Формула всего - Евгения Варенкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Друг твой.
Александр Александрович намылился к ним, но на полпути был перехвачен бдительной сестрой. Их разговор быстро перешел на повышенные тона. «Борец за правду» не на шутку разгневался и почти кричал:
– Да ты знаешь ли, с кем говоришь?!
– С тобой.
– Ну а кто я по-твоему? Отвечай!!! Немедленно!
– Пьяный дурак.
– Не угадала! Сама ты дура!.. А я – дупло!
– Как?!
– Я – дупло!
Вообще-то Марину удивить было трудно – уж, по крайней мере, к фокусам брата она как будто давно привыкла, а тут не нашлась.
– Дупло!!! Дупло! – выкрикивал Тарелкин. Он едва не приплясывал и не улюлюкал. – Был борец за правду, а превратился в дупло! Дупло!..
– Господь с тобой!
– Значит, ты мне не веришь? – Тарелкин взвизгнул с угрозой в тоне.
– У тебя белая горячка.
– Ах так! – Александр Александрович корявил рот и корчил самые возмутительные рожи. – Не веришь, значит? А если так?!
Раздолбав тарелку, он забрался на стол и поднял руки вверх, словно именно так его сходство с дуплом становилось неоспоримым.
Музыкантов больше никто не слушал. Люди просто открыли рты. Антощ хохотал и показывал пальцем. Белобрысый гитарист высокомерно ухмылялся, ковыряя в ухе.
Марина сквозь зубы приказала:
– Слезай.
Ей уже стало ясно, что дупло ни при чем. Просто ее братец решил дать бой – и не ей конкретно, а здравому смыслу в ее лице. Она была младше его на год, но так получилась, что после смерти обоих родителей она в их семье сделалась старшей. Тарелкин к этому не ревновал. Его бунт был направлен против Порядка – в глобальном смысле этого слова, и он сумасбродил с претензией на право нести через это Благую Весть и Освобождение! В привычных рамках Александру Александровичу было тесно, и он мечтал, не сознавая, превратить свою жизнь в отчаянный шабаш на Лысой Горе. Марина как самый близкий человек мешала Тарелкину в этом вопросе больше других, и он себя сдерживал – все же сестра, а теперь вот он в кои-то веки дорвался, и торжествовал, и трубил победу, брызгая слюной:
– Я и штаны спущу! Голым пойду! Не верите?! На!
Александр Александрович взялся за ремень, но, к счастью, расстегнуть его так и не сумел – «Да ну его к дьяволу!» Стол пошатнулся, но Тарелкин устоял, хотя шквал эмоций разрывал его на части, и каждая часть вела себя так, словно части поспорили, кто из них бестолковей.
Мужчина в дорогом и изысканном костюме затушил папиросу и произнес:
– Однако, он герой!
Его сосед иронично захлопал, но Александр Александрович был выше случайных «аплодисментов». Он был в ударе! Он был на пике! Еще бы! Здравый смысл посрамлен! Ну наконец-то! Тарелкин поставил его на место! Прежде ему это не удавалось – он пытался бороться с ним разумными средствами и, разумеется, терпел поражение… Но зато теперь!
– Долой! Долой! Я не то могу!..
Сгорая от стыда и пылая гневом, Марина готова была брата придушить.
– Я дупло! Дупло! Я борец за правду! Э-э-э!.. – Тарелкин едва не рухнул, потому что Драго резко потянул его за штанину вниз.
– Слезай в самом деле, – сказал цыган. – К тебе дама пришла.
– Долой! Всех в ад!.. Какая дама?! – сотрясатель устоев в ужасе вытаращил на Драго глаза.
– Не знаю. К тебе.
– Жюли!.. Не может быть! Дайте мне слово!
– Честное слово!
– Пустите меня к ней! – Александр Александрович рванулся к лестнице и, одолев ее в три прыжка, рванул дверь своей комнаты!..
Драго нашел его на кровати – хнычущим и смирным.
– Вы меня обманули, – сказал Тарелкин.
– Ложись-ка спать.
Вслед за цыганом в комнату зашел Андрей, коридорный, и принялся стягивать с Тарелкина обувь.
Драго спустился в зал.
Марина не знала, как его благодарить.
– Второй раз его таким вижу, – сказала она про брата. – Это все из-за Юльки. Вы уж больше его не поите.
– Все равно прорвет – рано или поздно.
– Что же мне с ним делать?
– Не дави на него. Гной сам выходит. Перебесится твой Александр Александрыч. Он же чем болеет? Болящим местом. Будешь капать на него – он еще хуже от боли станет.
– Мудрый ты, Алеша.
«Мудрый-то мудрый, – подумал Драго, – а со своей жизнью договориться не смог. И кони были, и счастье было, все по ветру пустил».
– Ты напиться хочешь? – угадала Марина.
– Почему ты так думаешь?
– Плохо тебе.
– Я цыган. Я всегда выкручусь. Род у нас крепкий. Ты не знаешь. Мой отец кочергу баранкой сворачивал! А красивый был – не дай боже! Все девчонки по нему чахли. Кони слушались, как руки мои мою голову слушают! Вот какой! Когда я родился, то он сказал: «Хороший барышник у меня будет сын!» И барон подтвердил. Как догадались? Опять ты не знаешь! Все дело в ушах. Если у мальчика уши твердые, ему на конной всегда будет удача, а у меня уши даже не гнулись. Как у дракона! Клянусь конями!
– Вот, – Марина протянула сложенный вчетверо лист бумаги. – Это просила передать тебе девушка, с которой вы въехали.
– Хаза? – Драго стремительно развернул записку. – Прочитаешь?
– «Когда решишь, приходи за мной. Я в монастыре. Антощ подскажет. Я тебя буду любить и помнить. Золота в судьбе, все дороги с песней».
– Это… мои слова. У нее… – Драго закрыл глаза. Он услышал, что Марина уходит. Пальцы нервно простучали по скатерти короткий пассаж. Цыган рассеянно плеснул себе в рюмку, выпил немедленно и долго смотрел на нее пустую.
Вдруг все в нем качнулось, и он поплыл безрассудно настолько, что сперва не заметил, что куда-то плывет, хотя пятка уже отбивала ритм. Музыка вошла в него вкрадчиво, мягко, словно родная – каждым аккордом. Кровь встрепенулась – эй, расскажи!
– Вот и кончились дни золотые
Воровской потаенной любви,
Ах вы кони мои вороные,
Ай вы черные кони мои…
Еще два куплета.
Когда музыка схлынула, Драго позвал скрипача, показал золотую монету:
– Друг, повтори. Только ты знаешь, как эту песню поют цыгане?
– Они и учили.
– Кто?
– Зобар.
– Лойко Зобар? Он волшебный цыган! Сколько ты хочешь, чтобы сыграть хотя бы в чекушку того, как он?
– Дукат.
– Возьми себе три – раз цыгане тебя учили, раз добром их помнишь.
– Твое золото – мои песни!
– Нет, друг, – Драго обнял его за плечи. – Ты не понимаешь – это наши песни.
Гитарист дело знал – играл, как ухаживал, словно подначивал красную девицу, так подольщался, подступался к ней этак, туда-сюда, брал решительно и нежно – закружилась у девушки голова: пусть никто не глядит! пусть хоть все глядят!
Парень по-цыгански приподнял гриф, тут и скрипка вступила, и вторая
