервые, как ни странно!Нет у нас, грузин (невольное признанье),Любопытства открывать чужие страны.
Но в печально-голубином воркованьеТихой песенки аробщика-грузинаГолосов золотоносных залеганьеМне открыли эти скалы-исполины.
«В Агзевань поехать, что ли!Привезу хрустальной соли.Мать сначала обниму,После сына и жену».
А от песни небеса поголубели.Сердце — радостью, как радугой, прошили…Словно песню не один, не двое пели,Сразу тысяча Вано Сараджишвили.
Оттого, что в песне соль была — хрустальной,И слезинка тихой радости — утешной,И жена была красивой и желанной,Переполнилась душа водою вешней.
Где владенья моурави-исполина,Простирающиеся до Вавилона?Пели тысячи свирелей в лад единый,И заря зарю смещала с небосклона.
В Агзевань бы! Для поэзии! Ну что же!И в ярме бы я поднялся буйволином!Ну, скажите, разве есть такая ноша,Чтобы нам — да оказалась не по силам?!
Май-июнь 1931«Во веки веков не отнимут свободы…»
© Перевод Л. Мальцев
Во веки веков не отнимут свободыУ горных вершин и стремительных рек,Свободны Арагвы и Терека воды,Свободен Дарьял и могучий Казбек.
И облако в небе не знает границы,В горах о свободе не грезят орлы,Туман без приказа в ущельях клубится,И молния бьет без приказа из мглы.
Но помнит народ, по какому приказуКовалось железо для первых оков,Но ныне слагает он песни и сказыО тех, кто сорвал их с последних рабов.
В тех песнях поется, как грозная буряСмела эриставства и княжеский гнет.Про иго Шиолы ГудушауриВсе помнит народ мой и песни поет.
«Шиола, Шиола, ты долгие годыСидел в эриставстве на троне своем.За землю Ачхоти, за слезы народаУтробу твою мы землею набьем…»
В руках, от цепей и борьбы онемелых,Нелегкое счастье родимой земли.Мы помним Мтрехели и тысячи смелых,Что ныне герою на смену пришли.
Свобода искрилась на высях снегамиИ буйно бурлила бурунами рек,Теперь она всюду, теперь она с нами,И запросто с нею живет человек.
Пускай же свобода былым эриставамЗа горе поруганной ими землиВернет им с избытком весь долг их кровавый.Накормит землей и растопчет в пыли.
Август 1932 Новый АфонСТИХИ О МУХРАНСКОЙ ДОЛИНЕ
© Перевод Б. Пастернак
В Мухрани трава зеленей изумрудаИ ласточки в гнезда вернулись свои.Форели прорвали решетки запруды.В обеих Арагвах смешались струи.
И воздух в горах оглашают обвалы,И дали теряются в снежной пыли,И Терека было б на слезы мне мало,Когда б от восторга они потекли.
Я — Гурамишвили, из сакли грузинскойЛезгинами в юности схваченный в плен.Всю жизнь вспоминал я свой край материнский,Нигде ничего не нашел я взамен.
К чему мне бумага, чернила и перья?Само несравненное зрелище гор —Предчувствие слова, поэмы преддверье,Создателя письменный лучший прибор.
Напали, ножом полоснули по горлуВ горах, на скрещенье судеб и стихов,А там, где скала как бы руку простерла,Мерани пронесся в мельканьи подков.
И там же и так же, как спущенный кречет,Летит над Мухранской долиной мой стих.И небо предтеч моих увековечитИ землю предшественников моих.
Август 1932 Новый АфонЗА ЛАВИНОЙ — ЛАВИНА
© Перевод Л. Озеров
Гром, в вершину скалы громовой ударяя,Оголяет скалу, и сверкает скала,Что сама — как гроза и сама — как седаяБорода Шамиля, неприкрыто бела.
Есть ли где на земле человек, чтобы простоПеред этим бессмертьем сумел устоять?Я единственный среди живущих апостол —В час геройства, ушедшего вспять.
Я — как тетерев, хищником схваченный хмуро, —Нет, молиться не пробую и не начну.Я — кольцо, что сорвали с кольчуги хевсура…Сам священную я объявляю войну.
Я как бурею сбитая бурка лезгина,Все суставы свои перебить не успел.Но отважный, осмелившись, станет лавиной, —Так и вы мне ссудите отвагу в удел.
