Горменгаст - Мервин Пик

— Пошел к черту тот, кто стучит! Кто бы это ни был! Сегодня я никакого сукиного сына не хочу видеть!

— Слушаюсь, господин Баркентин, — пробубнил из-за двери чей-то голос, с трудом пробившийся сквозь толстые деревянные створки, потом раздались едва слышные шаги, и снова наступила тишина.

Баркентин повернул голову в другую сторону и почесал себе живот.

— Нахальная тварь, — пробормотал Баркентин — Я расправлюсь с ним! Больше не будет светится вокруг эта белая рожа! Сотру с него этот блеск! Клянусь кишками сатаны, он слишком сияет! «Будет исполнено, господин Баркентин!». «Готово, господин Баркентин!» «Слушаюсь, господин Баркентин!». Только от него и слышишь! Но что в этом хорошего? Что хорошего? Выскочка! Ссыкун!

Баркентин снова начал чесать в паху, потом перешел на ягодицы, живот и ребра.

— И пожри это все огонь! — воскликнул Баркентин. — Внутри все переворачивается, сердце ноет! Разве это Герцог? Ничтожное отродье! Графиня? Безумная баба, свихнувшаяся на кошках! А что я? Кто мне помогает? Только этот выскочка, ублюдок Щуквол!

Щуквол грациозно, но очень крепко державший кинжал, почти вплотную приблизил его тонкий, как иголка, кончик к шее Баркентина и, слегка округлив губы, цокнул языком. В этот раз, когда Баркентин, реагируя на странный звук, повернул голову, он получил полдюйма стали в шею ниже уха. Баркентин оцепенел, в горле застыл крик, который так и не вырвался наружу. Щуквол вытащил клинок, и струйка темно-красной крови потекла по морщинистой, как у черепахи, шее. Баркентин весь затрясся, и каждая часть его тела сокращалась и дергалась словно сама по себе, вне зависимости от всех остальных. Непонятно, как он не вывалился из кресла. Но эти конвульсии неожиданно прекратились. Баркентин медленно повернул голову к Щукволу, который стоял, с полуулыбкой на лице, в раздумье, зажав подбородок в руке и глядя на Баркентина. Холодок пробежал по спине Щуквола и улыбка сползла с его лица, когда он увидел, как выражение невероятной ненависти превратило лицо Хранителя Ритуала в клубок змей. Глаза наполнились ядовитой жидкостью и, казалось, засветились изнутри дьявольским светом. Губы и морщины вокруг них подергивались. На грязном лбу и шее появились капли отравленного пота.

Но за этой внешностью прятался трезво работающий мозг, который, несмотря на то что стоящий с кинжалом в руках и улыбающийся Щуквол имел, казалось бы, полное преимущество, сообразил, что нужно делать, и тем самым лишил Щуквола этого изначального преимущества. Баркентин был бы действительно совершенно беззащитен, если бы ему не удалось добраться до того предмета, который лежал на полу рядом с креслом. И прежде чем Щуквол, допустивший здесь большой промах, сообразил, что происходит, Баркентин выпрыгнул из кресла, кучей тряпья упал на пол и прикрыл собой то, что составляло его единственную надежду — его костыль. В мгновение ока Баркентин схватил его, тут же вскочил и, подскакивая и громко стуча костылем об пол, бросился за кресло; прячась за ним, он устремил сквозь плетение спинки на своего вооруженного, молодого и подвижного врага страшный взгляд красных глаз.

В этом взгляде было сосредоточено столько напряженной живой силы, что Щуквол, несмотря на свою молодость, свое оружие, свои здоровые две ноги, почувствовал некоторый трепет перед лицом такой пылающей ненависти, заключенной в столь иссушенном и крошечном теле. Его также немного смутило то, что Баркентин оказался проворнее, чем ожидалось. Правда, и теперь предстоящая дуэль должна была быть смехотворно односторонней: с одной стороны — дряхлый карлик на костыле, а с другой — молодой, физически хорошо тренированный человек, вооруженный и умеющий отлично пользоваться своим оружием. Однако Щуквола раздражала мысль о том, что если бы он сообразил первым делом — отнять у калеки костыль, тот оказался бы столь же беззащитным, как и черепаха, перевернутая на спину.

В течение нескольких мгновений Баркентин и Щуквол смотрели друг на друга, ничего при этом не предпринимая; на лице Баркентина выражались все его чувства; на лице Щуквола не отражалось ничего. Затем Щуквол, пятясь и не спуская глаз с Баркентина — теперь он уже не хотел рисковать (Баркентин показал, сколь быстрым он может быть), — медленно двинулся к двери. Подойдя к ней, он открыл ее и выглянул. Бросив быстрый взгляд в обе стороны длинного узкого коридора и убедившись, что поблизости никого нет, он плотно закрыл дверь и осторожно направился к креслу, из-за которого выглядывал карлик.

Щуквол, приближаясь к карлику, не сводил с него глаз, но мысли его вращались вокруг подсвечника. Баркентин и предположить не мог, что огоньки свечей, подрагивающие над плывущим воском столь близко от него, должны были сжечь его, те огоньки, которые он сам вызвал к жизни, должны были окончить его жизнь!

Щуквол продолжал свое смертоносное наступление. Что мог предпринять этот калека, прячущийся за креслом? И вдруг Баркентин голосом, который прозвучал странным диссонансом с демоническим видом его лица, ибо он был совершенно спокойным и холодно-презрительным, сказал:

— Предатель.

Баркентин готовился сразиться — но не за свою жизнь. Произнесенное им слово, словно заморозившее воздух, напомнило Щукволу то, о чем он забыл: вступая в схватку с Баркентином, он вступает в схватку с Горменгастом. Перед ним было живое воплощение Замка, его незапамятных традиций.

Ну и что из этого? Это просто значило, что Щукволу следует быть осторожным, что он должен держаться на расстоянии, пока не придет момент последнего, решительного удара. Щуквол продолжал приближаться. И когда он уже был в пределах досягаемости костыля, то неожиданно бросился в сторону и, обежав стол и выставив перед собой свой длинный кинжал, мгновенно вытащил из кармана нож и тут же открыл его. В тот момент, когда Баркентин развернулся, чтобы стать лицом к своему врагу, Щуквол швырнул нож. Нож, проткнув золотистый свет свечей, просвистел в воздухе и, как того и хотел Щуквол, вонзился в руку, пришпилив ее к костылю. Пока Баркентин не пришел в себя от удивления и боли, Щуквол вскочил на стол и прыгнул в сторону старика, который в слепом бешенстве дергал за ручку ножа. Подхватив подсвечник, Щуквол одним движением сунул его в повернутое к нему лицо Баркентина. Борода тут же вспыхнула, а мгновением позже потрескивающий огонь перекинулся на ветхие лохмотья на плечах старика.

Но и в этот момент, хотя тело Баркентина уже дергалось от страшной боли, мозг его принял незамедлительное решение. Не теряя ни секунды, не обращая внимания на нож, все еще торчащий из его руки — костыль уже отвалился, — калека, оттолкнувшись от пола своей действующей ногой, нечеловеческим усилием прыгнул вперед и ухватился за одежду Щуквола. Не отпуская попавшую в железную хватку одежду и перебирая руками — казалось, от напряжения старые мускулы порвутся, а сердце выпрыгнет из груди, — Баркентин подтянул себя вплотную к Щукволу. Со стороны могло бы показаться, что на молодого человека вскочила пылающая обезьяна. Баркентин столь плотно прижимался к Щукволу, что одежда того тоже загорелась. Невероятная боль терзала лицо Баркентина и его грудь, но он все крепче прижимался к своему врагу. Да, он знал, что умрет, но предатель должен умереть тоже, и несмотря на мучавшую его боль, в нем вспыхнула радость — радость праведного отмщения.