Для чего на чернила нам тратить озера,А тончайший хрусталь — на простое перо,Если в гневе сердца согреваются скоро,Если дрожь по суставам проходит порой.
За лавиной лавина, обвал за обвалом,И скала на скалу — ни дорог, ни пути.Небеса надо мною склонились устало,Так что даже не жаль мне из жизни уйти.
Август 1932 Новый Афон«Поэты, безутешно плача, пели…»
© Перевод Н. Тихонов
Поэты, безутешно плача, пели,Но безнадежно лет тянулась лента,О том твердит всем школьникам доселеИ. Чавчавадзе с сумкою студента.
Тут и оплакивал БараташвилиПечаль свою и мира неотступно,И Софью, мудрую супругу Леонидзе,Что более, чем канцлер, неприступна.
Досель видны на Тереке, в ДарьялеСледы от шпор Григола Орбелиани,Все та ж река и грохот, как вначале,И плач такой, как вечности заданье.
Важа Пшавела чудится мне ночью,Вот черный конь, Арагвы плески злые,Он помогать поэтам хочетИ мечет в реку глыбы стиховые.
И на Казбек опасно восхожденье,И не всегда Ягор — наш друг — надежен.Кто ледников освоил громожденье?Здесь время гроб Сандро Казбеги гложет.
Форелями разорваны ловушки,И ласточки по гнездам упорхнули,Трава Мухрань пленительную душит,И две Арагвы повстречались в гуле.
Так в сквозняке и в вихре ледниковомГорам казалось средь ущелий-братьев:Хоть Терек вдвое вод наполнись громом —Для слез воды вовеки в нем не хватит.
1932«Лежу в Орпири, мальчиком, в жару…»
© Перевод Б. Пастернак
Лежу в Орпири, мальчиком, в жару,Мать заговор мурлычет у кроваткиИ, если я спасусь и не умру,Сулит награды бесам лихорадки.
Я — зависть всех детей. Кругом возня.Мать причитает, не сдаются духи.С утра соседки наши и родняНесут подарки кори и краснухе.
Им тащат, заклинанья говоря,Черешни, вишни, яблоки и сласти.Витыми палочками имбиряМеня хотят избавить от напасти.
Замотана платками голова,Я плаваю под ливнем роз и лилий;Что это — одеяла кружеваИль ангела спустившегося крылья?
Болотный ветер, разносящий хворь,В кипеньи персиков теряет силу.Обильной жертвой ублажают корьЗа то, что та меня не умертвила.
Вонжу, не медля мига, в сердце нож,Чтобы напев услышать тот же самый,И сызнова меня охватит дрожьПри тихом, нежном причитаньи мамы.
Не торопи, читатель, погоди —В те дни, как сердцу моему придетсяОт боли сжаться у меня в груди,Оно само стихами отзовется.
Пустое нетерпенье не предлог,Чтоб мучить слух словами неживыми,Как мучит матку без толку телок,Ей стискивая высохшее вымя.
Май 1933 КутаисиКАРТЛИС ЦХОВРЕБА
(Вступление к поэме)
© Перевод П. Антокольский
Говорят, что раз в сто лет колышетНебо языки такого пламени.То не старец-летописец пишет —То моя бессонница сожгла меня.
С каждым, кто назвал себя поэтом,Только раз такое приключается.Черноморье спит. Под легким ветромЗыбь трепещет, парусник качается.
Пароход «Ильич» причалил к Сочи,Словно Арго, воскрешенный заново.В золотом колодце южной ночиДивный след преданья первозданного.
И сладка мне, так сладка навеки,Как ребенку ласка материнская,Соль морская, режущая веки,Ширь твоя, прародина эвксинская!
Родина! К твоей ли колыбелиПрикасаюсь, за былым ли следую, —Человек я или Кахабери,Сросшийся корнями с почвой этою?
Кем бы ни был, но, мечте покорный,Напишу поэму бедствий родины.Что мне жизнь? Пускай лавиной горнойСметены пути, что раньше пройдены!
Словно речь Овидия НазонаО себе самом или о римлянах,Речь моя — пускай в ней мало звона —О путях забытых и задымленных.
Часто их меняли. Так меняютЛед на лбу страдальца госпитального.Правнуки и ныне поминаютПропасти у перевала дальнего.
В пламени небесные ворота.Брошен якорь у высокой пристани,Мне приснился белый сон народа —Снег Эльбруса, еле видный издали.
1933АКАКИЮ ВАСАДЗЕ
